Одесский Политикум

У  нас  Вы  сможете  найти  всегда то,  о  чем  другие  молчат...                   Редакция принимает к опубликованию материалы, от солидарных с нами журналистов.    Наш адрес: politikym@lenta.ru.           Редакция оставляет за собой право публикации Ваших материалов.        Редакция не вступает в переписку с корреспондентами.       

БИБЛИОТЕКА

<<< НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

ВЕРНУТЬСЯ В БИБЛИОТЕКУ

АНТИТЕРРОР СТАЛИНА

ОГЛАВЛЕНИЕ

Загадка террора

Глава I. ТАЙНЫ ИНАКОМЫСЛИЯ

Юридический подход и «обострение классовой борьбы»

Почему сажали «спецов»?

Неприятности правых коммунистов

Троцкий и Блюмкин

Осколки гражданского общества

Академики и золотопогонники

Красный милитаризм

Хватит спецеедства

Трещины в монолите

Школа Бухарина

Тайные связи

Глава III. ПО ПУТИ НА СЕНАТСКУЮ ПЛОЩАДЬ?

Сломанный жезл

Папка против папки

Почему признались военные?

Недопереворот

Без Вождя. Немного альтернативной истории

Глава II. АНТИТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Борьба за иммунитет

Оттепель и оппозиция

За кулисами съезда

Выстрел маленького человека

«Двурушники»

Кремлевские тайны

Антитеррористический режим

Первый Московский процесс и падение Ягоды

Шах Бухарину и второй процесс

Сокрушение иммунитета

Февральско-мартовский пленум

Глава IV. УДАРЫ ПО ПЛОЩАДЯМ

Эпидемия

Выжженная земля

Последний процесс

Финал и итоги Большого террора

Террор и война

Наш отец Лаврентий Берия

Глава V. МИФЫ И СМЫСЛЫ

Четыре Сталина

Проблема «термидора»

Что построили при Сталине?

Маски Сталина

История продолжается


«Революция пожирает своих детей» — этот жестокий исторический закон не знает исключений. Поэтому в 1937 году не стоял вопрос «быть или не быть Большому Террору» — решалось лишь, насколько страшным и массовым он будет.

Оптовое изготовление стикеров с логотипом заказать на сайте Saharoff.ru

Кого считать меньшим злом — Сталина или оппозицию, рвущуюся к власти? Привела бы победа заговорщиков к отказу от политических расправ? Или ценой безжалостной чистки Сталин остановил репрессии еще более масштабные, кровавые и беспощадные? И где граница между Террором и Антитеррором?

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЗАГАДКА ТЕРРОРА

1937. Антитеррор СталинаРазразившийся в 1930-е гг. массовый террор кажется одним из наиболее иррациональных событий современной истории. Он так неразрывно связан с именем Иосифа Сталина, что иногда кажется: причина события — исключительно в злой воле лидера ВКП(б).

«В конечном счете, весь характер террора определялся личными и политическими побуждениями Сталина», — пишет Р. Конквест1. Однако личные склонности генсека демонстрировали в 20-е гг. скорее умеренность. По словам того же Р. Конквеста, «небывалым в истории способом Сталин вел свой «государственный переворот по чайной ложке» и дошел до величайшей бойни, все еще производя впечатление не которой умеренности»2. Все это воспринимается как результат дьявольского расчета «вождя».

Демонизаторы советской истории одновременно рисуют образ Сталина, который, с одной стороны, все спланировал заранее, превратил историю в триллер, написанный по собственному сценарию, а с другой стороны — был параноиком, неадекватной личностью.

Что-то здесь не так. Версия кровавого маньяка, который руководил страной столько лет, не вяжется с характером его жертв. Вроде бы это — невинные овечки, которые шли на бойню в соответствии с демоническим замыслом маньяка. Но ведь мы знаем этих людей в совершенно другом амплуа — революционеров, заговорщиков, военных, готовых сражаться за свое дело, за свои идеи. Это — не чета нынешним политикам, которые меняли партии как перчатки и озабочены прибылью, которую можно получить за подпись или голос. Но революционеры должны хотя бы попытаться бороться за свои принципы, которые топтал Сталин. Они признались, что боролись против Сталина. А нас убеждают: нет, неправда, они ничего такого не делали, маньяк Сталин убил их просто так...

1 Конквест Р. Большой террор. Рига, 1991. Т. 1. С. 97.

2 Там же. С. 112.


Начнем с очевидных фактов. «Большой скачок» индустриализации и коллективизации вызвал массовое недовольство (в том числе и недовольство партийных кадров).

В 1929—1932 гг. ситуация в стране была поистине революционной. Не хватало только «субъективного фактора», выступления «организации революционеров» (или «контрреволюционеров», с точки зрения сторонников Сталина). В условиях тоталитарной однопартийное™ ВКП(б) стала единственным каналом «обратной связи» в государственном организме и по тому испытывала на себе сильное давление со стороны внепартийных социальных слоев, которые отстаивали свои интересы по партийным каналам. Разные партийцы неизбежно становились проводниками разных интересов — партия теряла монолитность.

В партии существовало множество бюрократических кланов и групп. Партийцы группировались и по взглядам, которые после разгрома оппозиций и уклонов не высказывались публично, и по принципу «кто чей выдвиженец», «кто с кем служил» и «кто под чьим началом работает».

Группировки бюрократии пользовались известной автономией. «В 30-е гг. он (Наркомат тяжелой промышленности. — А.Ш.) превратился в одно из самых мощных и влиятельных ведомств, способных заявлять и отстаивать свои интересы. Значительное место среди этих интересов занимали претензии работников наркомата на относительную самостоятельность, их стремление обезопасить себя от натиска партийно-государственных контролеров и карательных органов»1, — пишет историк О. Хлевнюк.

1 Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро в 30-е гг. М., 1993. С. 141.


Сталин стремился сохранить строгую монолитность партии, не останавливаясь перед репрессиями, и в то же время нес ответственность за провалы 1930—1933 гг. Все это не могло не сказаться на на строениях партийцев. Но оппозиция не могла сложиться в легальную группировку, и в этом, как это ни парадоксально, заключалась особая опасность для правящей олигархии — Сталин и его сторонники не знали, кто в действительности находится на их стороне, а кто готов внезапно выступить против. При этом количество последних под влиянием трудностей 1930—1933 гг. могло только увеличиваться, и происходило это в структуре, идеально приспособленной, подобно всякой сверхцентрализованной структуре, для дворцовых переворотов. Бывшие оппозиционеры про должали сохранять связи с влиятельными партийными функционерами, работать «выносными мозгами» высокопоставленных чиновников. Для смены курса было необходимо лишь сменить узкую правящую группу.

Если Сталин был рациональным человеком, он должен был опасаться заговора. Но это еще не доказывает, что серьезный заговор против Сталина существовал. Впрочем, у нас есть много лежащих на поверхности свидетельств этого заговора, которые не принято считать правдой, потому что они действительно перемешаны с ложью. Речь идет о материалах процессов 30-х гг. XX в. Отношение к этому историческому источнику определяет картину истории страны времен Сталина.


ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава I. ТАЙНЫ ИНАКОМЫСЛИЯ

ЮРИДИЧЕСКИЙ ПОДХОД И «ОБОСТРЕНИЕ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ»

В наше время научные исторические исследования потеснены на прилавках книжных магазинов исторической публицистикой. Это не удивительно. Публицисту проще писать, он не утруждает себя поиском аргументов, легко отмахивается от неудобных фактов, «берет глоткой». В условиях, когда историческая безграмотность транслируется телеканалами, читателю нелегко отличить зерна от плевел, исследование от памфлета, поиск истины от манипуляции сознанием. Сегодня на этой поляне столкнулись две группы мифотворцев.

По одной версии, вызов диктатуре бросали героические единицы и лишь узкий круг безвластных интеллектуалов отваживался скептически относиться к Сталину и его режиму. А Сталин уничтожал преданных ему людей в параноидальном угаре. По другой версии, в СССР в 20—30-е гг. существовало развитое вредительско-террористическое подполье, мечтавшее разжечь граждан скую войну, восстановить капитализм или сдать страну фашистам. Обе версии уходят корнями в официальные трактовки советского периода разного времени.

Подход к событиям 30-х гг., который можно на звать юридическим, опирается на установки XX съезда КПСС и отрицает заметное сопротивление сталинизму. Суть его хорошо видна на примере определения, сделанного Комитетом партийного контроля при ЦК КПСС, КГБ СССР и Институтом марксизма-ленинизма по итогам проверки 1988 г. дела «троцкистско-зиновьевского центра»: «Установлено, таким об разом, что после 1927 г. бывшие троцкисты и зиновьевцы организованной борьбы с партией не проводи ли...»1 Под борьбой с партией имеется в виду борьба с партийным руководством. Доступные сейчас документы показывают, что как минимум в 1928—1932 гг. такая борьба велась. Так, например, сторонник Зиновьева сообщал ему о ситуации в Ленинграде в середине 1928 г.: «Листовки троцкистов читают охотно, знают, кто их распространяет, но не выдают, стараются скрыть, и в то же время заявляют, что в листовках много правильного, но идти за троцкистами погодим»2. Троцкисты действуют активно, а зиновьевцы выжидают, сохраняя организационно-информационные связи со своими лидерами. Пока Зиновьев и Каменев ждали ответа на их просьбу о восстановлении в партии, зиновьевцы вели работу по восстановлению позиций этой группы в парторганизациях: «К нам относятся хорошо. Упреков, что потеряли лицо и т.п., нет. Внимательно присматриваются. Где возможно, стараются выдвигать наших ребят в бюро ячеек, бюро коллективов... Вместе с этим нужно отметить, что когда выступает наш парень, то сейчас же водворяется тишина и аудитория слушает весьма с большим вниманием»3 — сообща лось в одном из писем Каменеву. В 1932 г. представители бухаринской и зиновьевской групп «попались» на распространении откровенно антисталинского письма Рютина — обширной антисталинской платформы.

1 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х гг. М., 1991. С. 190.

2 РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 2. Д. 74. Л. 135.

3 Там же.


Вроде бы речь идет о невинных шалостях. Но в конкретной обстановке 30-х гг. для Сталина был край не опасен сам факт существования организованных нелегальных групп, оказывающих воздействие на партийную элиту, предполагающих иную политическую линию. Если в условиях плюрализма «теневой кабинет» борется за власть с помощью более или менее открытых методов и его влияние в стране известно властям, то тоталитарный режим не только лишает оппозицию возможностей открытой борьбы, но и оставляет правящую группировку в полном неведении относительно реального влияния как правителя, так и его врагов. Именно так и воспринимало ситуацию сталинское окружение: «Вы же поймите, в каком положении Сталин оказался! Этакие могиканы — Троцкий, Зиновьев, Каменев... — утверждал Л. Каганович: — Видите, дорогой мой, иметь в условиях нашего окружения капиталистического столько правительств на свободе. Ведь они все были членами правительства. Троцкистское правительство было, зиновьевское правительство было, рыковское правительство было»1. Конечно, каждое из этих правительств не располагало реальной властью. Но только пока партийные лидеры «второго эшелона» поддерживали Сталина. Между тем в партии росли симпатии к оппозиции, олицетворявшей эволюционную бюрократическую альтернативу, фактический отказ от форсированного создания сверхцентрализованного планового государственно индустриального общества, переход власти от монолитной правящей группы к кланам партийной бюрократии (как это фактически произошло в 50—60-е гг.).

Политическая биография большевиков не дает ни каких оснований для того, чтобы согласиться с гипотезой О. Лациса о том, что «не недостаток ума, а избыток благородства помешал российским революционным интеллигентам вовремя понять и убрать Кобу»2.

1 Чуев Ф. Так говорил Каганович. Исповедь сталинского апостола. М., 1992. С. 81, 138-140.

2 Лацис О.Р. Перелом. Опыт прочтения несекретных документов. М. 1990. С. 325.


 Более резонно мнение Л. Фейхтвангера: «Большинство этих обвиняемых были в первую очередь конспираторами, революционерами; всю свою жизнь они были страстными бунтовщиками и сторонниками переворота — в этом было их призвание»1.

Конечно, с позиций сегодняшнего дня нельзя утверждать, что сталинские обвинения «доказаны в су де». Но также нельзя на этом основании считать несуществующим антисталинское сопротивление с участием вождей идейных течений 20-х гг. Юридический подход искусственно расчленяет историю 20-х и 30-х гг. Мощные политические потоки, разбуженные Российской революцией, внезапно «исчезают», партия превращается в монолит, во главе которого стоит кровожадный маньяк, уничтожающий ради собственного удовольствия и мелкой мести пассивных невинных агнцев (в недавнем прошлом — неуступчивых, полных идей и амбиций революционеров).

Но приверженцы юридического подхода утверждают: нет, не было опасных для Сталина групп и движений. Ведь они не оставили после себя документов, проектов конституций, как, скажем, декабристы или петрашевцы. Но декабристы успели выйти на Сенатскую площадь «в свой назначенный час». Однако мог ли и не успеть. Александр I получал предупреждения о заговоре, но не принял мер. А если бы принял, мы бы судили о заговорщиках по их признаниям и проектам конституций. Коммунистические лидеры, обвиняемые в заговоре век спустя, признавались в преступлениях, но им не было нужды перед самым арестом писать какие-то проекты программ. Свои идеи они подробно сформулировали в 20-е гг.

1 Два взгляда из-за рубежа. Андре Жид. Возвращение из СССР. Лион Фейхтвангер. Москва 1937. М., 1990. С. 240—241.


Юристы невиновны в возникновении этого подхода, они делают свое дело, устанавливают чистоту доказательств вины в суде. Нечисто доказано — значит не доказано. Но чисто юридические аргументы для историка недостаточны. Не правовые методы следствия в Средние века не позволяют отрицать возможность существования в то время заговоров. Исторический под ход требует критического анализа всех доступных источников, сравнения их достоверности с учетом ин формации, выходящей за рамки следственного «дела».

Юридический подход игнорирует социальную среду, реальное обострение социального противоборства, оцененное Сталиным как «обострение классовой борьбы». Еще Бухарин возражал: какое может быть обострение классовой борьбы, когда капитализм разгромлен? Но сегодня правомерно поставить и другой вопрос: а как его может не быть, когда взбаламучены миллионные человеческие массы?

Стратегия Сталина — наиболее последовательное и грубое проведение марксистского социально-экономического централизма — могла осуществиться толь ко через преодоление сопротивления всех социальных слоев, насильственной трансформации всех структур страны в единую монолитную вертикаль власти. Все должно было сопротивляться этому процессу — личность крестьянина и чиновника, горизонтальные общественные связи, сохранившиеся с начала века, все классы, характер которых болезненно изменялся, и, наконец, сама правящая бюрократия. Потому что в финале начавшегося социального процесса сжатия власти она должна стать послушным инструментом узкой олигархии. Вся классовая мощь бюрократии должна была сосредоточиться в центре абсолютной власти, что противоречило интересам каждого слоя бюрократии в отдельности. К тому же такая пере стройка порождала многомиллионные маргинальные массы, часть которых сплачивалась вокруг олигархии в противостоянии более широким правящим слоям, а часть с надеждой ждала крушения большевистского режима.

В 1930—1932 гг. партия столкнулась с крупнейшим после 1921 г. социальным кризисом. В 1930 и 1932 гг. происходили волнения в городах: в Новороссийске, Киеве, Одессе, Борисове, Ивановской области. А это уже недалеко от Москвы. Сталин ответил на бунты не только силой — была введена новая система распределения по карточкам, где наилучшее снабжение предоставлялось чиновникам и рабочим столиц, а также наиболее важных производств, а также «ударникам». В Новочеркасске рабочие крупных заводов не поддержали выступление горожан. Но проблема оставалась серьезной — в провинции могли возникнуть очаги восстаний с центрами в небольших городах. Часть крестьян люто ненавидели коммунистов. Интеллигенция роптала. Среди участников Гражданской войны шли разговоры: «За что боролись?!»

Страна оказалась на волосок от новой революции. Но для революции нужно не только отчаяние. Нужна надежда, уверенность масс в том, что, если свергнуть ненавистную верхушку, страна не окажется в состоянии хаоса. Есть ли достаточно опытные люди, способные взять управление страной на себя?

Сколько бы инакомыслящие ни каялись в ошибках, но в стране не произошло ничего, что могло бы убедить их в успехе сталинской политики. Издержки индустриального рывка Первой пятилетки были колоссальны, разразился голод, а намеченные в 1930 г. показатели не были достигнуты.

Подпольная оппозиция сохранялась и ждала удобного случая, чтобы остановить сталинскую альтернативу и отстранить от власти ее лидера. В условиях авторитарного и тем более тоталитарного режима это называется заговором.

Как отделить реальность от вымысла ОГПУ?

H.H. Покровский предложил использовать для анализа документов процессов 30-х гг. методику Я.С. Лурье, рекомендованную для анализа средневековых процессов: в тенденциозном источнике достоверно то, что противоречит тенденции, и не достоверно — что ей соответствует1. К этому правилу необходимо дополнение. Реальность может и соответствовать тенденции следствия, но мы имеем право утверждать это, если имеем еще какие-то источники, подтверждающие «тенденциозный» факт.

Что считать «тенденцией» следствия в «делах» 30-х гг.? Инакомыслие подследственных? Их отрицательное отношение к коммунистическому режиму? Наличие антибольшевистских организаций? Готовность поддержать интервенцию? Вредительство? Наличие оппозиционной организации — вопрос толкования. Организацией можно называть и кружок инакомыслящих, и разветвленную партию. Это просто разные организации. Но в условиях острого социального кризиса политические клубы могут быстро превратиться в массовые движения.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ПОЧЕМУ САЖАЛИ «СПЕЦОВ»?

Первая пятилетка сопровождалась арестами «спецов» — инженеров, ученых, публицистов, обвиняв шихся во вредительстве и подготовке свержения советской власти с помощью интервентов. Такова «тенденция следствия». Если вынести ее за скобки, останется еще много интересного.

1 См. Ананьич Б.В., Панеях В.М. «Академическое дело» 1929— 1931 гг. и средневековые политические процессы в России (сравни тельная характеристика) // Россия в X—XVIII вв. Проблемы истории и источниковедения. М., 1995; Отечественная история. 1998. № 3. С. 144-145.


В 1929—1930 гг. ОГПУ заявило о раскрытии не скольких групп, работавших в режиме «теневого кабинета»: Промышленная партия (лидеры — инженер П. Пальчинский, директор теплотехнического института, профессор Л. Рамзин, зампред производственно го отдела Госплана, профессор И. Калинников и др.), Союзное бюро РСДРП (меньшевиков) во главе с членом коллегии Госплана В. Громаном и Н. Сухановым; Трудовая крестьянская партия (лидеры — ученые-аграрники Н. Кондратьев, А. Чаянов, П. Маслов, Л. Юровский), группа ученых-гуманитариев Академии наук во главе с академиками С. Платоновым и Е. Тарле, организация военных специалистов и многочисленные группы вредителей в отраслях народного хозяйства (военная промышленность, снабжение мясом и др.). Еще до суда по стране шли демонстрации с лозунгом «Расстрелять!». На суде обвиняемые занимались самобичеванием, признавая свою вину. Но не все дела бы ли доведены до суда, не во всех обвиняемых сталинское руководство было «уверено»...

Общество не видело ничего невероятного в том, что бывшие члены оппозиционных партий продолжили свою борьбу в подполье. Даже после разоблачения методов, которыми готовились процессы 1936—1938 гг., процессы 1930—1931 гг. некоторое время считались «подлинными». В 90-е гг. ситуация изменилась «вплоть до наоборот».

Решающим основанием для отрицания достоверности показаний меньшевиков, да и участников других групп, является письмо одного из обвиненных на процессе «Союзного бюро» М.П. Якубовича, направленное в мае 1967 г. Генеральному прокурору СССР, в котором он рассказал о методах следствия.

Якубович утверждал, что «никакого «Союзного бюро меньшевиков» не существовало». Показания Якубовича и ряда других меньшевиков и эсеров были получены в результате физического воздействия: из биений, удушений, отправки в карцер в холодную или жаркую погоду, лишения сна. Якубович утверждает, что дольше всех держались он и А. Гинзбург, и даже попытались покончить с собой. И, только узнав, что все уже сдались, а также под воздействием пытки бессонницей, Якубович стал давать нужные показания1. Утверждение Якубовича о том, что он сдался послед ним, не совсем точно: Якубович и Гинзбург «сломались» в декабре 1930 г. и сразу стали давать показания в соответствии со сценарием следствия, в то время как один из основных обвиняемых Суханов в декабре еще давал показания, расходившиеся с версией следствия.

По утверждению Якубовича, наиболее активно из меньшевиков со следствием .сотрудничали В. Громан и К. Петунии, которым обещали скорую реабилитацию. Громана следователи к тому же подпаивали (в 1937—1938 гг. этот метод парализации воли, воз можно, применялся также к склонному выпить А. Рыкову). После процесса Громан громогласно восклицал: «Обманули! Обманули!»2 А вот Рамзина, который ни где не кричал об обмане, не обманули. Он тихо подо ждал и получил работу по специальности, реабилитацию, а потом и государственную премию. Петунии помог следствию разработать классическую схему меньшевистского заговора, в которой члены организации красиво распределялись между ведомствами. Но потом под давлением показаний меньшевиков эту схему придется изменить, сквозь нее проступит какая-то другая реальность...

Якубович утверждал, что следствие не было заинтересовано в выяснении истины. Почему? Во-первых, обвиняемый В. Иков действительно находился в связи с заграничной делегацией РСДРП, вел переписку и возглавлял «Московское бюро РСДРП». Однако о своих истинных связях ничего не сообщил. Во-вторых, получив от следователя А. Наседкина очередные показания, которые нужно было подписать, Якубович как то воскликнул: «Но поймите, что этого никогда не было, и не могло быть».

1 Меньшевистский процесс 1931 года. Сборник документов в двух книгах. Кн. 2. М., 1999. С. 457.

2 Там же. С. 458.


 На это следователь ответил: «Я знаю, что не было, но «Москва» требует». В-третьих, работа специалистов проходила под бдительным контролем коммунистических руководителей, таких, как Дзержинский, Микоян и др. Они после придирчивого анализа «вредительских» предложений спецов утверждали их. Опровергая свое вредительство, Якубович задает вопрос: «Что же, все были слепы, кроме меня?»1 Действительно, признания во вредительстве без конкретных актов диверсий и террора — явный признак фальсификации. В-четвертых, арестованный за взяточничество М. Тейтельбаум сам попросился у следователей в «Союзное бюро», чтобы умереть не как уголовник, а как «политический». Показания Тейтельбаума о взяточничестве были уничтожены. В-пятых, схема следствия была плохо скроена. Самым слабым местом стал «визит Р. Абрамовича в СССР». Хотя бы ли другие эмиссары меньшевиков, задержанные ОГПУ, известный меньшевистский лидер Абрамович должен был придать организации больший вес. Но выяснилось, что в СССР Абрамович не был (во вся ком случае, это он сумел доказать в германском суде). Когда выяснилось, что ОГПУ ошиблось с Абрамовичем, схема не стала пересматриваться. В-шестых, председатель суда Н. Крыленко, хорошо знавший Якубовича, побеседовал с ним перед процессом, сказав следующее: «Я не сомневаюсь в том, что вы лично ни в чем не виноваты... Вы будете подтверждать данные на следствии показания. Это — наш с Вами партийный долг. На процессе могут возникнуть непредвиденные осложнения. Я буду рассчитывать на Вас». Этот призыв помог Якубовичу покончить с собственными колебаниями — не сорвать ли процесс. Нет, нельзя, ведь этим можно «ударить в спину» СССР. Нельзя этого делать в такой тяжелой для страны ситуации.

1 Там же. С. 460.


 Якубович произнес на процессе пламенную речь против телеграммы заграничной делегации РСДРП, в которой организаторы процесса обвинялись в фальсификации. Якубович не без гордости пишет об этом: «Это была одна из моих лучших политических речей. Она произвела большое впечатление переполненного Колонного зала (я это чувствовал по моему ораторскому опыту) и, пожалуй, была кульминационным пунктом процесса — обеспечила его политический успех и значение»1.

После опубликования письма Якубовича наиболее очевидным выводом является принятое ныне большинством историков мнение о полной фальсификации дел 1929—1931 гг. Юридический вывод: никаких оппозиционных организаций не существовало.

Раз так, ставится вопрос: зачем понадобилось Сталину фальсифицировать эти дела, жертвуя полезными специалистами?

Историк О.В. Хлевнюк пишет: «расправляясь с «буржуазными специалистами», сталинское руководство не только перекладывало на них вину за много численные провалы в экономике и резкое снижение уровня жизни народа, вызванные политикой «велико го перелома», но и уничтожало интеллектуальных союзников «правых коммунистов», компрометировало самих «правых» на связях и покровительстве «вредителям». По такой схеме была проведена и новая акция против «вредителей» в 1930 г.»2. Сталин хотел переложить ответственность? Вряд ли в случае массового восстания несчастные спецы прикрыли бы режим от народного гнева. К тому же в 1932 г. социальные бедствия будут еще сильнее, чем в 1930 г., а «спецеедство» пойдет на убыль, и разоблачение политических групп будет свернуто. Более серьезна версия об интеллектуальных союзниках, своего рода «выносных мозгах» правых. Под этим углом зрения группы спецов представляют уже реальную политическую опасность.

1 Там же. С. 462-463.

2 Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. М., 1996. С. 34.


В августе, вскоре после арестов, Сталин писал Молотову: «Не сомневаюсь, что вскроется прямая связь (через Сокольникова и Теодоровича) между этими господами и правыми (Бухарин, Рыков, Томский). Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев нужно обязательно расстрелять»1. Но связь не вскрылась, Громана и Кондратьева не стали расстреливать. Сталинская «тенденция следствия» не была соблюдена. Это лишний раз позволяет усомниться в том, что Сталин был «архитектором» процесса. Определенная доля истины следователей все-таки интересовала — были ли обвиняемые политически связаны с правыми, что планировали на самом деле? А затем уже на реальность можно было «навешивать» дополнительные обвинения, дискредитирующие внепартийную оппозицию.

Специально выбивать показания на правых нужно было только в том случае, если Бухарина планировалось не только политически уничтожить, но и арестовать. Показания на Бухарина не моргнув глазом дал Рамзин, но цену его показаниям в ОГПУ знали. Как мы увидим, Сталин серьезно относился к зарубежным контактам Рамзина, но представить себе этого правого либерала рядом с правым коммунистом без «переда точных звеньев» было невозможно. На всякий случай Сталин «прощупал» Бухарина, сообщив ему о показаниях Рамзина. Потрясенный Бухарин написал письмо Сталину: «те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указывают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низкой провокации, которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет, хотя бы ты и уничтожил меня физически... Правда то, что я терплю невиданные издевательства...

1 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925-1936 гг. М., 1995. С. 194.


 Или то, что я не лижу тебе зада и не пишу тебе статей а 1а Пятаков — или это делает меня «проповедником террора»?»1 В это время Бухарин даже думал о самоубийстве. Несколько лет спустя он в частном разговоре характеризовал коллективизацию как «массовое истребление совершенно беззащитных и несопротивляющихся людей — с женами, с малолетними детьми...»2

Меньшевик Суханов рассказывал о своих встречах с Бухариным, на которого возлагал надежды: «Но правые не выступили и уклонились от борьбы. Я высказал по этому поводу Бухарину свою досаду и мнение, что правые выпустили из рук собственную победу. Я сравнивал при этом правых с декабристами, которые были бы победителями, если бы действовали активно, а не стояли бы неподвижно, с войсками, готовыми в бой, на Сенатской площади. Бухарин отвечал мне, что я ничего не разумею... События развиваются в направлении, им указанном... В будущем предстоит перевес отрицательных сторон проводимого курса над положительными, только тогда можно говорить о по беде его принципов»3. Несмотря на то что для Бухарина эти воспоминания Суханова были неприятны (еще одна беседа с оппозиционным деятелем «за спиной партии»), но никакого «криминала» Суханов не сообщил — речь шла о весне 1929 г., то есть о периоде, когда «правые» открыто противостояли Сталину, до капитуляции Бухарина в ноябре 1929 г.

Не было ничего удивительного, что внепартийная оппозиция симпатизировала правым коммунистам. За это правых можно было попрекнуть: «И вредители из промпартии, и чаяновско-кондратьевское крыло, и громановское крыло, все они чаяли победы правых оппортунистов»1, — говорил В. Куйбышев. Но все это ненаказуемо.

1 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. М., 1991. С. 242, 244.

2 Фельштинский Ю. Разговоры с Бухариным. Нью-Йорк, 1991. С. 83.

3 Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 2. С. 117—118.


ОГЛАВЛЕНИЕ

НЕПРИЯТНОСТИ ПРАВЫХ КОММУНИСТОВ

«Выбитые» показания на правых коммунистов ни чего не меняли. И без них Бухарина можно было унижать сколько угодно. В декабре 1929 г. его вполне лояльная статья «Технико-экономическая революция, рабочий класс и инженерство» была подвергнута унизительной для Бухарина цензуре. Куйбышев, ознакомившись с проектом статьи, отчитывал Бухарина: «Это твое первое выступление после ссоры с партией... Статья выдержана в стиле «как ни в чем не бывало»... как выступал раньше: и за что же меня разноси ли?»1 Пришлось Бухарину каяться еще раз в своих «ошибках». Его статья «Великая реконструкция» подверглась нападкам в советских газетах, и только после жалобы Сталину и Куйбышеву «Правда» взяла статью Бухарина под защиту как правильную. Хотим — по правим, хотим — потравим. Сочтем нужным — под держим. Знай, от кого зависишь.

И без показаний спецов Бухарину, Рыкову и Томскому не доверяли. Время от времени Бухарина под лавливали на «фиге в кармане», попытке провести свои взгляды намеками. Были ли эти упреки сталинистов к Бухарину несправедливыми придирками? Но вот и биограф Бухарина С. Коэн перечисляет основные идеологические «диверсии» идеолога правого большевизма: напоминание о том, что государство «прибегло к самым острым средствам внеэкономического принуждения» (но Бухарин официально оправдывал эти методы), рассказ о преступлениях католической церкви (с намеком на политику Сталина, читавшуюся только очень пытливым взором), напоминание о том, что приближение к коммунизму ведет к отмиранию государства. Бухарин отказался очередной раз каяться на XVI съезде партии.

1 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925-1936 гг. С. 190—191.

2 Советское руководство. Переписка. 1928—1941. М., 1999. С. 105.


Но 10 ноября 1930 г. Бухарин еще раз публично покаялся и актуально осудил вскрывшиеся внутрипартийные оппозиционные группировки1. Он не стал превозносить Сталина, но призвал к сплочению вокруг ЦК. Это Сталин счел достаточным. В 1931 г. Бухарина снова стали пускать на заседания Политбюро. Дела «спецов» этому не по мешали.

В это время правые представляли собой лишь тень власти. Реальную хозяйственную власть сохранял Рыков, но, когда Сталин решит, что его квалификация в новых условиях не годится, премьер-министр будет легко сменен. Показания «вредителей» для этого не понадобятся. Но они сыграют свою роль, чтобы убедить одного человека в необходимости снятия Рыкова с поста. Этим человеком был сам Сталин. 2 сентября 1930 г. в письме к Молотову Сталин откомментировал эту проблему так: «Насчет привлечения к ответу коммунистов, помогавших громанам-кондратьевым. Со гласен, но как быть тогда с Рыковым (который бес спорно помогал им) и Калининым (которого явным образом впутал в это «дело» подлец — Теодорович)? Надо подумать об этом»2. Такие результаты следствия расходятся с его первоначальной версией о том, что след выведет на Бухарина. А если бы и вывел? Рыкова можно было отправить в отставку, Калинина — простить. Бухарина можно было еще понизить в должности и даже посадить. И тем вызвать новый всплеск разговоров о гонениях, жалость к опальному идеологу. Бухарина нельзя было даже выслать из страны — он не оказывал прямого сопротивления, как Троцкий. Он был лоялен системе. Но его идеи были опасны — это была приемлемая для большевиков альтернатива на случай провала пятилетки.

1 Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888—1938. М., 1988. С. 416-420.

2 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925—1936 гг. С. 211.


А вот в деле с Рыковым близость премьера к спецам делала его негодным в качестве проводника сталинской политики. Это была последняя капля. Сталин писал Молотову: «Наша центральная советская верхушка (СНК, СТО, Совещание замов) больна смертельной болезнью. СТО из делового и боевого органа превратился в пустой парламент. СНК парализован водянистыми и, по сути дела, антипартийными речами Рыкова... Надо прогнать, стало быть, Рыкова и его компанию... и разогнать весь их бюрократический консультантско-секретарский аппарат»1. Сталин мог без труда снять Рыкова с должности уже в 1929 г., но не был уверен в способности кого-то справиться с за дачами координации индустриального рывка. Но с этими задачами не справлялся и Рыков, он их саботировал, опираясь на мнение экспертов. Ворошилов предложил Сталину взять дело в свои руки, но вождь отказался. Почему? Принято считать, что Сталина отличало «особое властолюбие, стремление к обладанию не только реальной властью, но и всеми внешними ее атрибутами...»2 Чтобы объяснить с этой точки зрения не только разительное различие между количеством наград Сталина и, скажем, Брежнева, но и длительный отказ занимать пост предсовнаркома, приходится приписывать Сталину стремление избегать ответственности за дело. Но с 1929 г. Сталин в СССР отвечал за все и нес личную ответственность за успех или провал пятилетки. Но он извлек урок из трагического опыта Ленина: носитель стратегии не должен брать на себя всю хозяйственную текучку. Ничего личного — полновластный глава государства предпочитает иметь управляемого премьера, который будет вести дела и обращаться к арбитру и гаранту стратегии только в сложных или политически важных случаях. На эту роль Сталин избрал преданного друга Молотова.

1 Там же. С. 217, 220, 222.

2 Хлевнюк О.В. Сталин и Молотов. Единоличная диктатура и пред посылки «олигархизации». // Сталин. Сталинизм. Советское общество. М., 2000. С. 277.


На пленуме ЦК и ЦКК 17-21 декабря 1930 г. Рыков был подвергнут дружной критике за непоследовательность и старые ошибки. Он опасался отвечать на обвинения прямо, о чем с некоторым злорадством говорил Бубнов: «человек с этакой нарочитой осторожностью ходит по скользкому льду»1. Контакты с «вредителями» и зависимость от их мнения играли второстепенную роль в критике Рыкова. 19 декабря Рыков был заменен на посту предсовнаркома Молотовым, а 21 декабря — выведен из Политбюро. Результатом на значения Молотова стало, по словам Сталина, «полное единство советской и партийной верхушек»2. Раз гром «консультантского» аппарата означал торжество партийного аппарата над хозяйственниками, политической воли над экономической компетентностью.

Но для этого не нужно было фальсифицировать процессы, это и так было в воле Сталина, отстранение правых от власти приветствовали даже аппаратчики, недовольные Сталиным и близкие к правым по взглядам. Это подтвердило дело Сырцова — Ломинадзе.

Сталина волновала проблема смены поколений в руководстве. Нужно готовить более молодых лидеров, которым со временем, постепенно можно будет пере дать руль страны. С. Сырцов и В. Ломинадзе имели репутацию молодых радикалов, и на волне борьбы с «правыми» их выдвинули во второй ряд руководства.

1 Сталинское Политбюро в 30-е гг. Сборник документов. М., 1995. С. 109.

2 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925—1936 гг. С. 222.


Орджоникидзе покровительствовал Ломинадзе, который к тому же вместе со своим товарищем Л. Шацкиным особенно рьяно атаковал правых. Но после победы над Бухариным Сталин «осадил» и Шацкина, а Ломинадзе отправился руководить Закавказской парторганизацией. Сырцов во время Гражданской войны громил казаков (руководил «расказачиванием»), в 1926—1929 гг. возглавлял Сибирскую парторганизацию. Тесня Рыкова, Сталин сделал Сырцова председателем Совнаркома РСФСР (Рыков занимал этот пост по совместительству). Сырцов поддерживал борьбу с правыми, верил Сталину. Но первые итоги «великого перелома» разочаровали Сырцова. В начале 1930 г. он выпустил большим тиражом достаточно критическую брошюру «О наших успехах, недостатках и задачах». В июле 1930 г. на XVI съезде партии он говорил не только о победах, но и о проблемах. В августе Сырцов разослал в райисполкомы текст своего доклада о контрольных цифрах, который содержал критические замечания по поводу проводимой политики. Этот шаг Сырцова был охарактеризован Политбюро как ошибка.

Сырцов был недоволен методами раскулачиваний, сомневался в правомерности действий ОГПУ против вредителей — не раздувают ли дело?

21 октября 1930 г. сотрудник «Правды» Б. Резников сообщил, что он участвовал в совещании у Сырцова, в котором принимали участие его близкие товарищи. По утверждению Резникова, Сырцов сообщил своим товарищам: «Значительная часть партийного актива, конечно, недовольна режимом и политикой партии, но актив, очевидно, думает, что есть цельное Политбюро, которое ведет какую-то твердую линию, что существует, хоть и не ленинский, но все же ЦК. Надо эти иллюзии рассеять. Политбюро — это фикция. На самом деле все решается за спиной Политбюро не большой кучкой, которая собирается в Кремле, в бывшей квартире Цеткиной, что вне этой кучки находятся такие члены Политбюро, как Куйбышев, Ворошилов, Калинин, Рудзутак, и, наоборот, в «кучку» входят не члены Политбюро, например, Яковлев, Постышев и др.»1. «Обвинение во «фракционности» было самым серьезным из всех возможных обвинений, выдвинутых против Сталина»2, — комментирует О.В. Хлевнюк. Участники встречи были вызваны в ЦКК к Орджоникидзе, всё отрицали, после чего были арестованы. Под арестом они стали давать показания. Выяснилось, что откровенные беседы Сырцов вел также с леваками Ломинадзе и Шацкиным. Обсуждая дело Сырцова — Ломинадзе на президиуме ЦКК 4 ноября, Орджоникидзе восклицал: «Что случилось с этими людьми? Где их надорвало, где им переломило политический хребет?»3 Они просто увидели первые результаты индустриального рывка, после чего их взгляды стали быстро смещаться вправо.

Были и личные причины. Сырцов вовсе не возражал против того, что от реального принятия решений отрезан «Рыков, как человек, допустивший правые ошибки», но иерархия внутри Политбюро противоречит интересам молодых выдвиженцев Сталина. Они уже хотят принимать главные решения, ан нет — надо сделать еще один шаг в круг избранных. А политическая линия нуждается в срочном исправлении. По мнению В. Роговина, «сформировался блок, участники которого готовились выступить на очередном пленуме ЦК с критикой сталинской экономической политики и режима»4.

1 Сталинское Политбюро в 30-е гг. С. 97.

2 Хлевнюк О.В. Политбюро. С. 47.

3 Сталинское Политбюро в 30-е гг. С. 105.

4 Роговин В. Власть и оппозиции. М., 1993. С. 171.


Как видим, критика «режима» была непоследовательной, и готовности сближения с правыми тоже пока не было. Участники «право-левацкого» блока Сырцова — Ломинадзе были сняты с постов и понижены в должности. Умеренность мер против молодых выдвиженцев показывает, что Сталин хотел замять это не приятное дело. Но не только потому, что боялся обвинений во фракционности — он выслушивал их не впервой. Проблема была серьезнее — молодые выдвиженцы, пытавшиеся рассуждать о стратегическом кур се партии, под давлением обстоятельств сдвигались вправо. Настоящей угрозой была идейная неустойчивость правящего слоя. Стоило потерять контроль над вторым эшелоном руководства, и он мог проголосовать против политики Сталина. Поскольку квалификации, достаточной для руководства страной, у второго эшелона не было, привлечение к власти правых станет делом времени. Бухарин и Рыков превращались в своего рода «теневой кабинет» СССР. И это был не единственный «теневой кабинет».

ОГЛАВЛЕНИЕ

ТРОЦКИЙ И БЛЮМКИН

В условиях индустриального рывка, когда Сталин стал радикальней Троцкого, лидеры левой оппозиции, причем уже не только Зиновьев и Каменев, но и Преображенский, Радек и Пятаков, были готовы к прими рению с ним. 15 июня 1929 г. Преображенский писал, что оппозиция — это «организация, смысл существования которой утерян... армия после войны, которая не желает распускаться»1. После того как партия по сути приняла троцкистскую экономическую программу, оппозиционеры думали вернуться в ВКП(б) торжественно, с развернутыми знаменами. Но нет, Сталину не нужна была «союзная армия» в партии. Он был готов принять троцкистов назад в партию только через покаяние (как все понимали, весьма неискреннее). Троцкисты не должны претендовать на авторство новой политики и, следовательно, — высшую власть.

1 РГАСПИ. Ф.17. Оп. 71. Д. 114. Л. 16.


В июне 1928 г. начали принимать в партию зиновьевцев. 16 ноября 1928 г. Каменеву разрешили напечатать статью о реконструкции промышленности в «Правде». Каменев был восстановлен в июне 1929 г. и затем назначен начальником Научно-технического управления ВСНХ. Зиновьев, восстановленный в партии, стал ректором Казанского университета, а затем введен в редакцию теоретического органа ВКП(б) «Большевик», сотрудничал в «Правде». Пятаков стал заместителем председателя, а с 1929 г. — председателем Госбанка. Преображенский, Радек и Смилга готовили «разрыв с троцкизмом», о котором объявили 10 июля 1929 г. И. Смирнов и его сторонники сначала попытались отделаться заявлением об общности взглядов с нынешним руководством. Не прошло, пришлось пере писывать заявление несколько раз в духе покаяния, и только в октябре оно было признано приемлемым Политбюро. Стали возвращать раскаявшихся троцкистов из ссылок, предоставлять им работу в соответствии с квалификацией. Радек говорил одному троцкисту, вернувшись из ссылки в ноябре 1929 г.: «В Москве нет хлеба. Недовольство масс... Мы накануне крестьянских восстаний. Это положение вынуждает нас во что бы то ни стало вернуться в партию... С Троцким мы совершенно порвали»1. Не желавший каяться Троцкий в этих условиях становился лишней фигурой — 10 февраля 1929 г. его выслали из СССР. А бывшие троцкисты стали верхушкой слоя спецов. Но только те, кто покаялся. Остальных продолжают арестовывать.

1 Фельштинский Ю. Указ. соч. С. 17.


Сталин не доверял вернувшимся в партию оппозиционерам. Идейно они теперь были ближе. Но что будет завтра, когда потребуется новый крутой поворот. Их фракция будет решать — поддерживать Сталина или голосовать против него. Они каются, но это неискренне. В 1928 г. Сталин говорил Зиновьеву: «Вам... вредят даже не столько принципиальные ошибки, сколько... непрямодушие...»1 Сталин уже понял, что ошибки совершал Бухарин, а не Зиновьев. Но вот «не прямодушие», фракционная интрига, исходящая от Зиновьева, мешала его возвращению в руководящую группу, которая теперь должна была строго подчиняться именно Сталину, а не аргументам в споре.

* * *

После своей высылки за границу Троцкий жадно искал связей с СССР, с оставшимися там товарищами и единомышленниками (в том числе и теми, кто формально заявил о разрыве с оппозицией). Одна из первых попыток такого рода закончилась трагически.

16 апреля в Константинополе с Троцким встретился сотрудник ИНО ОГПУ Яков Блюмкин, бывший левый эсер, бывший сотрудник Троцкого во времена Гражданской войны, симпатизировавший левой оппозиции 20-х гг. и снабжавший ее некоторой политической информацией служебного происхождения.

Троцкий поразил Блюмкина своими прогнозами — советская власть может пасть в ближайшие месяцы: «может быть, Вы меня через 3—4 месяца позовете доклад прочесть на тему «Что делать», но тогда уже будет поздно»2. В условиях грядущей политической катастрофы «задача состоит в том, чтобы среди элементов коммунистической партии найти такие кадры, которые при смене советского режима какой-нибудь другой системой образуют левую оппозицию пролетариата в условиях этой новой системы, когда теперешняя компартия будет непоправимо скомпрометирована в глазах пролетариата, и что нужно строить нелегальную организацию не только для сегодняшнего, но и для завтрашнего дня»3. Троцкий считал, что для создания новой коммунистической партии в будущей России ситуация лучше, чем в дореволюционной, так как «до революции нельзя было найти такое огромное количество сочувствующих элементов, могущих быть использованными для работы в порах самого правительственного аппарата»4. Однако связей с СССР у Троцкого не было, и Блюмкин с его возможностями казался в этом отношении настоящей находкой.

1 XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 26 января - 10 февраля 1934 г. М., 1934. С. 493.

2 Лубянка. Сталин и ВЧК-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936. М., 2003. С. 199.

3 Там же. С. 199-200.

4 Там же. С. 202.


Троцкий передал с Блюмкиным литературу (как выяснилось, она уже попадала в СССР и другими путями) и письма своим сторонникам в Москву. Сразу передать письма по адресу Блюмкин не смог или не захотел (в своих показаниях он утверждает, что колебался, но так ли было на самом деле — неизвестно). За советом он в октябре отправился к Радеку. Показания Блюмкина о поведении Радека противоречивы. С одной стороны, Радек рекомендовал Блюмкину во всем признаться. С другой стороны — вместе со Смилгой они стали втягивать Блюмкина «в какую-то новую фракционную игру»1. Это можно понять так, что бывшие троцкисты решили действовать без контактов с Троцким, прогнозы которого не очень-то оправдывались. Тем более, что связи с ним могли скомпрометировать левых в СССР.

Оказавшись в такой сложной ситуации, Блюмкин не нашел ничего лучшего, как посоветоваться «с большим другом» — сотрудницей ИНО ОГПУ Горской, которая и выдала его начальству с головой. 15 октября Блюмкин был арестован.

 1 Там же. С. 211.


В своих показаниях, желая доказать свое раскаяние, Блюмкин признал, что «ГПУ знало мои шатания. Я должен сказать, что тт. Менжинский, Трилиссер и Ягода обнаружили очень большую терпимость и готовность помочь мне кончить с моими шатаниями»1. Учитывая, что «терпимость» не покончила с «шатаниями», это была неважная характеристика Ягоды и Трилиссера в глазах Сталина. Говоря о своих связях с оппозицией, Блюмкин вдруг упоминает Агранова, Артузова и Дерибаса, которые должны подтвердить его алиби в вопросах утечки информации. На что он на мекает? В тот момент это не имело последствий для карьеры упомянутых руководителей ОГПУ, но «оса док остался».

В своих показаниях Блюмкин намекает руководству ОГПУ на возможность двойной игры с Троцким через него, пытается доказать свое искреннее раскаяние «перед партией». Но на полях рассуждений Блюм кина о его искренности Сталин написал «Ха-ха-ха»2. Он не собирался сохранять в игре человека, который так часто меняет сторону. В начале ноября Блюмкин был расстрелян.

Расстрел Блюмкина положил первую жертву на алтарь сталинского террора из членов партии коммунистов. Впрочем, сама жертва была специфической — Яков Блюмкин уже имел смертный приговор, вынесенный ему за убийство германского посла Мирбаха еще в 1918 г., при Ленине, когда Блюмкин был не членом компартии, а левым эсером. Так что этот коммунист был «не вполне свой», и партия не содрогнулась, когда он был без лишней огласки расстрелян за связь с Троцким. Причина казни тоже была не столь однозначной. Блюмкин был сотрудником ОГПУ, и использование каналов спецслужб против режима — само по себе тяжкое преступление. Блюмкин «слишком много знал» о геополитических играх СССР в Азии, и после того, как показал себя способным на двойную игру, был опасен именно этим. В своих показаниях Блюмкин делал намеки в адрес своих начальников по части их терпимости или прежних связей с оппозицией. Так что на этой фигуре сошлось несколько факторов, каждый из которых, может быть, и не потянул бы на «вышку», но по совокупности заслуг закончился расстрелом. Во всяком случае, до убийства Кирова это была единственная казнь коммуниста, уличенного в троцкизме. Она не остановила попыток Троцкого на ладить связи с СССР.

1 Там же. С. 193.

2 Там же. С. 206.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ОСКОЛКИ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

Ситуация в стране была поистине революционной. Не хватало только «субъективного фактора», открытой оппозиции. Но после революции 1917—1922 гг. в России остались тысячи людей с политическим опытом, сохранившие связи между собой. Сталин любой ценой стремился предотвратить их выход на политическую арену. Этих людей нужно было не просто изолировать, но и скомпрометировать, чтобы не создалось ореола «мучеников идеи». Этот мотив разгрома идейных лидеров «спецов» был куда более веским, чем компрометация «правых» (собственно, контакты с подследственными «спецами» имели не только правые, но и Куйбышев, и Микоян, и другие соратники Сталина). Сталину незачем было выдумывать оппозицию, документы свидетельствуют скорее об обратном — сталинское ядро верило в нее и видело в ней реальную угрозу.

Стало как-то не принято обсуждать очевидный, казалось бы, вопрос: есть ли дым без огня. Были ли процессы сфальсифицированы полностью, или подсудимые действительно представляли угрозу для режима? Перечитаем под этим углом зрения письмо Якубовича Генеральному прокурору СССР 1967 г. Аргументы Якубовича доказывают лишь его персональную непричастность к вредительству и небрежность подготовки процесса. Так, обвиняемый Иков не вскрыл своих реальных связей, сознавшись лишь в контактах с заграничной делегацией РСДРП. Но ведь именно в этом он обвинялся. Якубович по существу подтвердил в этом пункте правильность обвинения в основном, хотя и не в деталях.

Очевидно, следствие и не интересовали детали. Это объясняет все неувязки. Не было времени исследовать истину во всех нюансах. Выяснив, что группа меньшевиков представляет угрозу режиму, политическое руководство не считало необходимым подтвердить эту «истину» по всем правилам «буржуазной юриспруденции». Нужно было разгромить и скомпрометировать эту группу в короткие сроки и с максимальной убедительностью, которую вызывает у публики покаяние преступника на процессе. При таком методе борьбы с оппозицией необходимо не тщательное и скрупулезное исследование всех обстоятельств дела, а «удары по площадям», аресты периферии оппозиционной группы, выделение среди арестованных тех, кто готов сотрудничать со следствием (значительная часть арестованных не призналась в преступлениях и была осуждена безо всякого процесса коллегией О ГПУ). Если следователи предполагали, что Якубович не виновен в том, что ему приписывают, это еще не значит, что они так думали обо всех подследственных. Якубович мог понадобиться следователям и как инструмент разоблачения врага. Впрочем, о словах следователя мы знаем со слов Якубовича. Он был удобен следователям тем, что не знал толком, как там было у Громана и Кондратьева на самом деле. Он не будет отвлекаться на реальные детали, расходящиеся со схемой следствия. По той же причине было полезно привлекать людей, обвиняемых по более «позорным» статьям и по тому готовых дать политические показания.

«Поймав» человека на ведении «контрреволюционной пропаганды» и на обсуждении перспектив крушения коммунистического режима (что уже само по себе считалось тяжким преступлением и могло истолковываться как заговор), следователи добивались сотрудничества в выстраивании собственного сценария обвинения в обмен на жизнь и даже последующую реабилитацию.

С точки зрения юриспруденции такие методы следствия не доказывают ничего — ни виновности, ни невиновности. Якубович утверждает, что на самом деле он непричастен к организациям Громана и Кондратьева. Он ничего не знал о них. Даже если правда — доказывает ли это, что оппозиционных групп не было? В изоляторе из бесед с Иковым Якубович убедился в том, что как минимум Московское бюро РСДРП существовало...

А что еще существовало? Меньшевики, традиционно недолюбливавшие эсеров, утверждают, что «разоблачения» исходили от Кондратьева1. Но эта версия не подтверждается поздними показаниями лидера Трудовой крестьянской партии — они гораздо дальше от схемы следствия, чем признания самих меньшевиков. Но он не отрицал, что в его кругу шла речь о ТПК. Кстати, и само название «выдумали» не следователи ОГПУ. В фантастическом романе А. Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», опубликованном в 1920 г., эта партия приходит к власти в начале 30-х гг. Сталин опасался провала дела именно ТПК, лидеры которой были менее склонны каяться и могли вызвать сочувствие крестьянства: «Подождите с передачей в суд кондратьевского «дела». Это не совсем безопасно»2, — писал Сталин Молотову. Народники не хотели каяться так же рьяно, как меньшевики. Но не отрицали факта своей оппозиционности.

1 Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 1. С. 14; Кн. 2. С. 458.

2 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. С. 224.


А в чем признавались деятели «Промпартии»? Профессор А. Федотов, отрицавший «тенденции следствия» и даже споривший на процессе с прокурором Крыленко, все же рассказал, что в 1925 г. была организована группа инженеров, «которые хотели для поддержки своего и общего инженерного авторитета и улучшения своего и общего положения инженеров и быта их семей держаться сообща, подготавливать свои выступления на совещаниях и таким образом добиваться повышения авторитета»'. Федоров подчеркивал безобидность объединения, однако предварительный сговор «спецов», отсутствие дискуссий между ними лишали коммунистическое руководство возможности объективно оценивать ситуацию. Можно было лоббировать любые решения. Федоров признал, что затем этот своеобразный «профсоюз» превратился в политическую организацию.

Рамзин утверждал на процессе, что «основная техническая установка центра сводилась к максимальной охране предприятий крупных промышленников, связанных с центром». Ай да вредительство! Потом реши ли вредить более активно. Но без диверсий. «Поэтому от прямого технического вредительства центр быстро пошел к «плановому» вредительству»2, которое выражалось в планировании замедления темпов роста и созданию диспропорций. То есть люди делали то, что считали правильным, а потом согласились признать, что это — «нанесение вреда». Недостатки планирования, столь очевидные в 1930 г., не могли быть виной людей, которые уже отстранены от дела планирования. Но их прежнее сопротивление оптимистическим планам — политическое действие, которое теперь признавалось подрывным. Новые планы привели к еще большим диспропорциям, косвенно подтвердив правильность старых.

1 Инквизитор. Сталинский прокурор Вышинский. М., 1992. С 115.

2 Процесс Промпартии (25 ноября — 7декабря 1930 г.). Стенограмма судебного процесса и материалы, приобщенные к делу. М., 1931. С. 11-12.


Но «вина» спецов не только в этом. Они стремились к капиталистической реставрации, надеясь на интервенцию. Не столь уж невероятные взгляды для людей, которые преуспевали при капитализме. Руководители организации, которая, по версии следствия, называлась сначала Союз инженерных организаций или Инженерно-промышленная группа, а с 1928 г. — Промышленная партия (зачем бы следствию менять название «выдуманной» структуры), встречались за границей с руководителями Торгово-промышленного комитета — объединения предпринимателей, поддерживавших интервенционистские планы, направленные против СССР. Встреча старых знакомых (предпринимателей и их инженеров) в частной обстановке — это еще не создание контрреволюционной организации, хотя, с точки зрения ГПУ, — уже преступление. Если беседа шла о перспективах интервенции, нападения на СССР соседних государств при помощи Франции и белогвардейских формирований, то Рамзин был источником важной стратегической информации. Если дело фальсифицировалось полностью и связи Рамзина с влиятельными кругами эмиграции были выдуманы ОГПУ — то не был. Как руководители ВКП(б) относились к этим показаниям? Сталин писал Менжинскому в октябре 1930 г.: «Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях — это вопрос об интервенции, вообще, и особенно, вопрос о сроке интервенции. Выходит, что предполагали интервенцию в 1930 г., но отложили на 1931 или даже на 1932 г. Это вероятно и важно. Это тем более важно, что исходит от первоисточника, т.е. от группы Рябушинского, Гукасова, Денисова, Нобеля, представляют их самую сильную социально-экономическую группу... «Торгпром», ТКП, «Промпартия», «партия» Ми люкова — мальчики на побегушках у «Торгпрома»1. Далее Сталин инструктирует Менжинского, какие еще сведения необходимо получить у Рамзина и представителей других «партий». Сталин, таким образом, был уверен, что Рамзин — носитель реальной информации, и вряд ли ОГПУ решилось бы мистифицировать его по такому важному поводу. Характерно, что имен но в это время советско-французские отношения обострились до предела, и Франция объявила о торговых санкциях против СССР.

1 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. С. 187-188.


Первоначально Сталин действительно опасался нападения на СССР в 1930 г.1 Поскольку важной составляющей сил вторжения могли стать белогвардейские формирования, ОГПУ предприняло действия, направленные на дезорганизацию Русского общевоинского союза (РОВС) — 26 января был похищен его руководитель, преемник Врангеля генерал А. Кутепов. Хотя РОВС продолжал засылать в СССР террористов (так, двое белогвардейцев, присланных РОВС, были арестованы в апреле 1932 г.2), следующий руководитель РОВС генерал Миллер был похищен только в 1937 г. Опасность была не в РОВСе как таковом, а в его использовании для формирования корпуса вторжения.

К концу 1930 г. военная тревога стихает. Не сыграла ли информация Рамзина свою роль в этом.

На процессе Промпартии Рамзин должен был представить свои контакты с заграницей как можно ярче. Встречи с посредниками показались Сталину не достаточно убедительными, и обвиняемые стали рас сказывать о встречах лично с организатором Торгпрома Рябушинским. Получился конфуз — Рябушинский умер в 1924 г. Судебный спектакль имел свою драматургию, но это не значит, что сюжет не был основан на некоторой, пусть и более скромной, реальности.

1 Там же. С. 209.

2 Лубянка. Сталин и ВЧК-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936. С. 807.


Поймав группу инженеров и экономистов право либеральных взглядов, мечтавших о том, что их избавят наконец от большевистского ига, на контактах с белой эмиграцией, ОГПУ по заданию Сталина решало две основные задачи: во-первых, скомпрометировать сторонников реставрации путем фальсификации обвинения во вредительстве и, во-вторых, выяснить на стоящие планы зарубежных центров и их более или менее организованных друзей внутри страны. Эти связи не были безобидными даже в случае бездействия группы. В случае интервенции противнику могут по надобиться компетентные общественные деятели, которые возглавят гражданскую власть. В этих условиях было не так важно, носят беседы о политике и экономике характер официальных переговоров или частных контактов.

Предъявив реальные обвинения, ОГПУ предложило провинившимся игру на выживание: признаться в преступлениях, назвать беседы организацией, отстаивание своих экономических позиций — вредительством. Рамзин согласился и выиграл. Смертный приговор был заменен для него десятилетним заключением, которое на практике стало успешной работой по профессии, увенчавшейся реабилитацией и Государственной премией. Эта судьба стала «морковкой» для других участников полуфальсифицированных процессов. Не случайно, что процесс Промпартии, на котором председательствовал А. Вышинский, открывал серию. Он прошел 5 ноября — 7 декабря 1930 г. А в 1931 г. Рамзин выступал как свидетель на процессе меньшевиков. Его показания резко контрастируют не только с версией Кондратьева и ранними показаниями Суха нова, но и с классическими показаниями меньшевиков, сотрудничавших со следствием. Он ясно и четко рапортует о «консолидации контрреволюционных организаций», «общем контрреволюционном фронте», оформленном в начале 1929 г., стремлении к использованию интервенции, шпионаже (который не при знают за собой даже наиболее последовательные сотрудники следствия среди меньшевиков)1.

1 Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 2. С. 441.


В своих декабрьских показаниях 1930 г. (когда уже сломались Якубович и Гинзбург) Суханов по-прежнему расходится со следствием: «в моем присутствии ни кто из моих знакомых никогда не высказывал какого бы то ни было сочувствия интервенционистским планам»1. Также Суханов категорически отрицает свою осведомленность о вредительстве. Это позволяет считать признание интервенционизма и вредительства проявлением «тенденции» следствия (если нет других оснований подозревать их в интервенционизме, как в случае с Промпартией).

Постепенное усиление «тенденции» видно в показаниях Суханова, который постепенно отступал под давлением следствия. По мнению А.Л. Литвина, «из признаний Суханова ясно, что все тогда он делал в сговоре со следствием»2. Ясно ли это? Суханов пред почитал излагать следствию свои политические взгляды 1927—1930 гг. В его изложении нет ничего невероятного: «мне стали казаться неизбежными наряду с экономическими трудностями также и политические потрясения». Кто только этого ни ждал в 1930 г. В условиях народных волнений Суханов считал необходимым «для спасения системы» предложить ВКП(б) пойти на уступки, приняв ограниченную («куцую») конституцию, предоставляющую право на легальное существование небольшевистским течениям, стоящим на позициях советской власти и Октябрьской революции. Только в условиях полной социальной катастрофы, «кровавой каши» (по излюбленному выражению одного из участников нашего кружка)» возможны более глубокие преобразования и политический блок с Крестьянской партией: «Однажды, в момент, когда «кровавая каша казалась мне неизбежной, я все это высказал в одном из разговоров: дело так плохо, что даже возможен блок с Кондратьевым»1.

1 Там же. С. 63.

2 Литвин А.Л. Судебный процесс над несуществующей партией. // Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 1. С. 12.

3 Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 2. С. 53—55.


Суханов признает, что обсуждал с Кондратьевым возможность создания Крестьянской партии, считал это «исторически законным при условии малейшей к тому легальной возможности» и полагал, что она должна иметь эсеровскую идеологию и в перспективе слиться с эсерами. Однако перспектива слияния с эсерами Кондратьеву «не улыбается»1. Эта деталь расходится с тенденцией следствия, которое увязывало каждую из «партий» с заграничным центром. Группу Кондратьева так и не удалось увязать с зарубежными единомышленниками, и это объяснимо — Кондратьев считал себя достаточно крупным теоретиком, чтобы не идти за В. Черновым. Это — реальность, с которой следствию пришлось смириться.

Эти показания, данные Сухановым в августе 1930 г., вскоре после ареста, внутренне логичны и совершен но расходятся со схемой следствия. Для выдвижения своего проекта «куцей конституции» Суханов считал необходимым создать авторитетную в стране группу, вождем которой прочил члена президиума Госплана и члена коллегии ЦСУ В. Громана, человека известного и уважаемого в среде социалистической интеллигенции. Но весной 1929 г. Громан отклонил проект Суха нова, назвал его тезисы «сталинскими». Из этого мож но сделать вывод о том, что попытка Суханова создать организацию не удалась. Но это не противоречит другому толкованию — Суханова не пустили в существовавшую организацию как «слишком левого», даже просталинского. Впоследствии, на дне рождения Суханова 9 декабря 1929 г., между Сухановым и Грома ном произойдет даже бурное объяснение по поводу подозрения, будто Суханов состоит в германской ком партии. Нужен ли был меньшевикам человек с коммунистическими воззрениями?

 1 Там же. С. 52.


Из воспоминаний Валентинова известно, что обвиняемые по делу 1930—1931 гг. В. Громан, П. Малянтович, Э. Гуревич состояли в «Лиге объективных наблюдателей» (название условное, как бы «шуточное»). Валентинов утверждает, что она прекратила существование в 1927 г.1 Это утверждение вызывает целый ряд со мнений. Во-первых, Валентинов в 1927—1930 гг. лечился и работал за границей. Откуда ему знать, точно ли не собираются члены Лиги. Ему могли не сообщать о деятельности Лиги и во время кратких приездов в Москву — лишнее распространение информации об этом было нежелательно. Во-вторых, Валентинов не мог не понимать, что его рассказ о Лиге доказывает факт длительного существования нелегального кружка политически влиятельных социал-демократов и подтверждает материалы процесса. Не желая «лить воду на мельницу» коммунистической пропаганды, Валентинов должен был «умертвить» Лигу именно в 1927 г., чтобы она не могла преобразоваться в «Союзное бюро». Между тем с 1927 г. у социал-демократов было больше оснований для недовольства официальным курсом, что могло только активизировать, а не прекратить их обсуждения. 1927 г., таким образом, может рассматриваться как дата прекращения работы Лиги лишь в том случае, если Лига в этом году преобразовалась в политическую группу с другим наименованием. Подследственные называли разные даты образования «Союзного бюро» в 1926—1928 гг., в том числе 1927 г. Вероятно, это был постепенный процесс, без акта образования бюро. Эту версию поддерживают некоторые «неклассические» показания.

1 Валентинов Н. Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. М., 1991. С. 363, 31.


В документе 1967 года Якубович утверждает, что «организационное собрание» «Союзного бюро» произошло в тюрьме накануне суда над меньшевиками. Возможно, под этим наименованием арестованные со брались впервые. Их кружок мог называться иначе. Следствие, выяснив главное, уже не интересовалось деталями. Само название «Союзное бюро» было взято у организации, реально «оставленной» на родине в на чале 20-х гг. после эмиграции большинства вождей меньшевизма. Несколько лет она существовала в подпольном состоянии, в последние годы представителем заграничной РСДРП был Иков.

Как они себя называли на самом деле? Материалы следствия не могут дать ответа на этот вопрос, потому что наименование «Союзное бюро» (СБ) полностью совпадает с тенденцией следствия. Поэтому в дальнейшем мы можем одну и ту же группу с оппозиционными социал-демократическими позициями называть как «Лига», так и СБ.

Несмотря на то что Суханова до декабря 1929 г. не допускали в эту организацию, именно через него она и «засветилась». Социал-демократы посещали смешанный по составу «салон» на квартире Суханова, где шел обмен информацией и, благодаря радикалу Суханову, «в шутку» ставились острые политические вопросы. Меньшевик Ф. Череванин, не посещавший эти беседы и относящийся к обвиняемым на процессе меньшевиков враждебно, так передал дошедшие до него слухи: «У Суханова был салон, где собирались люди, занятые на высокой советской службе и безус ловнолояльные, но иногда фрондирующие»1. Очень характерный взгляд инакомыслящего из подполья на инакомыслящих из правящей элиты. Так же смотрели радикальные, но далекие от власти неформалы 80-х гг.

Цит. по: Литвин А.Л. Указ. соч. С. 14.


XX в. на статусную интеллигенцию, тихонько обсуждавшую возможность реформирования системы «реального социализма» вплоть до полной ее ликвидации. Именно этот стык властных и диссидентствующих кругов является крайне опасным для системы — в случае «сдвига власти» эти люди могут выдвинуть реальные проекты реформ и даже взять управление на себя.

Сталин отнесся к собраниям серьезно, ибо понимал, что после 1928 г. фронды в этих кругах гораздо больше, чем лояльности. Вождь писал Молотову: «Нужно пощупать жену Суханова (коммунистка!): она не могла не знать о безобразиях, творившихся у них дома»1. Кто-кто, а Сталин прекрасно понимал, чем могут кончиться такие «безобразия» на квартире Суха нова — именно там планировался октябрьский пере ворот 1917 г., правда, в отсутствие самого хозяина. Тогда в стране тоже был острый социальный кризис.

В. Базаров подтвердил, что посещал воскресные вечера у Суханова, которые «сводились к свободному обмену мнений по различным политическим и экономическим вопросам. Иногда этот обмен мнений носил резкий характер»2. Особенно резко высказывался Громан, опасавшийся, что политика большевиков конца 1929 г. может привести к «правовому хаосу» (другие говорили о «кровавой каше»).

1 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925—1936 гг. С. 198.

2 Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 1. С. 46.


Эти беседы не были организацией с единой программой, скорее — местом согласования разных про грамм. Там бывали и народники из круга Кондратьева, и, возможно, более правые «промпартийцы». Суха нов, как и Сталин, понимал, что «при наличии продуманной платформы, группа может образоваться в 48 часов»3. Речь шла о подготовительном этапе создания организации, которая сможет составить конкуренцию коммунистам в случае распада их диктатуры. Как бы Суханов ни доказывал, что «куцая конституция» укрепит советскую власть, было очевидно, что она стала бы лишь переходным состоянием, позволяющим оппозиции легализоваться, укрепить организационные связи и перейти в наступление1.

Свое сближение с группой Громана в рамках этих бесед Суханов относит к концу 1929 г. Потом следствие «передвинет» этот момент на весну 1929 г., игнорируя столь важную деталь, как объяснение с Громаном на дне рождения Суханова 9 декабря 1929 г. Только после этого Суханова могли допустить к более интимным об суждениям («принять в СБ»). На заседаниях СБ Суханов делал крайне критический доклад об аграрной политике, содержание которого явно расходится с тенденцией следствия: колхозы названы там «воскрешением народнической утопии». Такая трактовка бьет и по большевистской идеологии, и по версии о близости меньшевиков и народников из ТПК. Лишь в январе 1931 г. Суханов начинает косвенно признавать факт вредительства, выразившийся в том, что меньшевики не поддерживали план пятилетки и поэтому не выполняли его с должным рвением. Ничего невероятного в таком саботаже не было, тем более, что лидеры меньшевиков уже были уволены с ответственных постов за саботаж разработки сверхиндустриалистских планов.

1 Там же. Кн. 2. С. 59.

2 Эти планы поразительно напоминают не только ситуацию революции 1905 г., на которую намекал Суханов своей аналогией с «булыгинской думой», но и развертывание оппозиционного движения в период Перестройки 80-х гг. Суханов даже выдвигает идею двух коммунистических партий, которая циркулировала на начальном этапе Перестройки.


В показаниях 22 января 1931 г. происходит психологический перелом. Теперь Суханов уже недвусмысленно говорит о поддержке со стороны СБ интервенции против СССР и вредительства, называет нужные следствию сроки. Казалось бы, фальсификация состоялась. Но и дальше Суханов не называет никаких фактов вредительства, а предпочитает рассуждать о политике, называя встречи «совещаниями», «заседания ми» и «пленумами». Даже сдавшийся Громан все равно пишет: «Сношения носили характер политических собеседований...»1 Правду, ничего кроме правды...

Ранние показания Суханова в целом соответствуют поздним показаниям Кондратьева. 26 февраля он утверждал, что до 1928 г. они с Громаном были скорее политическими противниками: «Я считал его тогда сверхиндустриалистом и инфляционистом. Он обвинял меня в крестьянофильстве и антииндустриализме»2. В это время Кондратьев считался идейным лидером «прокрестьянского» направления общественной мысли, на него ориентировались единомышленники специалисты по всей стране, как на Громана — специалисты социал-демократических взглядов. Левая коммунистическая оппозиция попрекала правящую группу тем, что она находится под влиянием Кондратьева и Громана. Так, в 1927 г. тезисы Кондратьева к совещанию наркомземов Зиновьев назвал манифестом кулацкой партии. Он даже пытался опубликовать об этом статью, но нарком земледелия А.П. Смирнов не позволил этого сделать. «Калинин тоже, насчет то го, что кулак в Америке богат, а у нас какой-де кулак, у нас он бедный. Это все вдохновляется Кондратьевым»3.

Понятно, что после перемены курса лидер «крестьянофилов» оказался в опале. После увольнения Кондратьева с поста директора Конъюнктурного института Наркомфина в 1928 г. началось его личное сближение с Сухановым и Громаном. Постепенно Кондратьев понял, что за Громаном стоит какая-то организация, и Громан понял то же самое о Кондратьеве.

1 Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 1. С. 357.

2 Там же. Кн. 2. С. 405.

3 РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 2. Д. 100. Л. 690.


До этого момента в показаниях Кондратьева нет ничего невероятного. За обоими теоретиками стоял круг близких по взглядам людей. Тут бы с точки зрения тенденции следствия и начать свидетельствовать о Союзном бюро ЦК РСДРП, его подрывных действиях, стремлении к интервенции и т.д. Но Кондратьев не желает говорить то, чего не знает: «Но я никогда ни от Громана, ни от Суханова не слышал, что во главе организации стоит оформившееся Союзное бюро ЦК меньшевиков... Я не помню, чтобы указывал Громану и Суханову, что наша организация называется ТКП»1. Ничего кроме правды...

Кондратьев признает, что в центральную группу (ЦК) ТКП входили также Юровский и Макаров. ЦК дано в скобках. Хотите называть лидеров группы ЦК — ну называйте. Хотите называть консультации Кондратьева, Громана и Суханова блоком — называй те. Тем более, что в разговорах «употребляется даже самый этот термин»2.

Планы ТКП Кондратьев излагает как сценарий вероятного развития событий, которыми оппозиция может воспользоваться, но которые не собирается провоцировать. Участники обеих организаций высказывались за демократическую республику и экономическую программу НЭПа. Но, вопреки интересам следствия, Кондратьев добавляет: «Должен, однако, сказать, что платформа как меньшевистской организации, так и ТКП была далеко не закончена выработкой и потому по ряду вопросов не существовало единства взглядов как в одной, так и в другой организации». Кондратьев подчеркивает: «ЦК ТКП не имел никаких непосредственных связей с интервентами... Совместных специальных организационных действий по подготовке общего восстания организации не предпринимали»3. Даже Громан, согласившийся полностью «разоружиться» перед следствием, все-таки подчеркивал разногласия между организациями блока: «О слиянии организаций не может быть и речи, в виду явного различия политических программ»4. По утверждению Громана, в 1928 г. был создан только информационный центр (то есть люди делились друг с другом информацией). Более того, весной 1929 г. представители Промпартии не явились на встречу, контакты с ними были потеряны.

1 Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 2. С. 405.

2 Там же. С. 406.

3 Там же. С. 407.

4 Там же. Кн. 1. С. 311-312.


Не получается блок сплоченных вредительских организаций. А клубы оппозиционных политиков вырисовываются вполне рельефно. Но в случае социально го кризиса и политической демократизации из таких клубов быстро формируются партии. Если не за 48 часов, как утверждал Суханов, то за неделю. А в случае кризиса власти массы знают, кого поддерживать, и такие партии становятся массовыми движения ми. «Теневые правительства» выходят из подполья и начинают претендовать на власть. В феврале 1917 г. оппозиционные политики, популярные в среде интеллигенции, подхватили падавшую власть.

Громан утверждает, что на их совещаниях обсуждался вопрос о создании временного правительства из представителей СБ и ТКП, возможно, с привлечением Промпартии и правой оппозиции ВКП(б). Думали ли Громан, Суханов и Кондратьев о создании «временно го правительства»? Базаров рассказывал, что как-то в конце 1929 — начале 1930 г. у Суханова «кто-то из присутствующих, возможно, Громан, заявил, что в стране, в ВКП (б) нет никаких организующих сил, на которые можно было бы опереться. В ответ на это Су ханов, шутя, заметил: «Как нет таких сил? Даже из числа присутствующих здесь лиц можно указать таких, какие могли бы быть министрами. Вот, например, Базаров мог бы быть министром иностранных дел... Одновременно Суханов и других присутствующих характеризовал как способных занять министерские посты»1. Обмена мнениями после «шутки» Суханова не было, но позднее Кондратьев сообщил Громану, что его хотелось бы видеть в будущем правительстве. Тема «теневого кабинета» обсуждалась в шутку, но обдумывал ась всерьез.

1 Там же. С. 47.


Была ли у людей, которых посадили на скамью подсудимых, реальная возможность взять управление страной на себя в случае крушения большевистской диктатуры? А.Л. Литвин отрицает наличие у этих людей политического опыта: «О каком политическом опыте обвиняемых в данном конкретном случае приходится говорить, если Суханов, Гринцер, Громан и другие поверили следователям, говорили под их диктовку явные несуразности, а потом удивлялись, как же их обманули»1. Здесь явно смешивается политический опыт и опыт подследственного, что не одно и то же. Как подследственные, меньшевики пытались спасти себе жизнь. В этом была своя логика — коммунистическая диктатура могла рухнуть в любой момент. Меньшевики не верили, что она могла продержаться долго. Покаяния на процессе не были непреодолимым препятствием для возвращения в политическую жизнь. Это подтвердил опыт Восточной Европы, где выжившие в коммунистических застенках люди становились партийными и государственными лидерами в 50—80-е гг. Важно было пережить этот трагический период. И здесь следователи не обманули подследственных — смертные приговоры вынесены не были.

Думаю, не побывав в тюрьме, несправедливо обвинять людей, которые не справились со следственным прессингом, в недостатке «политического опыта». Политический опыт заключается в знаниях иного рода. Напомню, что Громан занимался планированием развития народного хозяйства со времен Временного правительства.

1 Литвин А.Л. Указ. соч. С. 17.


Кондратьев, видный эсер, товарищ Министра земледелия в 1917 г., не был выслан в 1922 г. из СССР по просьбе Наркомфина, остро нуждавшегося в его знаниях. Очевидно, такие люди могли справиться с управлением экономикой России не хуже большевиков. Тем более, что у каждого была своя команда и связи с коллегами в провинции. Громан показывал: «Постепенно для меня и Суханова выяснилось, что кондратьевская группировка представляет собой весьма разветвленную организацию, с базой в органах Наркомзема, а частью и Наркомфина, как в центре, так и на местах, с охватом всех видов кооперации...»1 «Разветвленная» сеть могла быть основана не на формальных связях, а на личном авторитете лидеров. Нужно ли формально считать себя членом подпольной организации, чтобы в случае революционного развития событий агитировать за того, кого уважаешь, и выполнять его указания?

Слабое место дел «спецов» — отсутствие документальной базы. Куда делись программные документы меньшевиков? По признаниям обвиняемых, их было совсем немного. Тиражи листовок ограничивались десятками. Внутренние документы также были немногочисленны. И. Рубин признался, что отдал чемодан со своими бумагами директору Института Маркса и Энгельса Д. Рязанову.

Рязанов, конечно, категорически отрицал это, что не спасло его от наказания. Рязанов видел в Институте хранилище социалистической мысли — не только «правильной». Чемодан с меньшевистскими бумагами представлял для него большую ценность, а после на чала арестов — еще и большую опасность. У Рязанова было достаточно времени, чтобы перепрятать или уничтожить архив.

1 Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 2. С. 357.


Отсутствие письменных источников, созданных организацией, еще не свидетельствует о том, что ее не было. Так, описанная Н. Валентиновым Лига создала программный документ «Судьба основных идей Октябрьской революции», который тоже до нас не до шел. Но это еще не является основанием для того, чтобы считать воспоминания Валентинова выдумкой.

Гинзбург утверждает, что листовки СБ печатались тиражом ок. 40 экземпляров. Что мешало следствию фальсифицировать эти листовки? Не ставили такую задачу. Фальсифицировать нужно было обвинение во вредительстве, а не в пропаганде. Пропагандистские действия меньшевиков не вызывали сомнения. Главные обвинения не предполагали документальных доказательств.

Сохранились письма к Икову из-за границы. В них ничего не говорится о вредительстве и приверженности интервенции, но факт переписки, связи с РСДРП, налицо.

«Сознательный» обвиняемый А. Гинзбург воспроизвел резолюцию СБ, написанную им в феврале 1930 г. Казалось бы, документ должен был быть написан под диктовку следствия, повторять основные его версии. Но текст не подтверждает это предположение. Поли тика режима характеризуется в выражениях, которые вряд ли могли возникнуть в головах следователей: «авантюра большевизма, чувствующего свое банкротство», которая ведет «к вооруженному столкновению со всем капиталистическим миром». Это столкновение рассматривается не как благо, а как бедствие, что тоже противоречит версии следствия. Вставкой выглядит призыв к противодействию пятилетке, «не останавливаясь перед дезорганизацией работы советских хозяйственных органов»1. В остальном документ явно является плодом оппозиционной социал-демократической мысли, развивающейся вне, тюремных стен.

1 Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 1. С. 226—227.


Для торжества сталинской версии не хватало главного — фактов вредительства. Под давлением следствия обвиняемые согласились признать вредительством проведение умеренного курса в своих ведомствах и возможный саботаж радикальных партийно-государственных решений. Нельзя исключать и обсуждения те мы вредительства в оппозиционных кружках, хотя нет признаков, что дело пошло дальше разговоров.

Главное направление «вредительства» представляло собой воздействие на коммунистических руководите лей, «манипулирование» ими с помощью превосходства в знаниях. Сталин писал Молотову: «Теперь ясно даже для слепых, что мероприятиями НКФ руководил Юровский (а не Брюханов), а «политикой» Госбанка — вредительские элементы из аппарата Госбанка (а не Пята ков), вдохновляемые «правительством» Кондратьева — Громана... Что касается Пятакова, он по всем данным остался таким, каким он был всегда, т.е. плохим комиссаром при не менее плохом спеце (или спецах). Он в плену у своего аппарата»1. Такой вывод Сталин сделал после того, как Пятаков «поправел», ознакомившись с первыми результатами первой пятилетки.

С этой же опасностью манипуляции слабыми руководителями со стороны сильных специалистов Сталин столкнулся, привлекая к работе бывших лидеров оппозиции. Он писал Молотову: «Как бы не вышло на деле, что руководит «Правдой» не Ярославский, а кто-нибудь другой, вроде Зиновьева...»2, который начал сотрудничать в главной большевистской газете. Власть экспертов, власть знания разлагала власть партийно-государственного руководства.

1 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925—1936 гг. С. 193, 203.

2 Там же. С. 161.


ОГЛАВЛЕНИЕ

АКАДЕМИКИ И ЗОЛОТОПОГОННИКИ

Если социалисты рассчитывали на новый «Февраль», то «промпартийцы» могли рассчитывать на интервенцию. В показаниях упоминался также военный переворот. «Тенденция следствия»? Эта версия повторяется и в показаниях арестованных по «академическому делу», идейно близких «промпартийцам».

Противостояние академиков и компартии в 1928— 1929 гг. — факт, не вызывающий сомнений. Проблему составляет соотношение этого противостояния и по следующих репрессий. Академиков хотели сломить с помощью репрессий, или противостояние стало выливаться в формы, в которых власть увидела угрозу себе?

12 января 1929 г. в обстановке сильнейшего давления властей прошли выборы в Академию наук СССР. Академики старой школы сопротивлялись внедрению в свое сообщество коммунистических «выскочек». Скрепя сердце академики проголосовали за избрание в АН большевиков, имевших в науке хоть какое-то имя: Н. Бухарин, И. Губкин, Г. Кржижановский, М. Покровский, Д. Рязанов. Большинство из них были инакомыслящими большевиками. А вот посланники партии А. Деборин, Н. Лукин, В. Фриче были забаллотированы. Из этого акта сопротивления исследователи обычно и выводят «академическое дело». Месть власти. Но за что мстить? Академики продержались не долго. 13 февраля в обстановке запугивания, в том числе и на уровне Политбюро ЦК, академики сдались — трое коммунистов были избраны в АН. Из собрания «лучших умов» академия стала превращаться в штаб организаторов науки. В условиях перехода к индустриализации это был естественный процесс, практически неостановимый. Власть не видела в академиках достойного противника. 4 марта была ликвидирована комиссия Политбюро, созданная для проведения коммунистов на выборах в АН. Коммунистическая фракция брала в свои руки управление наукой. Развернулись увольнения неугодных сотрудников АН. За чем тут аресты? Было уволено 648 человек.

Но в октябре 1929 г. начались аресты. Было арестовано более 100 человек. Были ли репрессии в отношении научных работников вызваны стремлением властей вытеснить старых академиков коммунистами в АН? Разумеется, когда дело набрало обороты и были арестованы академики С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, М.К. Любавский и Н.П. Лихачев, власть не преминула продолжить избрание новых академиков-коммунистов. Но репрессии проводились явно не ради этого. Аресты оставались выборочными. Так, открытый де марш президента АН А.П. Карпинского, протестовавшего против арестов, остался без организационных последствий. После внедрения в АН коммунистической фракции для большевизации науки уже не нужны были аресты — хватало голосования и увольнений.

Поводом для арестов стало «архивное дело». Было обнаружено, что академики хранят акт об отречении Николая II и другие дореволюционные документы без санкции правительства (академики объясняли, что сообщили «наверх», что у них есть эти документы, но не настаивали на их передаче властям). В основе «архивного дела» лежал конфликт старых академиков во главе с С. Платоновым и С. Ольденбургом, с одной стороны, и лидером «красной» исторической науки М. Покровским. Можно ли передавать большевикам ценнейшие исторические документы, или подождать? Саботаж передачи документов Центрархиву и оппозиционные беседы, обостренные недовольством линией властей во время избрания новых академиков, — вот основа, на которой выросло «академическое дело». Власть не мстила за прошлое. Она обнаружила еще один центр оппозиционного общения недовольных интеллектуалов с известными именами.

Трудно отрицать критический характер бесед ученых между собой. В начале следствия Платонов рассказывает следователю о кружках, существовавших в академической среде. Да, есть либералы-демократы и консерваторы-монархисты.

 Люди не «перековались» за десятилетие. Названия этих интеллектуальных клубов рождены явно не в голове следователей. «Новый Арзамас», например. В беседах со следователем Платонов излагает не идеи следствия, а взгляды консервативного историка. Он указывает на «неподготовленность широких крестьянских масс к социалистическим элементам»1. Частные беседы интеллектуалов касались перспектив интервенции и восстановления монархии, к которым собеседники относились по-разному. На то и интеллектуальный клуб, чтобы анализировать разные возможности.

По словам Платонова, ситуация 1928 г. «обостряла политическое настроение членов нашего кружка-организации, создавала иллюзию непрочности соввласти, ее скорого падения и подталкивала нас к скорейшему организационному и политическому оформлению нашего кружка как политической организации»2. Для людей, переживших 1905 и 1917 гг., это вполне нормальное поведение. А уж если клуб вступает в контакты с другими подобными кругами (Промпартия, на пример), то нужно скорее договориться об общей линии на переговорах с партнерами. В феврале 1917 г. кабинет сформировали те известные интеллектуалы, которые быстрее договорились.

1 Академическое дело 1929—1931 гг. Документы и материалы следственного дела, сфабрикованного ОГПУ. СПб., 1993. С. 40.

2 Академическое дело 1929—1931 гг. Вып. 2. Ч. 1. СПб., 1998. С. 114.


Интересно, что следствие, которое вроде бы фальсифицировало дело от начала до конца, действительно проверяло показания. Так, Е. Тарле, намеченному вроде бы Промпартией в министры иностранных дел, предъявили для опознания фотографии Рамзина. Кандидат в министры выбрал фотографии, «не имевшие с Рамзиным ни малейшего сходства»1. Но если о коалиции договариваются подпольные группы, все лидеры могут и не знать друг друга лично.

По версии следствия, клуб, действовавший в АН, оформился во «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России». Откуда возникло это название. Придумал следователь? Но следствие искало монархический заговор. «Возрождение свободной России» — либеральный лозунг, не предполагающий реставрации монархии. Источник названия, как и в других «делах» 1929—1931 гг., — беседы оппозиционно настроенных интеллигентов, которые обсуждали возможность политического оформления своих групп, если власть всерьез зашатается. Название в этом деле — важнее программы. Это квинтэссенция программы, визитная карточка в переговорах с партнерами и, если это будет возможно, — в агитации.

По версии следствия, в организации определенно состояли 33 арестованных. В военную организацию «союза» входили 16 бывших офицеров, работавших в учреждениях АН. Она якобы должна была выступить во время интервенции. Если бывшие «товарищи по оружию» из кутеповского РОВСа действительно высадятся на Черноморском или Балтийском берегу, почему бы не присоединиться к ним? Главой «академической военки» ОГПУ назначило зятя академика Плато нова Н. Измайлова (по «академическому делу» его все же не стали расстреливать). Он был наиболее удобной для следствия связью между академиками и недовольными военспецами. Но были и другие связи. Консервативная интеллигенция активно общалась с консервативными офицерами. Учитывая «дело военных» 1930—1931 гг., контакты академиков и офицеров мог ли показаться особенно опасными. Опыт белого движения убедительно показал, что в случае падения коммунистического режима страна не примет диктатуры офицеров. Иное дело — коалиционное правительство, состоящее из известных ученых и опытных хозяйственников, которые придерживаются разных политических взглядов (от консервативно-либеральных, как академики, до социалистических, как участники других групп). Лучшие шансы в условиях грядущей революции получат те силы, которые будут располагать вооруженной поддержкой.

1 Там же. С. 34.


Приговор академикам и их подельникам был вынесен 8 августа 1931 г. Академиков ждало самое мягкое наказание — 5 лет ссылки. А вот военные участники академического кружка, обсуждавшие вопросы истории России с либеральных и монархических позиций, будут отправлены в тюрьму. Шестерых бывших офицеров по приговору 10 мая 1931 г. расстреляли.

По признанию академика Е. Тарле, один из участников их бесед говорил, что «диктатором мог быть Брусилов, популярный человек и вместе с тем не какой-нибудь эмигрант, не знающий происходящих изменений в психологии военных масс»1. Это было до смерти генерала в 1926 г. Поскольку другого популярного генерала царского призыва в СССР не было, офицеры могли переориентироваться на либеральных интеллектуалов. Самого Тарле, по версии обвиняемых по делу Промпартии, прочили на место министра иностранных дел. Но он, как и академик-монархист С. Платонов, отделался ссылкой. Странно: и Громан, и Рамзин, и Тарле сотрудничали со следствием, а какие разные судьбы. Но это объяснимо: Громан представлял опасность для режима сам по себе — как носитель знаний и идей. Он, равно как и Кондратьев с Чаяновым, оказывал воздействие на правое крыло компартии. Идеи Рамзина и Тарле не могли быть приняты послереволюционными массами или новой правящей элитой, и поэтому они были безопасны. При условии, если старая правящая элита не имеет вооруженной поддержки в армии.

1 Там же. С. 80.


Из показаний интеллектуалов следовало, что такая поддержка есть. В августе 1930 г. были произведены массовые аресты военных специалистов, бывших царских офицеров. Операция по ликвидации старого офицерства была названа «Весна», так как в кругах внепартийной, в том числе военной, интеллигенции ходили слухи о том, что весной 1930 или 1931 г. будет интервенция, и происходили обсуждения, что делать в этом случае. Репрессировали более 10 ООО человек. Это был своего рода «удар по площадям». Подозревая, что в офицерской среде зреет заговор, ОГПУ и руководство страны снова не стали разбираться в деталях, а вырезали целый социальный слой. Были арестованы бывшие генералы М. Бонч-Бруевич (в 1931 г. отпущен с миром), А. Свечин, А. Снесарев, А. Секретарев и др.

«Дутый» характер некоторых дел был очевиден даже следователям. Но в ряде случаев удалось найти вещественные доказательства и получить правдоподобные показания. Так, офицеры продолжали собираться на вечера, посвященные их боевому братству в дореволюционные годы, хранили дореволюционную и белогвардейскую форму и символику (включая даже полковые знамена). До 1926 г. вечера георгиевских кавалеров возглавлял сам генерал Брусилов. В этих показаниях нет «тенденции следствия» — как потенциальный военный диктатор покойный генерал не был выгоден следствию.

На встречах георгиевских кавалеров Брусилов говорил о своей радости, «что, несмотря на то, что волею судеб сейчас служим в Красной Армии, мы все же не забываем старых традиций русского офицерства». Ему ответствовал Снесарев, который говорил, что собравшиеся и дальше не будут «терять друг друга из виду»1.

1 Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР. 1930— 1931 годы. М., 2000. С. 132.


Снесарев был близок к научной интеллигенции, что увязывало военное дело с академическим через «Русский национальный союз» профессора И. Озерова. Упоминалась ли возможность создания такого союза в беседах генерала и профессора? Сам Снесарев признал, что георгиевские кавалеры считали его од ним из преемников Брусилова. Старика Снесарева выпустили уже в 1932 г., без массы старого офицерства он был не опасен. Свечин говорил: «Мы только беспечные ландскнехты»1. Сталин не доверял ландскнехтам, тем более, если они ведут ностальгические разговоры о старой России. Он опасался, что в момент интервенции тысячи офицеров, носители советских военных тайн, отправятся на занятую интервентами и белогвардейцами территорию (как в свое время на Дон), придадут массовость русским контрреволюционным формированиям и дезорганизуют тыл Красной армии. При первых сигналах о заговоре в «бело гвардейской среде» было решено уничтожить саму почву этой «пятой колонны» (используя крылатое выражение, возникшее в Испании через шесть лет).

1 Там же. С. 73.


 ОГЛАВЛЕНИЕ

КРАСНЫЙ МИЛИТАРИЗМ

При расследовании заговорщических настроений среди военспецов Сталина ждала неприятность. Оказалось, что недовольство наблюдается не только в среде старого офицерства. Бывший полковник Н. Какурин (с 1920 г. сражавшийся в Красной армии) показал: «В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки (имеется в виду любовница Какурина. — А.Ш.). Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский». Во время XVI съезда решено было выжидать, «организуясь в кадрах», чтобы потом вмешаться в борьбу сталинцев и правых. Высказанная еще в 1923 г. идея В. Антонова-Овсеенко об армии, сдерживающей «зарвавшихся вождей», получила второе рождение. Целью считалась «военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон».1 Тухачевский обсуждал и возможность покушения на Сталина фанатика из оппозиции. По мнению Какурина, участники бесед рассматривали Тухачевского как военного вождя на случай «борьбы с анархией и агрессией».

Показания Какурина были особенно ценны, так как, во-первых, он был почитателем и товарищем Тухачевского (как и признававшийся по этому же делу И. Троицкий), и, во-вторых, были получены не под давлением — первоначально он поделился своими откровениями с осведомительницей ОГПУ, своей родственницей.

1 Военные архивы России. 1993. Вып. 1. С. 104.


10 сентября 1930 г. Менжинский писал Сталину: «...Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или не медленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск»1. 24 сентября Сталин предлагает Орджоникидзе подумать о мерах «ликвидации этого неприятного дела»: «Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, воз можно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии... Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым - Грома нам -Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия — таков баланс. Ну и дела...»2 «Письмо Сталина показывает, что он хорошо понимал, что дело о «военном заговоре» сфабриковано в ОГПУ. Чем иначе объяснить благодушную готовность «отложить решение вопроса» еще на несколько недель, оставить «заговорщиков» на свободе, несмотря на «предупреждение» Менжинского об опасности?»3 — комментирует О.В. Хлевнюк. Перечитаем письмо еще раз. Оно написано Орджоникидзе, а не в газету «Правда». Сталин не убеждает своего товарища в необходимости расправы с Тухачевским или правыми. Он не мистифицирует Орджоникидзе и не сетует на излишнее усердие ОГПУ. Нет, пожалуй, письмо Сталина «не показывает» то, что приписывает ему О.В. Хлевнюк. Тогда почему заговорщиков не арестовали? Менжинский фактически объяснил это. Слишком рискованно. Не ясно, кто еще вовлечен, нет уверенности в вине Тухачевского и его товарища комдива Г. Гая (слишком уж они отличаются от арестованных военспецов). И по том, у Сталина было свое объяснение «фронды» Тухачевского, которое требовало не хирургических, а терапевтических методов лечения.

Перечитаем письмо еще раз. Перед мысленным взором Сталина встала страшная картина. Страна на грани социального взрыва. Интеллигенция настроена враждебно и при первой возможности начнет формировать альтернативную большевикам политическую систему, привлекая враждебные Сталину элементы компартии. И в этих условиях, даже без всякой интервенции, армия может нанести по партийным лидерам решающий удар, если спровоцировать красных «генералов». Неограниченная власть самодержца ограничена только переворотом.

1 Там же. С. 103.

2 Там же. С. 104.

3 Хлевнюк О.В. Политбюро. Соч. С. 37.


Но по трезвом размышлении Сталин понял, что не все так страшно. Интервенции пока не будет. «Теневые правительства» арестованы, их политическая сеть обезглавлена. Между правыми коммунистами, эсерами из крестьянской партии, меньшевиками и тем более правыми либералами из инженерных и академических кругов — множество разногласий, и единого штаба у сопротивления по-прежнему нет. То же можно сказать и о военной «фронде». Причастность Тухачевского к заговору старого офицерства была невероятной: будущий маршал был известен как сторонник скорей шей индустриализации, критик «правого уклона» в военном строительстве и оппонент Свечина, арест которого вызвал одобрение Тухачевского. «Фронда» Тухачевского была вызвана не его политическими взгляда ми. А чем? Как не вспомнить о недавней обиде, нанесенной самолюбию Тухачевского Сталиным, который оказался «правее» своего полководца.

В январе 1930 г. командующий Ленинградским военным округом и бывший начальник штаба РККА М. Тухачевский направил наркомвоену К. Ворошилову записку, в которой излагал планы резкого роста производства военной техники в условиях Первой пятилетки. Ворошилов, недолюбливающий Тухачевского, передал план Тухачевского на рецензию нынешнему начальнику штаба РККА, бывшему полковнику Б. Шапошникову. Тот не упустил возможности «осадить» командующего Ленинградским военным округом.

Шапошников придерживался консервативного взгляда на военную стратегию, а Тухачевский был известен своим пристрастием к техническим новшествам и революционным лозунгам в военной теории. Шапошников подверг план суровой критике, несколько преувеличив требования, которые Тухачевский предъявлял к стране. Расчет Тухачевского исходил из оптимизма сталинских планов 1930 г. Если задачей военного планирования, по Ворошилову и Шапошникову, было достичь равновесия сил с потенциальным противником, то Тухачевский исходил из необходимости создать подавляющий технический перевес, который позволил бы разгромить поляков, румын и страны Прибалтики в приграничном сражении и не дать возможность другим европейским странам оказать поддержку соседям СССР1.

Проект Тухачевского с комментариями Шапошникова был передан Сталину. 23 марта Сталин написал Ворошилову: «Ты знаешь, что я очень уважаю т. Тухачевского, как необычайно способного товарища. Но я не ожидал, что марксист, который не должен отрываться от почвы, может отстаивать такой, ото рванный от почвы, фантастический «план». В его «плане» нет главного, т.е. нет учета реальных возможностей хозяйственного, финансового, культурного по рядка... Этот «план» нарушает в корне всякую мыслимую и допустимую пропорцию между армией, как частью страны, и страной, как целым, с ее лимитами хозяйственного и культурного порядка... «Осуществить» такой «план» — значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию»2. У Сталина и так не сходились концы с концами, а тут еще запросы Тухачевского. Он был так раздражен, что назвал предлагаемые Тухачевским меры системой «красного милитаризма». Ворошилов с удовольствием огласил оценки Сталина на расширенном заседании реввоенсовета. Тухачевский был уязвлен, и Ворошилов продолжал сыпать соль на раны, отчитывая своего излишне радикального подчиненного-конкурента. Даже сочувствующий Тухачевскому Л. Самуэльсон признает, что «если бы предложенный Тухачевским проект перевооружения начал бы каким-то образом осуществляться, то он при этом оказался бы значительно более дорогостоящим, чем виделось Тухачевскому в январе 1930 г.»3. Этот план и стал отчасти осуществляться в 1932 г. Ситуация изменилась.

1 См.: Самуэльсон Л. Красный колосс. Становление советского военно-промышленного комплекса. 1921—1941. М., 2001. С. 106—126.

2 Советское руководство. Переписка. С. 113.

3 Самуэльсон Л. Указ. соч. С. 130.


Ситуация осени 1930 г. заставила Сталина по-новому взглянуть на сам конфликт. Мнения Тухачевского противостояли мнениям Шапошникова, старого офицера с консервативными военными взглядами. Осенью 1930 г. Шапошников торопливо вступает в ВКП (б). Прежде — не считал нужным, а теперь это — жест лояльности, необходимый для спасения, для того, чтобы отмежеваться от «золотопогонников».

Были проведены очные ставки между Тухачевским и Какуриным. Тухачевский твердо опровергал обвинения (возможно, толковал смысл говорившегося на встречах в свою пользу). Были проведены беседы с другими «генералами»: Гамарником, Якиром и Дубовым. Это помогло Сталину определиться и решить «зачеркнуть» это дело.

«Что касается дела Тухачевского, то последний оказался чистым на все 100%. Это очень хорошо»1, — писал Сталин Молотову в октябре 1930 г. Сталин вы брал «своих». Шапошников был отправлен командовать Приволжским военным округом (без опоры на разгромленное военное офицерство он был не опасен). На его место был назначен А. Егоров, старый товарищ Сталина по Гражданской войне. Он не был столь опытен в штабной работе, как Шапошников и Тухачевский. Сталин «двигает» Тухачевского в сторону от непосредственного руководства войсками, на разработку военно-технической военной политики.

1 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925-1936 гг. С. 231.


В июне 1931 г. Тухачевский был назначен заместителем наркома и начальником вооружений РККА. Как говорится, «и карты в руки». Сталин фактически принял его идею милитаризации экономики. А в мае 1932 г. Сталин извинился перед Тухачевским за письмо 1930 г.: «Я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма — не во всем правильными»1. Теперь предложения Тухачевского не казались столь уж фантастическими по сравнению с фантастичными «планами партии». Дело не только в новых возможностях, которые открылись перед советским руководством в ходе индустриализации. В 1931 г. Япония захватила Маньчжурию и широким фронтом вышла к границам СССР. Теперь страшная угроза на висла с востока. Сталин присоединяется к идее Тухачевского о необходимости технического переоснащения армии.

В 1932 г. была принята большая танковая программа, которая, правда, как и все планы пятилетки начала 30-х гг., была провалена. Но это было только начало.

«Разрулив» своих военных, Сталин завершил и разгром спецов. Офицеров, арестованных по делу «Весна», примерно наказали. 31 участник «заговора» был расстрелян, остальные отправлены в тюрьмы. Не которых потом выпустили и позволили продолжать работу. Опасная среда консервативного офицерства была разрушена.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ХВАТИТ  СПЕЦЕЕДСТВА

Были «закрыты» и другие дела: участников ТПК и большинство меньшевиков посадили решением ОГПУ без суда, расстреляли 48 подозреваемых в участии во вредительской организации в области снабжения во главе с профессором А. Рязанцевым и бывшим редактором «Торгово-промышленной газеты» Е. Каратыгиным. Минет сталинская эпоха, и людей, проштрафившихся в области снабжения, будут приговаривать не за вредительство, а за хищения.

1 Советское руководство. Переписка. С. 171.


1—9 марта 1931 г. успешно прошел процесс меньшевиков, их присудили к различным срокам тюремно го заключения. Одновременно с постов были сняты и большевистские командиры, скомпрометированные связями со своими спецами-«белогвардейцами». Высшее руководство РККА за десятилетие сменилось на 80%. Во главе армии встали две категории командиров — военные чиновники, безусловно лояльные политическому руководству, и инициаторы технической модернизации армии. «Не аристократ-кавалерист, «благородный рыцарь», или интеллектуал-генштабист, «мозг армии», теперь были объектом уподобления в качестве элитарного образца, а «механик», грубоватый, но сноровистый «мастеровой»1. Индустриализация и здесь определяла направление человеческих судеб.

В июне 1931 г. Сталин решил снизить масштабы «проверочно-мордобойной работы»2 в отношении интеллигенции и заявил на совещании хозяйственников: «Тот факт, что не только этот слой старой интеллигенции, но даже определенные вчерашние вредители, значительная часть вчерашних вредителей начинает работать на ряде заводов и фабрик заодно с рабочим классом, — этот факт с несомненностью говорит о том, что поворот среди старой технической интеллигенции уже начался... «Спецеедство» всегда считалось и остается у нас вредным и позорным явлением»3.

Теперь Сталин не опасался политической роли этого слоя и считал возможным использовать его при повороте к более прагматической политике, которая начнется по завершении Первой пятилетки.

1 Минаков С.Т. Советская военная элита 20-х гг. Орел, 2000. С 542.

2 Там же. С. 212.

3 Сталин И. Соч. Т. 13. С. 72-73.


10 июля 1931 г. Политбюро приняло решение, что арест специалиста должен в обязательном порядке согласовываться с соответствующим наркомом. А в августе Ягода направил своим сотрудникам обращение, в котором признавал, что чекисты «прибегали при допросах к совершенно недопустимым методам обращения с подследственными», заставляя их оговаривать себя и других. Этим работники ОГПУ позорили органы, запутывали дело и позволяли ускользнуть от ответственности подлинным преступникам. Пойдя на эту вынужденную самокритику, Ягода требовал от чекистов отказаться от «приемов наших врагов». «Издевательства над заключенными, избиения и применение других физических способов воздействия являются неотъемлемыми атрибутами всей белогвардейщины. ОГПУ всегда с омерзением отбрасывало эти приемы как органически чуждые органам пролетарской диктатуры». Получается, что не всегда. Но теперь с «мордобойной работой» должно быть покончено: «Чекист, допустивший хотя бы малейшее издевательство над арестованным, допустивший даже намек на вымогательство показаний, — это не чекист, а враг нашего дела... Этим моим письмом я предостерегаю всех чекистов, каковы бы ни были их заслуги, что повторение подобных случаев встретит беспощадную кару»1. Это не была пустая угроза. Так, в 1932 г. под суд отдали следователей, выбивавших показания из инженера А. Маковского2. Сказалось и то, что Маковский был членом ВКП(б), ответственным работником. Но после 1934 г. это станет скорее отягчающим обстоятельством. Отныне и вплоть до 1937 г. любители физических методов воздействия на подследственного должны были действовать осторожнее. Сталину нужны были достоверные показания оппозиционеров. Однако эта самокритика не должна была скомпрометировать прежние приговоры о вредительстве. 10 августа 1931 г. были сняты со своих постов и переведены на другую работу (в том числе и вне О ГПУ) высокопоставленные чекисты Мессинг, Вельский, Ольский и Евдокимов, считавшие «дутым» дело о вредителях в военном ведомстве3. Однако они были перемещены на другую ответственную работу. Евдокимов сохранил влияние в НКВД, и в 1937 г. его выдвиженцы получат возможность припомнить клану Ягоды былые обиды4.

1 Лубянка. Сталин и ВЧК—ОГПУ—НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936. С. 278.

2 Там же. С. 335.

3 Там же. С. 280.

4 Наумов Л. Борьба в руководстве НКВД в 1936—1938 гг. («опричный двор Иосифа Грозного»). М., 2003. С. 19-20.


Сталин понимал, что борьба с оппозиционными настроениями интеллигенции обостряет проблему квалификации кадров. В середине 30-х гг. среднее и высшее образование имели менее трети секретарей обкомов. На нижестоящих уровнях партийной бюрократии с образованием было еще хуже. Люди с образованием перестали оказывать серьезное влияние на принятие текущих решений. Беседуя с английским писателем Г. Уэллсом в 1934 г., Сталин признался: «пролетариату, социализму нужны высокообразованные люди, очень нужны». Но слова «очень нужны» Сталин при подготовке текста к публикации все же вычеркнул1. Монолитность власти важнее.

Централизовав партийно-государственную систему, урегулировав отношения со «своими» военными и направив их энергию в «полезное русло», разгромив «теневые правительства» спецов, лишив их возможной военной опоры, почистив и запугав интеллигенцию, еще раз унизив внутрипартийную оппозицию, Сталин надеялся, что теперь можно спокойно «дожать» страну, успешно завершить пятилетку. Но бедствия 1932— 1933 гг. были столь велики, что недовольство стало все заметнее проявляться в партии.

1 Лельчук B.C. Беседа И.В. Сталина с английским писателем Г- Уэллсом (документы, интерпретация, размышления). // Историческая наука на рубеже веков. М., 2001. С. 349.


 ОГЛАВЛЕНИЕ

ТРЕЩИНЫ В МОНОЛИТЕ

После 1929 г. резко меняется характер переписки между партийными вождями. Из писем всех, кроме Сталина, почти исчезает обсуждение идейных вопросов и личности коллег. Большевики сообщают друг другу о любви к корреспонденту и своих трудах на благо страны и партии, о ненависти к уже осужденным врагам и противникам, о трудностях, которые все же будут преодолены.

Сталкиваясь с провалами и бедствиями пятилетки, партийцы быстро правели. О.В. Хлевнюк комментирует: «Несомненно, «правые» настроения были распространены и среди рядовых членов партии. Это было одной из причин очередной чистки партии. В 1929—1931 гг. из ВКП(б) было исключено около 250 тыс. человек, значительная часть которых поплатилась партбилетом за принадлежность к «правому уклону»1. Всего за причастность к оппозициям и нарушение партийной дисциплины было вычищено 10% исключенных (за бытовые проступки — 21,9%)2. Вычищались «классово чуждые», уличенные в обмане «двурушники», нарушители дисциплины, сомневающиеся в партийных решениях (вот они, «правые»), «перерожденцы, сросшиеся с буржуазными элементами», «карьеристы», «шкурники», «морально разложившиеся». Вслед за этой чисткой почти сразу началась новая — сталинский аппарат снова перебирал партийные кадры. Многие партийцы, вы чищенные в 1933—1936 гг. как «карьеристы», «шкурники» и т.п., вернутся на руководящие посты в 1937—1938 гг. А кому не повезет, тех в 1937 г. расстреляют. Они «озлоблены», а значит, опасны.

Самое опасное теперь было — принадлежность в прошлом к оппозиции. Какую бы позицию человек ни занимал в прошлом, его причастность к оппозиции означала — склонен размышлять «своей головой». А что, если, получив приказ, он снова начнет размышлять?

1 Хлевнюк О.В. Политбюро. С. 21.

2 Ярославский Е. За большевистскую проверку и чистку рядов партии. М., 1933. С. 28.


Но и вне партии такие люди себя не видели. Они были убежденными коммунистами, многие привыкли командовать (а такую возможность давал партбилет).

Судьба типичного фракционера 20-х годов в 30-е годы — взлеты и падения, «сизифов труд» карьеры.

Так, например, подписавший заявление 83-х В. Лав ров исключался из партии трижды, последний раз за примиренчество к троцкизму в 1933 г., снова вступал и в 1936 г. прошел очередную проверку партийных документов и работал в Восточно-Сибирском крайкоме. Бывшие оппозиционеры работали даже в НКВД. Большинство проверенных во время чисток скрывали былую принадлежность к оппозиции1. В 1932 г. в московских центральных учреждениях работали около 600 бывших оппозиционеров2. При этом в новых условиях левые часто становились правыми. Для бывших троцкистов появились даже новые «правые» квалификации. Так, К. Долгашев в январе 1928 г. был исключен как троцкист, восстановлен в партии в том же году, был директором совхоза, несвоевременно сдал зерно в 1932 г. и был привлечен к ответственности как «правый оппортунист на практике». Бывший троцкист, старший консультант Центрального планового сектора Наркомтяжпрома П. Зумский в 1931 г. получил выговор за праволевацкие настроения3.

В 1930 г. выяснилось, что продолжается активность «рабочей оппозиции», была разоблачена ее группа в Омске. А в январе 1933 г. «бывший» лидер «рабочей оппозиции», а ныне член президиума Госплана А.Г. Шляпников публично заявил, что Октябрьская революция крестьянству ничего не дала4.

1 РГАСПИ. Ф.17. Оп. 71. Д. 20. Л. 1.

2 Подсчет по: Там же. Д. 31.

3 Там же. Л. 15, 59.

4 Там же. Л. 34.


Настоящим шоком для правящих кругов стало дело «Союза марксистов-ленинцев». Организатором союза стал бывший первый секретарь Краснопресненского райкома М. Рютин, снятый с поста за правый уклон и исключенный из партии в 1930 г. К марту 1932 г. он подготовил два документа: «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» и воззвание «Ко всем членам ВКП(б)». 21 августа несколько сторонников Рютина, руководителей низшего звена, собрались на квартире в Головине под Москвой и приняли эти документы как платформу Союза марксистов-ленинцев. Новая организация приступила к пропаганде, распространяя свои документы. По отлаженным каналам не формальных внутрипартийных связей этот самиздат дошел до Зиновьева, Каменева, Томского, Угланова, Слепкова, Марецкого, то есть как до правых, так и до левых. Они не сообщили об этом в ЦК и ЦКК. Документы Союза «просочились» в Харьков, а возможно, и в другие города. Они получили распространение в ВЦСПС. В итоге платформа Рютина сыграла роль «меченого атома». Обнаруживая этот документ в самых разных кругах партийцев, ОГПУ докладывало Сталину, что круги эти контактируют друг с другом.

Сталин стал подозревать, что платформа была составлена не Рютиным, а Бухариным, и стала проектом программы объединенной антисталинской оппозиции1.

Работа Рютина производила на рядового партийца впечатление откровения. Многочисленные беды, об рушившиеся на страну, систематизировались с марксистско-ленинских позиций.

1 Сойма С. Запрещенный Сталин. М., 2005. С. 58, 192.


Анализируя ситуацию в стране, Рютин отмежевывается от Бухарина и признает частичную правоту Троцкого. Но он считает, что старые вожди оппозиций не годятся для борьбы, нужно движение в низах партии. Опора Сталина в партийной массе неустойчива: «История и тут шутит со Сталиным злую шутку: он... создает лишь самый худший вид мелкобуржуазного политиканства наверху и задавленных, забитых манекенов... внизу»1.

Опираясь на завещание Ленина и собственный анализ кризиса страны и партии, Рютин делает вывод: «Пролетарская диктатура Сталиным и его кликой наверняка будет погублена окончательно, устранением же Сталина мы имеем много шансов ее спасти»2.

Воззвание в сжатой форме суммировало содержание платформы: «Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) свою личную диктатуру, порвал с ленинизмом, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола и поставил Советский Союз на край пропасти... Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики...»3

Сталин высоко оценил платформу Рютина. Как мы увидим, он считал, что Рютин лишь взял на себя ответственность за платформу объединенной оппозиции, написанную более известными вождями.

По словам Бухарина, меньшевику-эмигранту Б. Николаевскому «Сталин объявил, что эта программа была призывом к его убийству, и требовал казни Рютина»4. Бухарин не был свидетелем обсуждения вопроса о Рютине в Политбюро, но, опираясь на его слова и другие слухи, Николаевский утверждал, что между «умеренными» членами Политбюро (включая Кирова) и Сталиным разгорелась настоящая борьба. Проанализировав имеющиеся источники, О.В. Хлевнюк делает убедительный вывод: «В общем доступные доку менты заставляют признать рассказ Николаевского о столкновении между Сталиным и Кировым по поводу судьбы Рютина не более чем легендой, каких немало в советской истории»5.

1 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. С. 428.

2 Там же. С. 436.

3 Там же. С. 94-95.

4 Фелытинский Ю. Разговоры с Бухариным. С. 67.

5 Хлевнюк О.В. Политбюро. С. 77.


2 октября было принято решение исключить из партии всех, знавших о документе и не сообщивших о нем. К партийной и уголовной ответственности было привлечено около 30 человек. Немного. Сначала казалось, что речь идет все же о бывших оппозиционерах, ныне потерявших политическое влияние. Но вскоре выяснилось, что участники оппозиций пользуются влиянием на круги партхозаппарата, ранее непричастные к фракциям, более осторожные, менее оформленные, но обсуждающие то же самое.

В 1932 г. Сталин столкнулся с фактом обсуждения прежде лояльными партийными работниками необходимости его смещения. 19—22 ноября 1932 г. кандидат в члены ЦК М. Савельев сообщил Сталину о беседах своего знакомого Н. Никольского с наркомом снабжения РСФСР Н. Эйсмонтом. Среди прочего Эйсмонт сказал (в интерпретации Савельева): «Вот мы завтра поедем с Толмачевым к А.П. Смирнову, и я знаю, что первая фраза, которой он нас встретит, будет: «и как это во всей стране не найдется человека, который мог бы «его» убрать»1.

Еще в 1930 г. Эйсмонт в письме Сталину, Рыкову и Орджоникидзе высказал сомнения по поводу методов следствия ОГПУ: возможно, «применяются пытки с целью сознаться во взятках»2. Возможно, это было начало его сомнений. Потом они усиливались во время откровенных разговоров правительственных чиновников, иногда за «рюмкой чая». Сталин раздраженно писал: «Дело Эйсмонта — Смирнова аналогично делу Рютина, но менее определенное и насквозь пропитано серией выпивок. Получается оппозиционная группа вокруг водки Эйсмонта — Рыкова... рыча ние и клокотание Смирнова и всяких московских сплетен как десерта»3.

1 Неизвестная Россия. XX век. Т.1. М., 1992. С. 75.

2 Советское руководство. Переписка. С. 114.

3 Там же. С. 196.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ШКОЛА БУХАРИНА

«Разматывая» сеть неформальных связей, по которым распространялись политические слухи и самиздат, ОГПУ вышло еще на две структуры. В октябре 1932 — апреле 1933 г. были арестованы 38 человек, в основном — бывших правых коммунистов, многие — выпускники Института красной профессуры. Это была «школа Бухарина»2. Главой этой организации считался радикальный ученик Бухарина А. Слепков, исключенный из партии в 1930 г. за упорствование в правых взглядах. В ссылке Слепков все же покаялся в ошибках и был в 1931 г. восстановлен в партии. Но в октябре Слепков попался на распространении документа Рютина и был снова исключен из партии и со слан на три года в Сибирь. Однако, прослеживая связи Слепкова, ОГПУ установило, что в августе—сентябре 1932 г. на квартирах Д. Марецкого и В. Астрова прошли «нелегальные конференции правых». Слепков иронизировал по поводу этих обвинений: «Теперь та кое время, если соберутся три товарища и поговорят искренне, то нужно каяться, что была организация, а если пять — то нужно каяться, что была конференция»2.

1 Сталин давно понимал опасность этой бухаринской «кузницы кадров». В 1928 или 1929 гг. Бухарин перехватил на заседании Полит бюро записку Сталина к кому-то из его сторонников: «Надо уничтожить бухаринских учеников». По свидетельству жены Бухарина А. Лариной, видевшей эту записку, Бухарин сначала решил, что речь идет о политическом уничтожении. Но хранил этот компромат почти до самого ареста, когда все же уничтожил записку (Узник Лубянки. Тюремные рукописи Николая Бухарина. М., 2008. С. 15).

2 «Известия ЦК КПСС». 1990. № 2. С. 46.


Сталин так не считал. В конференциях принимали участие не пять человек, а десятки людей1. Из откровенных бесед о тяжелом положении в стране вытекал вывод о необходимости смещения генсека. В. Астров уже в конце XX в. утверждал, что на встрече правых обсуждалось, как «убрать силой» Сталина2. Добиваясь во время Перестройки своей личной реабилитации, В. Астров не отрицал оппозиционный характер деятельности правых в 30-е гг., но настаивал на том, что она не носила антисоветского и террористического характера. Рассмотрим его показания с учетом этого.

Астров вспоминает, как на новый 1930 год «школа Бухарина» (16 человек) во главе с самим учителем со бралась на даче А. Слепкова в Покровском-Стрешневе. Бухарин предсказал, что весной организованное в колхозы крестьянство окажет сопротивление сталинским хлебозаготовкам. Восстания могут переброситься в города. Далее Астров утверждает, что Бухарин призывал возглавить эти восстания, что уже больше похоже на тенденцию следствия, так как противоречит уже следующему абзацу показаний — Бухарин призывал расширять кадровую поддержку правых внутри режима: «Только находясь в партии, правые обеспечивают себе доступ к тем партийным кадрам, которые сейчас еще не заявляют себя правыми, но в острый момент борьбы перейдут к нам»3. Таким образом, стихийные восстания, которые не было никакой нужды возглавлять, создавали условия для усиления правых в рамках сохранения (а не свержения) коммунистического ре жима. Однако что делать, если восстания достигнут частичного успеха? В этом случае придется идти на компромиссы с левым крылом их лидеров — на «временные блоки с эсерами и меньшевиками»4.

1 В 1987—1989 гг. на частных квартирах происходили встречи знакомых (в том числе коммунистов, которые вскоре стали называть себя конференциями неформальных организаций. Так формировалась структура оппозиционных организаций, которая, возглавив массовое движение, в итоге добилась падения власти КПСС.

2 Роговин В. 1937. М., 1996. С. 176.

3 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. 1937-1938. М, 2004. С. 26.

4 Там же. С. 27.


Горячие головы в бухаринском окружении (Н. Кузь мин и др.) развивали эту тему, обсуждая возможность «дворцового переворота» или физического устранения Сталина. Бухарин сделал выговор Кузьмину за такие речи, но Астров в соответствии с тенденцией следствия трактовал это скорее как критику нарушения конспирации.

Получив импульс на Новый год, члены школы продолжали контактировать, обсуждать развитие ситуации, укрепляться в своих антисталинских настроениях.

В следующую зиму 1930—1931 гг. встречи на даче продолжились. Во многом прогнозы Бухарина на 1930 год оправдались, но Сталину удалось путем «удачного маневра» (имелась в виду статья «Головокружение от успехов») «оттянуть развязку, но не раз решить коренных противоречий». Бухарин говорил: «Теперь за каждое высказывание наших взглядов будут исключать из партии и арестовывать. Так как эти взгляды объявлены несовместимыми с пребыванием в партии»1. Надо быть осторожней.

При дальнейших встречах Бухарин критиковал Пятилетку, солидаризируясь с оценками осужденных спецов Громана и Кондратьева. Процессы над меньшевиками и вредителями назвал «театральными постановками». При этом Цетлин сказал, что в отношении внутрипартийного режима правы были троцкисты, а не правые. В начале 1932 г. Слепков стал выступать за блок с троцкистами против Сталина. Ведь троцкисты сдвинулись к правым в экономической программе, а правые к троцкистам — в политической.

1 Там же. С. 31.


Для определения политической линии правых Слепков собрал в Москве конференцию молодых правых коммунистов. Она проходила 26 августа — 1 сентября 1932 г. Во время этой конференции экстремисты Арефьев и Кузьмин высказывались за то, чтобы захватить Кремль с помощью роты курсантов, но большинство не поддержало эти планы. Школа Бухарина не должна выступать самостоятельно — действиями правой оппозиции должен руководить «центр правых» — Бухарин, Рыков и Томский1. Однако что это за центр, если не он проводит конференцию, а Слепков, который в центр не входит? «Школа Бухарина» организовывалась самостоятельно, готовая в случае чего поддержать признанных лидеров правого коммунизма.

Хотя «центр» в реальности не управлял правым активом, молодежь и перед конференцией проконсультировалась со старшими товарищами — за отсутствием в Москве Бухарина «директивы» давал Томский: «сколачивать кадры, с целью возобновления в ближайшем будущем открытой борьбы за свержение сталинского руководства»2. То есть речь идет не о терроризме, не о внезапном дворцовом перевороте, а об от крытой — политической — борьбе.

Слепков проинформировал конференцию о предложении блока со стороны группы леваков (Ломинадзе, Стэн, Шацкин)3. Она могла стать мостиком к троцкистам.

В итоге дискуссий собравшиеся решили, что сталинская политика «привела страну к глубокому хозяйственному и политическому кризису». Выход для страны — в возвращении к политике, которую предлагали правые в 1928—1929 гг. «Задача правых в текущий момент: сколачивать кадры и укреплять нелегальную организацию, усилить вербовку новых членов организации, ведя устную пропаганду и используя все возможности печатной пропаганды (нелегально), сочетая это с легальными возможностями.

1 Там же. С. 34—35.

2 Там же. С. 35.

3 Там же.


Ориентировать организации правых на близость открытого выступления с целью свержения сталинского руководства». Следствию нужны призывы к восстанию, терроризму и перевороту. Но Астров вспоминает и о том, что совершенно расходится с тенденцией следствия: «Возможно, что для начала мы потребу ем открыть дискуссию с тем, чтобы перенести ее в массы...»1 Это путь, который совершенно расходится с методами тайной террористической организации, которая в глубоком подполье готовится убить царя. Или готовить убийство Сталина, или требовать открытия дискуссии, которая прояснит, кто есть кто.

Уже после завершения конференции в руки Стец кого попала платформа Рютина, которую, по его вер сии в пересказе Астрова, написали Бухарин, Рыков, Томский и Угланов, а Рютин лишь взял на себя ответственность. Такая роль приписывалась платформе и на февральско-мартовском пленуме, но, как мы увидим, Бухарин вполне убедительно опроверг эту вер сию.

Осенью 1932 г. с арестом Слепкова и других правых сеть правых была дезорганизована2. Но Бухарин продолжал готовиться к будущим политическим по трясениям и говорил Астрову, что контактирует с бывшими эсерами. 18 февраля 1933 г. был арестован и Астров.

1 Там же. С. 36.

2 Там же. С. 31-32.


В апреле 1933 г. 38 участников организации правых были присуждены к различным срокам заключения и ссылки. «Старшие товарищи» были освобождены от наказания. Бухарин сумел отмежеваться от своей школы. Он заявил, что возобновление фракционной работы — возмутительно и преступно. Теперь Бухарину было важно убедить Сталина в том, в чем еще недавно тот сам убеждал Бухарина: «Ты оказался прав, когда недавно несколько раз говорил мне, что они «вырвались из рук» и действуют на свой страх и риск...»1

ОГЛАВЛЕНИЕ

ТАЙНЫЕ СВЯЗИ

14 января 1933 г. ОГПУ провело аресты троцкистов. Многие из них формально заявили о разрыве с Троцким и оппозиционной деятельностью. У И. Смир нова, Е. Преображенского и других 75 арестованных было обнаружены письма Троцкого из-за границы, переписка с троцкистами, пропагандистские материалы2, которые подтверждали — левые оппозиционеры редко становятся бывшими.

Участники группы троцкистов были отправлены в тюрьмы и ссылки. Правда, уже в августе 1933 г. их стали освобождать, а Преображенского даже приняли в партию и дали выступить на ее съезде.

Следствию не удалось установить, что И. Смирнов в 1931 г., во время заграничной командировки, встречался с сыном Троцкого Л. Седовым и обсуждал взаимодействие его группы с Троцким. Контакты продолжились в 1932 г., во время поездки за границу Э. Гольцмана, который передал Седову письмо Смирнова о пере говорах между группами троцкистов, зиновьевцев и Ломинадзе — Стэна о создании блока. Седов утверждал, что он получил сообщение о переговорах между блоком левых (троцкистами и зиновьевцами) и правы ми: слепковцами и рютинцами3. Это позволило историку-троцкисту В. Роговину сделать вывод: «В 1932 году стал складываться блок между участниками всех старых оппозиционных течений и новыми антисталинскими внутрипартийными группировками»4.

1 Советское руководство. Переписка. С. 201.

2 Лубянка. Сталин и ВЧК—ОГПУ—НКВД. Январь 1922 - де кабрь 1936. С. 388—389.

3 Роговин В. 1937. С. 311-313.

4 Там же. С. 261.


Говорить о складывании блока рано — связи носи ли информационный характер, как, скажем, связи Промпартии и меньшевиков. При случае троцкисты были готовы доказать властям свою лояльность за счет коллег по нелегальной оппозиционной деятельности. Так, после разоблачения рютинцев Л. Преображенский направил в ЦКК сообщение о том, что получил анонимное письмо, которое нужно рассматривать в связи с делом «Союза марксистов-ленинцев». Вряд ли Преображенский стал бы способствовать раскрытию организации, с которой находился в связи. Возможно, с рютинцами контактировал Смирнов. Преображенский же был возмущен письмом к нему правых коммунистов-рабочих (возможно, принадлежавших не к рютинской, а к еще одной группе), да и авторы письма Преображенского не жаловали: «Московские рабочие считают наше положение катастрофическим и безвыходным. Страна, по существу, уже голодает, и массы не в состоянии работать. Поэтому Ваша хваленая индустриализация, на которую вы с Троцким толкнули Сталина, обречена на полное фиаско... Все спекулируют, таково завоевание социалистической пятилетки... Но подумайте только, с каким омерзением и негодованием отшатнулся бы от вас любой революционер до 17-го года, если бы вы сказали ему, что после революции у нас будут такие порядки... Самодержавие Сталина неизбежно должно привести к тому же концу, что и Николая»1.

Это письмо отражало массовые настроения, проникавшие в партию. Троцкисты и зиновьевцы не симпатизировали этим настроениям, но они тоже считали

1 РГАСПИ. Ф.17. Оп.71. Д.112. Л.11-12.


Сталина ответственным за провалы, за компрометацию левого курса, который проведен некомпетентно. А уж если Сталина действительно постигнет судьба Николая, то восстановленный в 1932 г. блок левых был готов действовать самостоятельно. На каком-то этапе даже в союзе с правыми коммунистами.

Уж очень отличалось возникавшее на глазах новое общество от коммунистических идеалов, уж очень бедственным было положение рабочего класса. За что боролись?! Почему нельзя обсуждать политический курс и недостатки руководителей даже между товарищами коммунистами? Накапливаясь, недовольство не находило выхода, а ответы на неудобные Сталину вопросы можно было найти в троцкистском «Бюллетене оппозиции». Троцкий был «голосом оппозиции», по тому что мог из своего далека излагать критическую точку зрения коммуниста на сталинскую политику. На процессах 30-х гг. говорилось об обширных связях Троцкого в СССР. Были ли эти связи реальностью? Например, Троцкий отрицал, что знал своего «связника» Райха, упоминавшегося на процессах. Современные исследования показывают, что Райх был в кон такте с Троцким и, следовательно, Троцкий скрывал реальные контакты с большевиками, оставшимися в СССР1.

Троцкий оставался фактором политической жизни СССР. Между тем взгляды Троцкого в начале 30-х гг. заметно менялись. Иначе после сдвигов Первой пяти летки и быть не могло. Еще в 1930 г. Троцкий заявил об индустриализации: «Разгон взят не по силам»2.

1 См.: Роговин В. Партия расстрелянных. М., 1997. С. 83—84.

2 Бюллетень оппозиции. 1930. № 9. С. 2.


В марте 1930 г., во время сталинского временного отступления на поле коллективизации, Троцкий, естественно, возложил на сталинскую фракцию ответственность за провал: «Все, что проповедовалось годами против оппозиции, якобы не признававшей этого, — о «смычке», о необходимости правильной политики по отношению к крестьянству, вдруг оказалось забыто, или, вернее, превращено в свою противоположность... Как уже не раз бывало в истории, хвостизм превратился в свою противоположность — в авантюризм»1.

Это означало, что разногласия Троцкого с правой оппозицией перед лицом сталинского скачка становились непринципиальными. Троцкий требовал более научного планирования вместо волюнтаристских рыв ков, выступал за демократизацию внутрипартийного режима: «Задачи правильного распределения производительных сил и средств могут быть разрешаемы толь ко путем постоянной критики, проверки, идейной борьбы различных группировок»2. Оказавшись за рубежом, Троцкий сдвинулся в сторону демократических идей. Конечно, демократизм Троцкого был очень ограниченным. С его точки зрения, небольшевистские массы не должны были иметь отношение к выбору стратегии развития страны. Но в масштабе своих предприятий и местностей они тоже могли вставить свое слово.

Экономически оппозиция стремилась сохранить огосударствление экономики, которое считала дорогой к социализму. Но поскольку в реальности государственное хозяйство не улучшило жизни трудящихся, идти к социализму предполагалось более осторожно. После первой пятилетки Троцкий, как и Бухарин, вы ступал за упорядочение хозяйства, инвентаризацию, направление ресурсов на улучшение положения рабочего класса (Бухарин делал акцент на крестьянстве). Это означало бы конец форсированной индустриализации. Собственно, и Сталин во Второй пятилетке перешел от форсированного этапа к наведению порядка в экономике. Но Троцкий считал, что сталинское руководство и связанные с ним слои бюрократии должны нести ответственность за произошедшее. Необходимо «отделение здорового от больного, очистка от мусора и грязи»3 в бюрократических коридорах. И, конечно, необходимо «выполнить последний настойчивый совет Ленина — убрать Сталина»4. В этом контексте требование Троцкого звучит как чисто политическое. Но после того, как требование «убрать Сталина» будет повторяться оппозиционными группами, Сталин ста нет трактовать его как террористический призыв.

1 РГАСПИ. Ф.325. Оп.1. Д.571. Л.1.

2 «Бюллетень оппозиции». 1931. № 23. С. 8.

3 Там же, 1932. № 31. С. 13.

4 Там же, 1932. № 27. С. 6.


Троцкий относился к терактам в СССР так же, как большевики к эсеровскому террору начала века, — с сочувствием. Это — симптом разложения режима, приближения революции. Но «сами по себе террористические акты меньше всего способны опрокинуть бонапартистскую олигархию»1.

В октябре 1933 г. Троцкий отказывается от борьбы за изменение партийного режима легальным политическим путем: «Для устранения правящей клики не осталось никаких нормальных, «конституционных» путей. Заставить бюрократию передать власть в руки пролетарского авангарда можно только силой»2. Это означало начало подготовки антисталинской революции или переворота. При этом революция не должна была сломать «социалистические элементы хозяйства» и структуры «диктатуры пролетариата», которые, по мнению Троцкого, все еще сохранялись в СССР наряду с бюрократической диктатурой. Троцкий стремился отделить «здоровый» базис от «больной» надстройки, «хорошую» причину от «плохого» следствия, которое уже на фашизм стало похоже. «Как и в странах фашизма, толчок к революционному движению советских рабочих дадут, вероятно, внешние события»3 — говорилось в документах IV Интернационала, организованного Троцким. Из подобных высказываний (а возможно, — и более откровенных обсуждений троцкистов в узком кругу) Сталин сделал вывод, что Троцкий надеется одержать политическую победу в результате военного поражения Сталина, а значит — готов приложить руку к этому поражению.

1 Троцкий Л. Что такое СССР и куда он идет. С. 290.

2 Бюллетень оппозиции. 1933. № 36—37. С. 9.

3 Бюллетень оппозиции. 1938. № 66—67. С. 15.


На следствии перед процессом 1938 г. Бухарин утверждал: «Радек мне говорил, что Троцкий считает основным шансом прихода блока к власти поражение СССР в войне с Германией и Японией и предлагает после этого поражения отдать Германии Украину, а Японии — Дальний Восток. Радек мне сообщил об этом в 1934 г. ...»1. Что это, выдумка или интерпретация? Если интерпретация, то о чем говорили Троцкий и его сторонники, а потом Радек и Бухарин? Если Сталин потерпит поражение в войне, то это приведет к его падению и возвращению к власти большевистской или левосоциалистической коалиции. Для укрепления но вой власти, как и в 1918 г., придется заключить с немцами (а теперь еще и с японцами) «похабный мир», придется предоставить самостоятельность Украине и фактически отдать ее немцам. А потом, укрепившись, вызвав в Германии революцию, вернуть с прибытком. Это уже проходили. Противники Сталина могли говорить о вынужденных мерах в случае поражения (это вполне соответствует открытой позиции Троцкого), а Сталин заставил Бухарина и других подсудимых при знавать, что они желали делать уступки врагам СССР.

На процессе Бухарин упоминал, что виновников поражения можно было бы предать суду и тем самым решить проблему «бонапартизма». При этом «мы рассчитывали, что немцев надуем и это требование не выполним»2. Здесь тоже видны отголоски реальных бесед, соответствующих большевистской тактике времен революции и противоречащих тенденции следствия 1937-1938 гг.

1 Судебный отчет по делу Антисоветского «правотроцкистского блока», рассмотренному Военной коллегией Верховного суда Союза ССР 2-13 марта 1938 г. М., 1938. С. 15.

2 Там же. С. 203.


Главная надежда Троцкого и его сторонников — на новую революцию в СССР. Он считает, что эта революция будет носить политический, а не социальный характер. Сложившийся в СССР социальный строй Троцкий считает необходимым сохранить. Только бюрократический абсолютизм должен быть ограничен и поставлен под контроль системой советов1. Троцкисты готовы вернуться к требованиям, которые во время Гражданской войны выдвигали противники большевиков — левые эсеры, анархисты, меньшевики, матросы Кронштадта в 1921 г.: советская демократия вплоть до легализации советских партий (то есть партий, признающих советскую власть), свобода профсоюзов и заводских комитетов. Чтобы «плагиат» не был заметен, в этом же номере «Бюллетеня оппозиции», где опубликованы эти предложения, Троцкий выступил с большой статьей, доказывая «контрреволюционный характер Кронштадтского мятежа». Троцкисты оставались большевиками, выступали за сохранение планового хозяйства («демократического»), контроля над ценами со стороны «потребительской кооперации», готовы были поступиться интересами крестьянства2. Нападая на бюрократию, Троцкий, как и в 20-е гг., считает ее экономическую власть пока полезной: «Без планового хозяйства Советский Союз был бы отброшен на десятки лет назад. В этом смысле бюрократия продолжает выполнять необходимую функцию»3.

Несмотря на радикализм риторики своих статей, Троцкий собирается бороться со сталинизмом, а не с бюрократическим классом.

1 Троцкий Л. Указ. соч. С. 291.

2 Судебный отчет по делу Антисоветского «правотроцкистского блока»... С. 16.

3 Троцкий Л. Указ. соч. С. 289.


ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава II.   АНТИТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

БОРЬБА ЗА ИММУНИТЕТ

Насколько оппозиционные настроения отражались в высшем партийном руководстве? В 1936 г. меньшевик Б. Николаевский выпустил в «Социалистическом вестнике» статью «Как подготовлялся московский процесс. (Из письма старого большевика)», составленное им по мотивам бесед с Бухариным и другими ин формированными коммунистами1. Из письма следовало, что в руководстве ВКП(б) идет борьба сталинистов и «умеренных», к которым относился и Киров. Схема борьбы между сталинистами и «умеренными» в руководстве господствовала в советологии вплоть до открытия советских архивов. Проанализировав архивные материалы, О.В. Хлевнюк делает вывод: «Известные пока архивные документы не подтверждают, что в Политбюро в 30-е годы происходило противоборство «умеренных» и «радикалов». Один и тот же член Политбюро в разные периоды (или в разных ситуациях в одно и то же время) занимал разные позиции — как «умеренные», так и «радикальные». Это определялось многими обстоятельствами, но, главным образом, зависело от того, какой линии придерживался Сталин, за которым, судя по документам, оставалось последнее определяющее слово.

1 Текст письма см.: Фелитинский Ю. Указ. соч. С. 111 — 145.


Это не означает, конечно, что в политбюро не было столкновения различных интересов. Напротив, архивных свидетельств о конфликтах удалось выявить достаточно много. Как правило, все они предопределялись различиями в ведомственных позициях членов Политбюро»1.

В партии существовало множество бюрократических кланов, роль которых особенно возросла как раз после того, когда сталинская группировка победила всевозможные оппозиции. Теперь партийцы делились не по взглядам, а по принципу «кто чей выдвиженец», «кто с кем служил» и «кто под чьим началом работает». Верхушка каждого клана упиралась в человека, который мог говорить со Сталиным почти на равных, который вместе с ним «революцию делал», занимая важные посты еще при Ленине. При этом и сами оппозиционеры не теряли старых связей. Сталинский партийный монолит опять трескался.

Наиболее мощными были территориальные группировки (ленинградская, киевская, ростовская и др.). Одновременно формировались и отраслевые кланы хозяйственной бюрократии, пользовавшейся известной автономией. О.В. Хлевнюк пишет о Наркомате тяжелой промышленности: «В 30-е гг. он превратился в одно из самых мощных и влиятельных ведомств, способных заявлять и отстаивать свои интересы. Значительное место среди этих интересов занимали претензии работников наркомата на относительную самостоятельность, их стремление обезопасить себя от натиска партийно-государственных контролеров и кара тельных органов»2. Так же он характеризует и главу Наркомтяжпрома: «Историки, изучавшие деятельность одного из ведущих членов сталинского Полит бюро, Орджоникидзе, отмечали ее ярко выраженный ведомственный характер. Переведенный на очередной пост, он существенно менял свои позиции, подчиняясь новым ведомственным интересам»3.

1 Хлевнюк О.В. Политбюро. С. 8.

2 Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро в 30-е гг. М., 1993. С. 141.

3 Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. С. 79.


Но стремление к ведомственной автономии — это тоже позиция. Именно из нее вытекало поведение, которое, схематизируя, можно представить как «умеренность». В действительности соратники не заставляли Сталина принимать нужные им решения, а уговаривали его. Сталин мог отправить любого из них «на другую работу», но не мог не советоваться. Ведомственно-клановые интересы способствовали при прочих равных покровительственному отношению к подчиненным, среди которых было немало бывших оппозиционеров, внимательное отношение к аргументам спецов. Сталин же как гарант целостности системы и неумолимого продвижения по пути коммунистических преобразований должен был «выкорчевывать» эти человеческие отношения между «винтиками» государственной машины. Тем более, что «винтики» были «заражены» жизнелюбием, которому способствовало всевластие бюрократии. «Термидорианское перерождение» партии, о котором говорил Троцкий, стало и проблемой для Сталина, особенно теперь, когда он сам перестал быть покровителем партийного аппарата и стал отвечать за государство в целом, за государственный центр, которому противостоит жизнелюбивая, эгоистичная бюрократия. После разгрома общества именно она стала источником сопротивления человеческого начала государственной идее и социально экономической марксистской схеме.

Ведомственная переменчивость, о которой пишет О. В. Хлевнюк, носила социально-экономический характер, но сама защита людей от центра была непосредственно связана с отношением к репрессиям, с устойчивой «умеренностью» по этому вопросу. Так, заместитель Генпрокурора СССР А. Вышинский, вы ступая на очередном процессе «вредителей» (новая волна таких репрессий прокатилась в 1933 г., как бы ставя финальную точку по итогам процессов Первой пятилетки), призвал к развертыванию дальнейших репрессий в Наркоматах тяжелой промышленности и земледелия, которыми руководили С. Орджоникидзе и Я. Яковлев. Наркомы воспротивились этому, показав, что «вредители» на самом деле не так уж и виноваты, а может быть, вовсе не виноваты. Они руководствовались деловыми соображениями. В сентябре 1933 г. Сталин писал: «Поведение Серго (и Яковлева) в истории о «комплектности продукции» нельзя назвать иначе, как антипартийным... Я написал Кагановичу, что против моего ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов партии»1. Теперь при знаком антипартийности и реакционности стало противостояние репрессиям, проводимым даже в агитационных целях.

Партийцев рангом пониже за антипартийное и тем более реакционное поведение немедленно бы исключили из партии. Но кем заменить старого друга Орджоникидзе и верного, хотя и способного ошибаться Кагановича. В том же письме Молотову Сталин жалуется, что нельзя долго оставлять на хозяйстве Куйбышева — он может запить. Нужно срочно готовить смену — послушных, исполнительных руководителей, способных вести дела по разработанной Сталиным стратегической линии.

1 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925—1936 гг. С. 248—249.


На волне «большого скачка» мощь ведомственных и территориальных кланов росла. О.В. Хлевнюк пишет об этом: «Могущественные советские ведомства, возглавляемые влиятельными руководителями, были не просто проводниками «генеральной линии». При обретая немалую самостоятельность и вес в решении государственных проблем, они во многих случаях диктовали свои условия, усугубляя и без того разрушительную политику «скачка»: постоянно требовали увеличения капитальных вложений, противодействовали любому контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т.д. Огромный партийно-государственный аппарат в полной мере демонстрировал все прелести бюрократизма, косности, неповоротливости и, как обычно, настойчиво отстаивал свои корпоративные права»1.

10 июля 1931 г. было принято постановление Политбюро, гласившее: «Никого из специалистов (инженерно-технический персонал, военные, агрономы, врачи и т.п.) не арестовывать без согласия соответствующего наркома (союзного или республиканского), в случае же разногласия вопрос переносить в ЦК ВКП(б)»2.

О.В. Хлевнюк констатирует: «В первой половине 30-х годов каждый член Политбюро считал неприкосновенным свое собственное право карать или миловать своих подчиненных и крайне болезненно реагировал на попытки вторжения в его ведомство всякого рода посторонних контролеров и инспекторов»3. Та кой иммунитет партийно-хозяйственных кланов, очевидно, противоречил сталинской концепции монолит ной партии. Но в период борьбы фракций, а затем «бури и натиска» Первой пятилетки Сталин предпочитал опираться на бюрократических «баронов», признавая их права решать судьбу своих «подданных».

Однако стратегически Сталин стремился к монолитности правящего класса — без фракций, территориальных и ведомственных кланов. Но с неуклонностью социального закона из партийных кадров снова складывались кланы и группы, что вело к распаду сверхцентрализованной системы. Чем дальше удава лось продвинуть страну по пути превращения в единую фабрику, тем выше становился предел прочности новой системы. Но на том же пути росла масса бюрократии и ее власть, ее чисто человеческое стремление к бесконтрольности.

1 Хлевнюк О.В. Политбюро. С. 95.

2 Лубянка. Сталин и ВЧК-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - де кабрь 1936. С. 275.

3 Хлевнюк О. В. Политбюро. С. 79.


Эта проблема лишь обострилась по мере разочарования в итогах «большого скачка». На фоне славословий об успехах Пятилетки каждый из лидеров знал о провалах в своей и сопредельных областях и сферах. Это заставляло бояться ответственности и подозревать Сталина в обмане. Настроения недовольства в партии подогревались старыми товарищами и сотрудниками из оппозиционных кругов, среди которых Рютин и Смирнов были краями широкого спектра. В шепотках за спиной Сталина звучали призывы к его смещению. Группа надежных сторонников Сталина в ЦК сужалась, росло ненадежное «болото». Борьба с трещинами в системе, за превращение людей в детали механизма была борьбой не на жизнь, а на смерть.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ОТТЕПЕЛЬ И ОППОЗИЦИЯ

Со второй половины 1933 г. сталинское руководство решило, что пора ослабить натиск «социалистической реконструкции». Были ограничены репрессии против крестьянства, часть осужденных в процессе коллективизации освобождались, с них снималась судимость. Этот сталинский «неонэп» преследовал цель не только упорядочить образовавшийся в результате «большого скачка» социальный «бурелом», но и затянуть трещины, образовавшиеся в партии, — привлечь к работе кадры, негодные в период «штурма», но достаточно компетентные, чтобы обеспечивать наладку возникшей машины и сглаживания разрушительных последствий ее создания.

В 1934 г. укреплялось «правовое государство».

ОГПУ было реорганизовано и влито в состав вновь созданного Наркомата внутренних дел (НКВД), который возглавил Г. Ягода. Родственник Я. Свердлова, помощник Менжинского, талантливый хозяйствен ник, элитарный сноб — руководитель новой эпохи.

Из ссылок вернули снова униженно раскаявшихся левых оппозиционеров. Почему они опять согласились на унижения? Незадолго до ареста 1932 г. Каменев напишет о писателе А. Белом: «Трагикомедия эта заключается в том, что, искренне почитая себя в эти годы участником и одним из руководителей крупного культурно-исторического движения, писатель на самом деле проблуждал все это время на самых затхлых задворках истории...»1 Самое страшное для бывших большевистских вождей было стать героями такой «трагикомедии», «блуждать на затхлых задворках истории». Каменев и Зиновьев не хотели заканчивать свою жизнь, как Меньшиков в Березове. Они пишут покаянные письма: «Я обращаюсь к Вам с горячей личной просьбой: помогите мне ликвидировать глупейший период моей жизни, приведший меня на 15-м году пролетарской революции к полному отрыву от партии и советского государства». Причина ошибок, которые опять признает Каменев в этом письме: не понял во время, что Сталин может руководить партией не хуже Ленина. Бывшие вожди «бьют копытом»: «События на Западе и Востоке, нарастание бурной атмосферы пре вращает сидение в стороне от работы буквально в «моральную пытку»...»2 Для Бухарина приближение «больших мировых развязок»3 тоже является надеждой. В решающем мировом сражении былые разногласия будут не так важны, а способности бывших вождей — на вес золота. Сталин тоже много думал о «мировых развязках». А не ударит ли ему в спину коммунистическое подполье при первых неудачах?

1 Белый А. Начало века. М, 1990. С. 3.

2 РГАСПИ. Ф. 323. Оп.1. Д. 155. Л.2-4.

3 Советское руководство. Переписка. С. 359.


Каменеву и Зиновьеву подыскивали работу в Москве — пока скромную (издательство «Академия», Центросоюз). В мае 1934 г. Зиновьева вводят в редакцию журнала «Большевик», то есть, как и Бухарину (хотя и не столь демонстративно), позволяют влиять на формирование идеологического курса партии.

На XVII съезде партии Зиновьев и Каменев соревновались в пафосном восхвалении Сталина. Каменев выдвинул целую теорию двух равноправных эпох — ленинской и сталинской1. Впрочем, и здесь можно было отметить подтекст противопоставления этих эпох. Зиновьев поставил имя Сталина в один ряд с Марксом, Энгельсом и Лениным. Он был полон раскаяния: «Когда я убедился, что члены Политбюро, и в первую очередь товарищ Сталин, увидев, что человек стал глубже понимать свои ошибки, помогли мне вернуться в партию, — именно после этого становится особенно стыдно за те нападки, которые с нашей стороны были»2.

Было ли это искренним, была ли преодолена угроза для сталинской политики со стороны этих идеологов «старого большевизма»? Через год, уже в тюрьме, Зиновьев писал: «Мы не раз говорили себе: вот если бы партия (мы говорили: Сталин) привлекла нас на «настоящую» работу, вероятно, все бы сгладилось, мы бы помогли исправить «ошибки», улучшить режим и т.п., и все пошло бы хорошо, и сами мы изжили бы отчуждение от партии»3. Сталин не доверял Зиновьеву и Каменеву, тактика которых была рассчитана на не гласное усиление влияния в партии, что расценивалось как «двурушничество» (одной рукой — поддерживают Сталина, другой — противодействуют ему).

1 XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 26 января - 10 февраля 1934 г. М., 1934. С. 520.

2 Там же. С. 496-497.

3 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. С. 160.


Если в 1928 г. Каменев и Зиновьев были восстановлены в партии без перерыва стажа, то теперь в личном деле были отмечены оба перерыва1. Но лучше держать их перед глазами, чем в Сибири. Если победят противники Сталина, они смогут извлечь оппозиционеров из этого «холодильника».

Официально Каменев и Зиновьев не занимаются политикой. Но они не могут не думать о стратегии движения к социализму, не «проталкивать» своих идей. В апреле 1934 г. Каменев пишет статью «Какие классы существуют в СССР» — ответ на одну из статей «Правды», где колхозное крестьянство было названо новым классом (эта точка зрения вскоре станет общепринятой). Каменев не согласен — крестьянство должно быть со временем «уничтожено как класс» (явный намек на участь кулачества), необходимо «выкорчевывание из его сознания тысячелетних навыков мелкого хозяйчика»2. Каменев ссылается на Ленина (с цитированием) и Сталина (вскользь). Сталину вряд ли могло понравиться, что Каменев снова пытается «быть святее Папы». А вот в вопросе классовой борьбы Каменев, наоборот, за умеренность, не в пример Стали ну. Ведь товарищ Сталин сам говорит: нет в СССР враждебных классов, есть только «отребье человеческого общества» (бывшие помещики, торговцы, офицерство, попы и т.д.), против которых достаточно мер социальной защиты3 (арестовать их, и все тут). Какая уж классовая борьба — нет враждебных классов. Это был аргумент. Но Сталин вскоре парирует его, заставив «отребье» в лице троцкистско-зиновьевского блока каяться в выполнении указаний из-за рубежа. Классовая борьба выходит на международный уровень, как учили сами Троцкий, Зиновьев и Каменев. Говоря о нарастании классовой борьбы в СССР, Сталин оказался прав — это подтвердили последующие социальные бедствия. Но Сталин не мог даже самому себе назвать «классы», а точнее социальные группы, между которыми происходили столкновения. Потому что главным действующим лицом развернувшейся в СССР трагедии была бюрократия — отсутствовавший в марксистской схеме класс.

1 РГАСПИ. Ф.324. Оп.2. Д.94. Л.21.

2 РГАСПИ. Ф.323. Оп.1. Д.66. Л.4.

3 Там же. Л.6.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ЗА КУЛИСАМИ СЪЕЗДА

26 января — 10 февраля 1934 г. прошел XVII съезд ВКП(б), названный «съездом победителей». Партия убеждала себя и мир, что одержала победу в грандиозной битве Первой пятилетки. Содержание всех речей сводилось к восхвалению Сталина, сообщению о производственных успехах в своей области (по официальным данным), критике небольших проблем, возникающих на местах, и издевательству над оппозицией (вы ступавшие на съезде бывшие фракционеры говорили так же, только вместо издевательств над другими каялись). Затрагивалась международная обстановка, чтобы лишний раз подтвердить мудрость т. Сталина, всесторонне осветившего в своем докладе как внутреннее, так и международное положение советского государства. Устами Кирова партийные боссы утверждали: «основные трудности уже остались позади»1. Это была надежда и сигнал Сталину: хватит наращивать трудности, пора наслаждаться победой.

1 XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 26 янва ря - 10 февраля 1934 г. М., 1934. С. 259.


Из общего хора чуть выбивались выступления Л. Преображенского и Н. Бухарина. Преображенский каялся слишком весело. Словно высмеивая партийное единомыслие, он обещал теперь голосовать, не рассуждая. Это был намек на былую полемику со Сталиным, где вождь высмеивал оппозиционера за стремление «работать своей головой»1. О.В. Хлевнюк комментирует: «Слова Преображенского и реакция на них в зале очень любопытны. Совершенно очевидно, что Преображенский просто высмеял насаждаемое в партии единомыслие по принципу личной преданности вождю. И это поняли делегаты, смеявшиеся там, где, казалось бы, нужно аплодировать. Помимо прочего, этот смех свидетельствовал о том, что в руководстве ВКП(б) еще оставались люди, способные понять иронию Преображенского»2.

Речь Бухарина, как всегда, была двойственной. С одной стороны, он очередной раз покаялся в старых ошибках и вознес хвалы пятилетке, политике партии и Сталину, который «был прав... задушив в корне правую оппозицию». Особо Бухарин раскаивался за свое прошлое обвинение Сталина в «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», которое назвал «отрав ленным лозунгом». С другой стороны, Бухарин намекал на смену курса: «Пафос строительства дополняется пафосом освоения»3.

На съезде Бухарин критиковал фашизм резче Сталина, который еще не до конца определился с политикой в отношении Германии. Антифашизм стал теперь коньком Бухарина, он позволял намекать на тоталитарные черты сталинского режима4.

После съезда партии Бухарин хоть и был переведен из членов в кандидаты в члены ЦК, но назначен редактором второй по значению газеты СССР — «Известия». Это был сигнал всем, кто после бедствий Первой пятилетки стал внимательнее относиться к предупреждениям Бухарина: политика будет проводиться с корректировкой вправо. Официально это отрицалось.

1 Там же. С. 239.

2 Хлевнюк О.В. Политбюро. С. 103.

3 Х съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). С 124-129.

4 О «подтексте» антифашистских статей Н. Бухарина см: Коэн С. Бухарин. Политическая биография. С. 430—431.


На Бухарина события Первой пятилетки могли произвести не только отрицательное впечатление. Конечно, жестоко, но Сталин значительно приблизил их общую цель, о которой Бухарин писал в самый разгар НЭПа: «Сам рынок рано или поздно отомрет, ибо все заменится государственно-кооперативным распределением производимых продуктов»1. Как марксист, Бухарин не был рыночным социалистом. Но он полагал, что пере ход к государственно-кооперативной системе распределения позволит создать более демократический строй, чем капитализм. Готовность Сталина делать шаги в сторону либерализации режима определяло отношение к его политике со стороны как Бухарина, так и близ кой к нему по взглядам части большевистской элиты.

Вернувшись на идеологический фронт, Бухарин продолжал доставлять беспокойство Сталину и его команде. 12 мая в «Известиях» вышла концептуальная статья Бухарина «Экономика советской страны», в ко торой он развивал идеи, высказанные на съезде. На следующий день члены Политбюро получили возмущенные письма завагитпропа А. Стецкого (бывшего ученика Бухарина) и редактора «Правды» Л. Мехлиса, в которых они поносили статью своего бывшего кумира. Опытным партийным глазом критики обнаружили в статье Бухарина множество ошибок и намеков. Так, Бухарин писал: «Процент накопляемой части оказался крайне высок (и оттого так велико «напряжение»), перераспределение производительных сил шло за счет других отраслей (в том числе и сельского хозяйства), соотношение между производством и потреблением развивалось в сторону решительного перевеса первого...» Во Второй пятилетке это положение следует изменить. Не намекает ли Бухарин на то, что нужно вернуться к его предложениям 1928—1929 гг.?

1 Бухарин Н.И. Избранные произведения. С. 197.


Коллективизацию Бухарин называет «аграрной революцией». Если уж восхвалять, то творчески, показать, кто нынче диктует теоретические новшества. Стецкий и Мехлис, ответственные за массовую пропаганду, крайне недовольны этой вольностью терминологии: «По-видимому, тов. Бухарин решил снова выступать в качестве теоретика, задающего тон. Он оригинальничает и пытается сказать «новые слова». Однако эти новые слова звучат пока по-старому, по-бухарински»1.

Сначала Бухарин не стал отвечать на этот выпад, пытаясь установить деловой контакт с нынешними коллегами по пропагандистскому блоку. Сталин не желал такого сближения, отлично понимая, что Стецкий, а возможно, и Мехлис могут потянуться к более сильному и творческому теоретику, каковым был Бухарин на фоне официального догматизма. Сталин на стоял, чтобы Бухарин все же ответил на письма Стецкого и Мехлиса. Психологический расчет Сталина оказался верен — Бухарин не удержался в рамках вежливости, а буквально отхлестал своих критиков, смертельно обидев их. Показав, что в вопросе об основных фондах тяжелой индустрии Бухарин восхвалял поли тику партии, а не намекал на ее недостатки, он отчитывает бывшего ученика: «Непонимание т. Стецким проблемы основных фондов не извиняет его за его обвинения, ибо он умалчивает о тех местах, которые он наверное понимает, т. к. там все сказано как раз теми словами, к которым т. Стецкий привык». От догматизма, который проповедует Стецкий, «у людей сохнут мозги, и они делаются умственно бесплодными»2.

По поводу «новых слов» Бухарин отвечает, что все го лишь возвращается к Марксу. Но в этом-то и проблема — Маркс слишком сложен для массы агитаторов, и в хитросплетениях марксизма легко спрятать намек для молодых коммунистических интеллектуалов, новых учеников.

1 Советское руководство. Переписка. С. 277—279.

2 Там же. С. 284, 286.


Письмо Бухарина разъярило Стецкого, и он ответил уже совершеннейшей руганью. Не найдя, что ответить по существу, Стецкий связывает слова Бухарина, сказанные в 1934 г., со словами 1928 г. «Новые слова» Бухарина опасны, потому что наводят на опасные сравнения и размышления, «он пытается подставить теоретический горшок, в который каждый оппортунист может влить любую жидкость. Подставлять такие горшки т. Бухарин мастер... Эти гуттаперчевые формулы могут явиться лазейкой для последующих попыток оправдания т. Бухариным своих прежних ошибок». А вот «слова», против которых этот мастер ополчился, «близки и доступны каждому трудящемуся», и «не пора ли т. Бухарину... по настоящему заговорить языком партии?»1 В целом Стецкий, хорошо знавший Бухарина, понял вероятную тактику последнего: вернуть себе статус официального теоретика, создать более творческий теоретический и терминологический «аппарат» и с его помощью пересмотреть официальные догмы и взгляд на события последних лет. Такой идеологический «подкоп» может изменить партийную стратегию.

Сталин внимательно следил за этим спором. Теперь, когда два идеолога окончательно разругались, можно было выйти из тени и поставить Бухарина на место, что было особенно унизительно, ибо Сталин отдал пальму теоретического первенства полуграмотному Стецкому: «Прав т. Стецкий, а не т. Бухарин». С присущим ему умением делить все многообразие мнений на «правильное» и «неправильное», Сталин разложил бухаринские новации по полочкам: есть намеки на возможность идти к социализму «обходным путем», на сходство социалистических и капиталистических аграрных революций (еще Преображенский об этом писал). В общем, Бухарин исподволь критикует «лобовой удар» партии, хотя «к той же цели» можно было идти «обходным, но менее болезненным путем». «На самом деле правые шли не «к той же цели», а в капкан, поставленный классовым врагом, и если бы рабочие по слушались правых, то сидели бы в капкане...»1

1 Там же. С. 289-292.


Сталину не был нужен конкурент на ниве выработки теории. Бухарина решили использовать как журналиста, в крайнем случае — начальника журналистов, а он — за старое. «Новые слова». Что же, унизим еще раз. Будь у Бухарина немного политического чутья, он бы уже на XVII съезде понял, как сталинская группа относится к его «новым словам».

Киров, посвятивший большую часть своего выступления на съезде издевательству над оппозиционерами, прошелся и по Бухарину: «Пел как будто бы по нотам, а голос не тот». Эталоном нужного голоса был сам Ки ров, который предложил не принимать специальную резолюцию по докладу ЦК, а «принять к исполнению как партийный закон все положения и выводы отчетного доклада товарища Сталина»2. Сталин оказался скромнее — краткая резолюция была принята.

Был ли Киров искренен? Со времен меньшевика Б. Николаевского в советологии была принята версия о соперничестве Кирова и Сталина. Современные исследования показывают, что «мнение о соперничестве Сталина и Кирова на политической арене глубоко ошибочно»3. Кирова отличали особенно близкие от ношения со Сталиным. Киров, который до 1932 г. во время приездов в Москву останавливался у старого друга Орджоникидзе, теперь стал жить у Сталина дома: «В последние годы он тоже заезжал к Серго, завтракал с ним, оставлял портфель, уходил в ЦК. Но после заседаний в ЦК Сталин уже не отпускал Кирова, и Киров заходил за портфелем только перед отъездом...»4 В 1933—1934 гг. Киров был самым близким другом Сталина, вождь приглашал его париться вместе в бане (кроме верного охранника Власика такой чести больше никто не удостаивался). Сталин даже простил Кирову, что в 1917 г. тот поддерживал Временное правительство, что вскрылось в 1929 г. Все, лично наблюдавшие отношения Сталина и Кирова, подчеркивают их личную близость в 1934 г.5. Похоже, для Сталина именно Киров становился кандидатурой в наследники.

1 Там же. С. 294.

2 XVII Съезд Всесоюзной Коммунистической партии. С. 252—253.

3 Кирилина А. Неизвестный Киров. СПб., М., 2001. С. 323.

4 Цит. по: Кирилина А. Неизвестный Киров. С. 307.

5 Например, Рыбин А. Т. Рядом со Сталиным. // Социологические исследования. 1988, № 3. С. 87.


На съезде Киров был избран в Политбюро, Оргбюро и секретариат ЦК. Такая концентрация власти вопреки воле Сталина в 1934 г. была невозможна. Сталин постепенно загружает Кирова общесоюзными делами. Так, накануне гибели Киров отправился в командировку в Казахстан — бороться с новой угрозой голода.

Сталин пытался перевести Кирова в Москву, но тот «упирался», привыкнув к ленинградской работе. Ему хотелось остаться на старом месте хотя бы до конца Второй пятилетки. Как и в 1926 г., Киров считал, что пока не готов к более высокому уровню карьеры. В конце концов Сталин и Киров нашли компромисс — в Москву был переведен первый секретарь Нижегородской организации А. Жданов, который должен был отчасти разгрузить направление работы Кирова. А Киров, оставаясь в Ленинграде, должен был часть времени работать в Москве1. Несмотря на то что Жданов также стал одним из молодых выдвиженцев Сталина, роль Кирова явно была крупнее — перевод Жданова должен был облегчить подготовку Кирова. Жданов, таким образом, занимал второй эшелон власти, а Киров со временем мог возглавить первый. Сталин видел себя стратегом, а таких людей, как Киров, — проводниками этой стратегии, которые постепенно учатся, чтобы продолжить его дело.

Проблема преемственности власти словно рок будет висеть над Сталиным, считавшим себя единственным гарантом истинно-коммунистической стратегии.

1 См. Кирилина А. Указ. соч. С. 312.


И пока он воспитывал нового гаранта для будущего, поступали сигналы, что сама сталинская стратегия вызывает недовольство не только в низах общества и «отщепенцев», а в самом ЦК. Съезд интересен не только тем, что говорится с трибуны. Самое важное происходит в кулуарах. Там общались организаторы Первой пятилетки — каждый со своими сомнениями. Неужели только у меня на деле провалы, и только на словах — успехи. Нет, и у коллег тоже. Причем у всех. Сталинский план, несмотря на все усилия, не был достигнут1. Значит, не так уж были неправы оппозиционеры. Но об этом нельзя сказать с трибуны — тут же будешь лишен власти, попадешь в число отщепенцев, обливаемых идеологическими помоями.

Подавляющее большинство делегатов съезда будет уничтожено в 1937—1938 гг. Что такого Сталин знал о кулуарах съезда? О чем думал он, когда, получив в подарок от тульской делегации ружье с оптическим при целом, смотрел через него в зал? «В шутку». Один из немногих выживших делегатов съезда, В. Верховых, в 1960 г. дал показания Комиссии партийного контроля, расследовавшей события 30-х гг.: «В беседе с Косиором последний мне сказал: некоторые из нас говорили с Кировым, чтобы он дал согласие стать Генеральным секретарем. Киров отказался, сказав: надо подождать, все уладится»2.

По утверждению ОТ. Шатуновской, сотрудницы комиссии Президиума ЦК под председательством Н. Шверника, которая расследовала события 30-х гг., беседе Косиора и Кирова предшествовало прошедшее на квартире Орджоникидзе (в его отсутствие) совещание недовольных делегатов съезда, среди которых были такие влиятельные фигуры, как Косиор, Эйхе, Шеболдаев3.

1 Индустриализация Советского Союза. Новые документы, новые Факты, новые подходы. Ч. 2. М, 1999. С. 128-129.

2 Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 114.

3 Литературная газета. 1990. 27 июня.


Биограф Кирова А. Кирилина отрицает достоверность этих сведений, несмотря на то, что их подтвердил еще один гость съезда: «Спустя четверть века бывшие делегаты XVII съезда обменялись своими впечатлениями по вопросу: выдвигали или не выдвигали Кирова на должность генсека. Итог «да» — два голоса, «нет» — два голоса... Полагаю, что нет»1. Такое голосование, в котором решающий голос остается за А. Кирилиной, выглядит странно. Если два человека оказались свидетелями негласных обсуждений, то нет ничего удивительного в том, что большинство делегатов и даже часть членов счетной комиссии об этом слыхом не слыхивали. Не убедительно и возражение Кирилиной о том, что никто не участвовал в совещании лично. Еще бы. На такое совещание не пускали кого по пало, а после террора 1937—1938 гг. были уничтожены все сколько-нибудь нелояльные партийные боссы. К тому же нельзя согласиться, что свидетельство Верховых сделано «с чужих рук» — ведь ему о разговоре сообщил его непосредственный участник, а возможно, и инициатор. Кирилина удивлена, почему показания были даны в 1960 г., а не в 1957 г. Это легко объяснимо в 1957 г. еще не было ясно, чем может кончиться готовность давать такие показания, — исход борьбы за власть в Кремле не был ясен.

1 Кирилина А. Указ. соч. С. 313.


К тому же есть еще один важный свидетель. Уже во второй половине века выживший в сталинских лагерях Н. Оганесов рассказал Молотову, что во время съезда их собрал первый секретарь Азово-Черноморского крайкома Б. Шеболдаев: «вот он собрал человек восемь-десять делегатов», включая первого секретаря Казахского крайкома Л. Мирзояна1. Судя по всему, это уже другое совещание — ключевых фигур, кроме Шеболдаева, здесь нет. В перерыве съезда они переговорили с Кировым: «Старики поговаривают о том, чтобы возвратиться к завещанию Ленина и реализовать его... Народ поговаривает, что хорошо было бы выдвинуть тебя на пост генерального секретаря»2. Оганесов продолжает: «И он нас высмеял, изругал: Что вы глупости говорите, какой я генеральный»3. Молотов подтвердил, что Киров рассказал об этом Стали ну4. Сталин получил новые данные о том, что теперь среди лидеров мощных партийных кланов появилось немало людей, стремившихся его «убрать». Судя по последующему вниманию НКВД к Азово-Черноморскому краю, Киров мог сообщить Сталину о беседе с Шеболдаевым. Об оппозиционных настроениях Косиора Сталин догадался в 1938 г. Микоян подтверждает в своих мемуарах, что Сталин сообщил об этом факте членам Политбюро5.

Таким образом, вывод А. Кирилиной, «что все разговоры о тайном совещании, о замене Кировым Сталина являются мистификацией»6, нельзя признать обоснованным.

1 Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. 107—ЗП8 С. 307-308.

2 Хрущев Н. Воспоминания. // «Вопросы истории». 1990. № 3. С. 77.

3 Сто сорок бесед с Молотовым. С. 308. 4Там же. С. 478.

5 Микоян А. И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999. С. 593.

6 Кирилина А. Указ. соч. С. 315.


 Решающим для биографа Кирова является не «очная ставка» источников, а такое вполне логичное соображение: «Вряд ли можно поверить, что именно Киров был той фигурой, которая могла стать, по мнению делегатов, антиподом Сталина на посту генсека. Масштаб не тот»1.

Это верно. Но если недовольные партбоссы додумались совещаться по этому вопросу с Кировым, то им могло «хватить ума» взять власть самим. Киров был, очевидно, не способен руководить самостоятель но, как Ленин, Сталин, Троцкий. Так же потом соратники Сталина думали о Хрущеве, ставя его во главе партии. Хорош для «коллективного руководства». Для единоличного лидерства — «масштаб не тот».

По мнению В. Молотова, «Киров... теоретиком не был, и не претендовал... О том, чтобы ему идейно раз бить Троцкого, Зиновьева, Каменева, об этом и говорить нечего!»2 В случае подобной смены лидера могло быть облегчено и возвращение к власти оппозиционных вождей, когда выяснилось бы, что без соответствующей квалификации провинциальным руководителям не удается справиться с «масштабом».

Разговор об отстранении Сталина с Кировым был делом рискованным. Но Косиор, Шеболдаев и другие «старики» тоже когда-то договаривались между собой. Получается, что инициаторы новой оппозиции не ре шились выдвинуть себя кандидатами в генсеки. Сна чала попробуем уломать «кронпринца», а уж если не выйдет, то чем хуже Косиор или Шеболдаев?

Еще менее убедительные доводы выдвигает Н.И. Капченко: «Фактически весь состав Центрального Комитета был, что называется, повязан по рукам и ногам своими решениями в пользу предложенной Сталиным политики. И теперь, когда эта политика обнажала свои изъяны и пороки, члены ЦК несли и политическую, и моральную ответственность за нее, уклониться от которой они просто были не в состоянии» (Капченко Н.И. Политическая биография Сталина. Т. 2. М, 2006. С. 377). Увы, политический опыт XX века подтверждает наивность подобных суждений. Принятые ранее коллективные решения не мешали государственным мужам затем находить «крайнего» за них (вспомним XX съезд партии, когда Сталин был подвергнут критике за действия, в которых участвовали и «оттепельные» вожди партии, вспомним и отстранение от власти Хрущева, которому еще вчера пели дифирамбы руководители, назавтра обвинявшие его в волюнтаризме). Напротив, когда «большой скачок» Первой пятилетки проявил и колоссальные издержки, и экономические достижения, возникал соблазн воспользоваться достижениями, списав издержки на Сталина (как раньше сам он списывал их на ретивых исполнителей).

1 Там же. С. 315-316.

2 Сто сорок бесед с Молотовым. С. 478.


«Заговорщики» понимали, что нет шансов «прокатить» Сталина на выборах в ЦК. Делегаты не были для этого подготовлены, негласно договориться об этом с большинством делегатов было нереально — к Сталину поступит слишком много доносов. Надежда оставалась на выборы генсека членами ЦК. Отказ Кирова был важным аргументом в пользу того, чтобы подождать. Соотношение сил было неясным. В том числе и Стали ну. Он решил не искушать судьбу. Сталин не показал членам ЦК и Политбюро, что знает об их недовольстве, но пост Генерального секретаря как бы сам собой исчезает из официальных документов. Никто не стал генсеком. Сталин — секретарь ЦК, первый среди равных. Теперь Сталин опирался не на формальный статус, с которого можно переизбрать, а на культ своей личности. С культа снять нельзя, но можно свергнуть.

Верховых был членом счетной комиссии съезда и вспоминает, что против Сталина было подано 123—125 голосов. Комиссия Политбюро в 60-е гг. про верила это заявление и установила, что количество бюллетеней на 166 меньше, чем количеством мандатов. Кто-то из делегатов мог и не проголосовать, но для большевистской дисциплины 30-х гг. это не самое характерное поведение. Отсутствие 166 бюллетеней позволяет серьезно относиться к версии о фальсификации выборов. А. Кирилина предлагает считать, что нехватка бюллетеней объясняется «несобранностью, неразберихой, но никак не фальсификацией». Но Сталин, судя по последующим событиям, в этом вопросе «склонен соглашаться» с Шатуновской, а не с Кирилиной.

Именно кулуары съезда были тем местом, где со мнения каждого отдельного руководителя о несоответствии официальной пропаганды и результатов Пяти летки могли сложиться в единую картину. Пятилетка провалилась, и виноват в этом Сталин. Этот вывод сделала немалая часть коммунистических чиновников, ставших в этом отношении выразителями стихийного мнения общества.

Современные авторы А. Колпакиди и Е. Прудникова утверждают, что «даже несфальсифицированные результаты голосования были сокрушительным поражением» оппозиции. «Даже в партийных верхах, где оппозиционные настроения были наиболее сильны, противники Сталина могли набрать всего лишь 25% голосов»1. Но съезд партии 30-х гг. — это не британский парламент. «Тертые калачи», осторожно обсуждавшие смещение Сталина, да еще и погоревшие на этом обсуждении (не с тем посоветовались, Киров доложил), вовсе не собирались свергать Сталина голосованием на съезде. Съезд, тем более номенклатурный, — это масса людей, которые будут голосовать так, как скажет президиум. Поэтому следовало действовать аппаратными методами.

И уж крайним идеологизмом выглядит утверждение, что оппозиционные настроения были наиболее сильны в партийных верхах. Тонны партийных документов вопиют о массовом недовольстве в первой половине 30-х гг. буквально во всех слоях развороченного социального муравейника. Множество документов, пришедших «от низов», сочатся ненавистью к «вождям пролетариата». До партийной верхушки оппозиционные настроения доходили в последнюю очередь, но в тоталитарной системе именно это имеет политическое значение. Тем не менее следующий ход в этой игре сделал именно человек из низов.

1 Колпакиди А., Прудникова Е. Двойной заговор. Сталин и Гитлер: несостоявшиеся путчи. М., 2000. С. 194—195.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ВЫСТРЕЛ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА

1 декабря 1934 г. бывший партийный работник Л. Николаев проник в здание Смольного в Ленинграде. 3 декабря Николаев рассказывал: «Я увидел, что навстречу мне по правой стороне коридора идет Сергей Миронович Киров на расстоянии от меня 15— 20 шагов. Я, увидев Сергея Мироновича Кирова, остановился и отвернулся задом к нему так, что, когда он прошел мимо, я смотрел ему вслед в спину. Пропустив Кирова от себя на 10—15 шагов, я заметил, что на большом расстоянии от нас никого нет. Тогда я пошел за Кировым вслед, постепенно нагоняя его. Когда Ки ров завернул налево к своему кабинету, расположение которого мне было хорошо известно, вся половина коридора была пуста — я подбежал шагов пять, вынув на бегу наган из кармана, навел дуло на голову Кирова и сделал один выстрел в затылок. Киров мгновенно упал лицом вниз»1.

Николаев уже несколько месяцев вынашивал планы убийства. 15 октября его задержали у квартиры Кирова, но Николаев убедительно объяснил свой визит: незаконно уволенный с работы партиец, он ходатайствовал о предоставлении ему какой-нибудь должности. Найденный у Николаева пистолет принадлежал ему законно. Николаева отпустили. 1 декабря он при шел в Смольный для того, чтобы получить билет на собрание партийного актива, где должен был выступать Киров. Он ходил из кабинета в кабинет, знакомые, которых у него было немало по партийной работе, так и не выдали ему билета.

В этот день Киров не должен был присутствовать в Смольном, но он изменил свои планы и заехал ненадолго. Охранник Кирова Борисов немного отстал, перемолвившись с сослуживцем. Киров повернул за угол и услышал за спиной торопливые шаги...

1 Цит. по: Кирилина А. Неизвестный Киров. С. 408.


Узнав о выстреле, Сталин проговорил одно слово: «Шляпы!» Немедленно была сформирована группа высших партийных руководителей, которая под строжайшей охраной выехала в Ленинград. Перед отъездом лидеры партии написали и оперативно приняли постановление президиума Верховного совета о борьбе с терроризмом. Дела о терактах теперь следовало вести ускоренным порядком. А. Кирилина считает: «Его авторами владело одно чувство — ярость»1. Добавим — и страх. Если открыт сезон охоты на вождей, то кто следующий? 5 декабря, когда указ был доработан, было объявлено, что дела о терроризме будут слушаться без участия сторон и даже подсудимых. Как в Гражданскую войну — некогда разбираться, надо перебить всех подозреваемых, чтобы виновник не ушел.

Сталин допросил Николаева. Тот утверждал: «Все это я подготовил один, и в мои намерения никогда я никого не посвящал». На допросе 1 декабря убийца объяснил свои мотивы: «Оторванность от партии... мое безработное положение и отсутствие материальной по мощи со стороны партийных организаций». Николаев надеялся, что его выстрел может «стать политическим сигналом перед партией, что... накопился багаж не справедливых отношений к живому человеку со стороны отдельных государственных лиц»2. Отдельных лиц, а не системы. В Смольном поговаривали о. романе между Кировым и женой Николаева. В своем дневнике он написал: «М., ты могла бы предупредить многое, но не захотела»3. Жена Николаева Мильда Драуле сразу же после убийства оказалась в руках НКВД, ее допрос начался через пятнадцать минут после выстрела4. Не к Мильде ли приезжал Киров в Смольный, не у себя ли в кабинете назначил он встречу?

1 Кирилина А. Указ. соч. С. 297.

2 Цит. по: Кирилина А. Указ. соч. С. 217, 406, 407.

3 Там же. С. 253.

4 Кремль-9. ОРТ.


Но основные мотивы, зафиксированные в дневнике, — все же социальные. Николаевым владело отчаяние. Ведь он был тем самым безработным, которых в СССР официально не было с 1930 г. В своем письме к Политбюро накануне покушения Николаев писал: «Для нас, рабочего люда, нет свободного доступа к жизни, к работе, к учебе... Везде, где я только желал через критику принести пользу дела... получал тупой отклик... Я прошу предоставить мне в первую очередь и в самом ближайшем времени санаторно-курортное лечение, но если нет этой возможности, то я должен бросить веру и надежду на спасение»1. Помогут — прощу все, даже роман партбосса с женой (если Николаев в него верил). Не помогут — убью. Из личных мотивов вытекали политические. В своем «Политическом завещании» («Мой ответ перед партией и отечеством») Николаев писал: «Как солдату революции, мне никакая смерть не страшна. Я на все теперь готов, а предупредить этого никто не в силах. Я веду подготовление подобно А. Желябову... Привет царю индустрии и войны Сталину...»2

Это был бунт доведенного до отчаяния маленького человека, вечного персонажа российской истории и литературы.

1 Кирилина А. Указ. соч. С. 257.

2 Там же. С. 262.


Николаев — маленький человек из партийной среды. Он типичен и этим страшен. Таких выброшенных на обочину неуравновешенных и обиженных людей миллионы, это — целый социальный слой, и каждый его представитель может оказаться смертельно опасным. Сигналы об этом партийное руководство получало давно. Так, в 1929 г. ЦКК рассматривало дело некоего коммуниста, который жаловался: «У меня, в угоду антисоветским элементам, как у буйно-помешанного, было отобрано огнестрельное и холодное оружие, причем соответствующий врач, очевидно за взятки, дал соответствующую справку... ОГПУ почему-то оказывалось слепым орудием в руках указанного антисоветского элемента... Право на оружие (я) заслужил своим активным участием в Гражданской войне, в которой потерял свое здоровье... На меня очевидно смотрят как на отработанное пушечное мясо...»1 Пока «герой Гражданской войны», которого «незаслуженно» объявили буйно-помешанным, нападает на своих соседей и медицинских работников. Но уже критикует ОГПУ и ЦКК. А кого он возненавидит завтра, когда его требования не будут удовлетворены? Это — разоруженный Николаев, слишком темпераментный. А сколько было не разоруженных, «не раскрытых».

Маленькие люди — герои Гражданской войны. Пользуясь связями среди товарищей по партии, они могут преодолеть препоны охраны и выстрелить в ко го угодно — в Сталина и его ближайших единомышленников. Вычистить этих людей из партии, из правя щей элиты — это, оказывается, значит не решить проблему, а только обострить ее. Вероятно, в это время в голове Сталина стал складываться план чистки не просто от оппозиции, а от целых социальных слоев, которые не нашли своего места в новой социальной структуре. В социалистическом обществе не должно быть социального «отребья», маргиналов, людей без «места» — питательной среды оппозиционных движений.

По прибытии Сталина в Ленинград ему сообщили, что незадолго до убийства в НКВД поступил сигнал о подготовке покушения на Кирова организацией «Зеленая лампа». Источником была осведомительница М. Волкова, отличавшаяся страстью к повсеместному разоблачению «врагов народа». Сигнал проверялся, не подтвердился, после чего Волкову отправили в псих лечебницу. Сталин отнесся к сигналу Волковой серьезно, ее вызволили из дома скорби и представили пред очи вождя. Показания Волковой были снова проверены и потом снова не подтвердились. Но на какое-то время версия заговора против Кирова получила подтверждение. Сталин соответствующим образом ориентировал следствие. Отъезжая в Москву 3 декабря, Сталин снял с постов руководителей Ленин градского НКВД как за сам факт провала, так и на случай, если они причастны к организации покушения.

1 РГАСПИ. Ф.613. Оп. 3. Д.201. Л.1-2.


Организация была нужна и НКВД, чтобы доказать — не такие мы уж «шляпы». Если убийство готовил не «маленький человек», а разветвленная организация, провал не так позорен.

Если Сталин в дальнейшем доказывал, что Киров пал жертвой заговора троцкистов, то Троцкий сразу же стал намекать, что тут не обошлось без заговора Сталина. Эту версию затем принял Хрущев. Причем версия Троцкого обосновывалась теперь с помощью аргументов Сталина — охрана Кирова была так плохо поставлена, что тут явно не обошлось без сознательного попустительства убийце. Была бы террористическая организация, а заказчик найдется.

Решающим аргументом стало действительно загадочное событие: «Крайне подозрительным является то обстоятельство, что, когда прикрепленного к Кирову чекиста Борисова 2 декабря везли на допрос, он оказался убитым при «аварии» автомашины, причем никто из сопровождающих его лиц при этом не пострадал»1.

Гибель охранника Борисова является главным аргументом в пользу версии широкого заговора с целью убийства Кирова. Это событие тщательно исследовалось Комиссией Политбюро в 60-е гг. Верховный суд вернулся к этой проблеме в 1991 г. Научный анализ этого инцидента провела А. Кирилина. Выводы неутешительны для версии заговора: Борисов сидел у борта полуторки, когда сломалась рессора. Машину бросило в сторону, она ударилась о стену дома. О нее же ударилась голова Борисова2. Убить Борисова, чтобы замести следы, было бы самоубийством — гибель охранника подтверждала почти неопровержимо, что за спи ной Николаева стоит разветвленный заговор, проникший даже в НКВД. И если сейчас доступные факты позволяют склоняться к версии о трагической случайности, то в декабре 1934 г. поверить в нее Сталин не мог. И не поверил.

1 Известия ЦК КПСС. 1989, № 3. С. 138.

2 Кирилина А. Неизвестный Киров. С. 343—354.


Но Николаев сообщников и руководителей не вы давал. Следователи столкнулись с человеком, находившимся в тяжелом психологическом состоянии: «Он буквально каждые пять минут впадал в истерику, а вслед за этим наступало какое-то отупение, и он молча сидел, глядя куда-то в одну точку»1. Николаев кричал в тюрьме, что его мучают. Это, однако, еще не означало пыток, особенно если учесть психологический склад заключенного. Пока Сталин предпочитал тактику «пряника», которая не исключала последующего «кнута»: «Кормите его, чтобы он окреп, а потом рас скажет, кто им руководил, а не будет говорить, засыпем ему — все расскажет и покажет»2. Сталин, таким образом, заинтересован в выяснении истины (что было бы опасно, если Сталин сам «заказал» Кирова), но не требует «выбивать» из Николаева фамилии именно зиновьевцев (в дальнейшем — главных обвиняемых). Однако в области агитации выбор уже был сделан. Раз за Николаевым стояла организация, лучше всего на эту роль подходили именно зиновьевцы. Николаев во многом повторял лозунги левой оппозиции, которая в Ленинграде была представлена в первую очередь зиновьевцами. Конечно, Николаев мог и сам дойти до тех же несложных выводов, как и левые. Но логичнее было бы предположить, что его идейная эволюция происходила под влиянием оппозиционных взглядов, циркулировавших в северной столице. Пока Николаев был доволен жизнью, он, как и большинство партактива, поддерживал генеральную линию. Но теперь, когда наступило похмелье, Николаев начал повторять аргументы оппозиции. После Первой пятилетки такую эволюцию прошли миллионы людей. Даже если организации террористов нет, есть оппозиционная организованная среда, которая вырастила фанатика-террориста.

1 Цит. по: Кирилина А. Указ. соч. С. 251. 2Там же. С. 278.


17 декабря «Правда» утверждала, что убийца по дослан «подонками» из бывшей зиновьевской оппозиции. Следствие приступило к арестам знакомых Николаева. Естественно, среди них было немало зиновьевцев — недовольных ленинградских коммунистов. В дневнике Николаева упоминался известный зиновьевец И. Котолынов и троцкист Н. Шатский. По иронии судьбы НКВД планировало арестовать их за оп позиционную пропаганду еще в октябре, но Киров от клонил это предложение.

По утверждению сотрудника НКВД, подсаженного к Николаеву, в полусне-полубреду он сказал: «Если арестуют Котолынова, беспокоиться не надо, он чело век волевой, а вот если арестуют Шатского — это мелюзга. Он все выдаст»1. Если эти слова действительно принадлежали Николаеву, то он и здесь ошибся.

Перемежая признания с попытками самоубийства, Николаев 6 декабря подтвердил участие в заговоре Котолынова и Шатского.

Следствие разрабатывало и другие версии, в том числе «зарубежную» и «белогвардейскую». Вскоре после убийства были расстреляны 103 «белогвардейца» — этот «материал» не понадобился.

Для «иностранного следа» тоже были основания — в отчаянной жизненной ситуации Николаев предпринимал рискованные действия. Он законтактировал с германским представительством — то ли в надежде на эмиграцию, то ли как шпион-инициативщик. Однако НКВД не нашло какой-то связи этого факта и решения Николаева убить Кирова. Прежде всего у немцев отсутствовал на этот счет какой-либо мотив. Так что в наше время охота разрабатывать эту жилу осталась у тележурналистов, которые ценят оригинальность вер сии выше ее обоснованности. Но они не могут объяснить, что за «зуб» вырос у Гитлера именно на Кирова.

1 Там же. С. 277.


Так что из всего многообразия версий довольно быстро осталось две — или отчаявшийся одиночка, или организация, имеющая внутриполитическое происхождение.

Председатель Комиссии партийного контроля Н. Ежов рассказывал: «Т. Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева и говорит: «Ищите убийц среди зиновьевцев». Я должен сказать, что в это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя еще кое-где и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит...

Первое время довольно туго налаживались наши взаимоотношения с чекистами, взаимоотношения чекистов с нашим контролем. Следствие не очень хотело нам показывать, как это делается, и вообще. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин по звонил Ягоде и сказал: «Смотрите, морду набьем...»

Ведомственные соображения говорили: впервые в органы ЧК вдруг ЦК назначает контроль. Люди не могли никак переварить этого...»1

6 декабря схема следствия под давлением «сверху» сложилась: существовало два центра — в Ленинграде и Москве. Во главе «Московского центра» стоят Зиновьев и Каменев.

Следственной группе во главе с заместителем нар кома внутренних дел Я. Аграновым удалось убедить Николаева в том, что он может выполнить еще одну важную «миссию» — помочь разгромить зиновьевцев. Николаев не принадлежал к оппозиции, враждебность к Кирову не исключала ненависти и к Зиновьеву. Играя на неустойчивых психологических клавишах Николаева, его мессианизме, нервных перепадах от одной позиции к другой, следователи добились своего. Такая же игра велась и с другими обвиняемыми.

1 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. С. 153-154.


После 8 декабря Николаев «сломался» и стал давать показания о группах Котолынова и Шатского, которые готовили покушение на Кирова. Он часто путался в показаниях, но НКВД не обращало на это внимания — нужно было скорее отчитаться о раскрытии заговора оппозиционеров. Сталин тоже не мог вникать во все нюансы дела и с удовлетворением ре шил, что зиновьевская версия оказалась верной. Раз Николаев был левым оппозиционером идейно, был знаком с известными ленинградскими левыми, то по чему бы ему не быть левым оппозиционером (зиновьевцем) организационно?

Постепенно из знакомых Николаева вырисовывался «ленинградский центр», в который НКВД «вовлекло» пока 14 человек. Трое согласились сохранить себе жизнь ценой признания в причастности к убийству (возможно, кто-то что-то слышал от Николаева о его планах, где-то поддакнул, что уже означало «причастность»).

Остальные арестованные (кроме Шатского) тут же признали, что участвовали в подпольной оппозиционной зиновьевской группе, но причастность к убийству категорически отрицали. Арестованные подтверждали: «Руководители нашей организации постоянно указы вали, что все зло исходит от нынешнего руководства т. Сталина и тт. Молотова, Кагановича и Кирова»1. Иначе и быть не могло — внутриполитическая про грамма зиновьевцев и сталинцев почти не различалась, вопрос заключался в том, кто способен компетентно ее осуществлять. Раз пятилетка ведет к провалам, то дело не в однопартийной системе, не в коммунистической идеологии и даже не в форсированной индустриализации, а в Сталине. В таком взгляде на вещи нет ничего невероятного, практически такая же точка зрения была официальной при Хрущеве. Арестованные зиновьевцы продолжали агитировать следователей за своих вождей: «В случае возникновения войны современному руководству ВКП(б) не справиться с теми задачами, которые встанут, и неизбежен приход к руководству страной Каменева и Зиновьева»2.

1 Цит. по: Кирилина А. Неизвестный Киров. С. 425.

2 Кирилина А. Указ. соч. С. 364.


С 10 декабря начались аресты оппозиционеров, которые уже не были лично знакомы с Николаевым. Пошло «выкорчевывание» фракции Зиновьева и Каменева. Пресса все чаще произносило слово «двурушничество». «Двурушниками» называли зиновьевцев и тех троцкистов, которые заявили о своем разрыве с оппозицией (это — «одной рукой»), а на самом деле продолжали вести оппозиционную деятельность («другой рукой»). Такое «двурушничество» было сутью тактики зиновьевцев с декабря 1927 г., а потом и части троцкистов.

18 декабря было разослано секретное письмо ЦК парторганизациям «Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова». В нем о зиновьевцах говорилось: «Они стали на путь двурушничества как главного метода своих отношений с партией... В отношении двурушника нельзя ограничиваться исключением из партии — его надо арестовать и изолировать, чтобы помешать ему подрывать мощь пролетарской диктатуры»1.

С 18 декабря Зиновьева и Каменева называют в прессе «фашистским отребьем». Они были арестованы 16 декабря.

1 Цит. по: Кирилина А. Указ. соч. С. 360.


При аресте Зиновьев сел писать письмо Сталину: «С того времени, как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которые я должен был бы скрывать от партии, от ЦК, от Вас лично»1. У Сталина были основания не верить этому.

Накануне убийства Кирова Зиновьев затеял рискованную игру, что вызвало грандиозный скандал. Он позволил себе отправить «идеологический сигнал» прямо через теоретический рупор ВКП(б) «Большевик», причем вопреки ясно выраженной воле Сталина.

Началось с того, что Сталин счел нецелесообразным разрешить подготовленную в «Большевике» публикацию статьи Энгельса «Внешняя политика русского царизма». Прочитав статью «классика», опубликованную в 1890 г., Сталин испещрил ее пометками: «Слишком просто. Стиль легкого памфлетиста», «Это качество было присуще дипломатии Германии и Англии так же, как и России», «Почему? Ведь это неверно», «А куда девались Англия, ее противоречия с Гер манией?», «Наивно»2. Действительно, статья Энгельса написана в стиле либерального памфлета, где ответственность за беды Европы возлагаются на Россию, а столь же негативная роль западноевропейских государств остается в тени. Сталин вовсе не отказывается от характеристики Российской империи как жандарма Европы, но стремится восстановить историческую справедливость — Запад ничем не лучше.

1 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. С. 154.

2 Сталин И. В. Историческая идеология в СССР в 1920—1950-е годы: Переписка с историками, статьи и заметки по истории, стенограммы выступлений. Сборник документов и материалов. Часть I. 1920-1930-е годы. СПб., 2006. С. 226-233.


Статья так «раззадорила» Сталина, что он 19 июля 1934 г. даже направил членам Политбюро и директору ИМЭЛ В. Адоратскому большой текст с критикой наиболее «русофобских» положений Энгельса. Этот текст был опубликован в мае 1941 г., уже в иных политических обстоятельствах, а в 1934 г. для публикации не предназначался. Обычно работу Сталина «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма» рассматривают в контексте «державного» поворота политики и «отказа» Сталина от идеи мировой революции1. Сам текст сталинской критики Энгельса (как, впрочем, и другие выступления Сталина этого периода) не дает оснований для столь смелых выводов — Сталин нигде публично не отказывался от самой идеи мировой революции и не утверждает, что роль России была лучше, чем других европейских хищников.

Суть позиции Сталина: публикация статьи Энгельса не в собрании сочинений (то есть в контексте своего времени, творчества «классиков»), а в «нашем боевом журнале, в «Большевике», будет воспринята как актуальные указания и «может запутать читателя». «Я уже не говорю о том, что завоевательная политика со всеми ее мерзостями и грязью вовсе не составляет монополию русских царей». А это важно — ведь русских царей нет, а западные государства, которых косвенно оправдывает Энгельс, — продолжают противостоять коммунистическому движению.

1 Зеленое М.В. Энгельс, Маркс и внешняя политика России глаза ми Сталина. // И.В. Сталин. Историческая идеология в СССР в 1920—1950-е годы: Переписка с историками, статьи и заметки по ис тории, стенограммы выступлений. Часть I. 1920—1930-е годы. С. 221.


Сталин указывает на «переоценку роли царской власти как «последней твердыни общеевропейской реакции» (слова Энгельса). Что царская власть в России была могучей твердыней общеевропейской (а также азиатской) реакции — в этом не может быть сомнения. Но чтобы она была последней твердыней — в этом позволительно сомневаться». Из такой постановки вопроса Энгельсом вытекает, что война «буржуазной Германии с царской Россией является не империалистической, не грабительской, не антинародной войной, а войной освободительной или почти освободительной?

Едва ли можно сомневаться, что подобный ход мыслей должен был облегчить грехопадение германской социал-демократии 4 августа 1914 года, когда она решила голосовать за военные кредиты и провозгласила лозунг защиты буржуазного отечества от царской России, от «русского варварства» и т.п.».

Косвенная ответственность Энгельса за грехопадение старой социал-демократии, отцом которой он является, — это полдела. У Сталина в кармане есть и более существенный компромат на духовного отца Второго Интернационала: «Характерно, что в своих письмах на имя Бебеля, писанных в 1891 году (через год после опубликования статьи Энгельса), где трактуется о перспективах надвигающейся войны, Энгельс прямо говорит, что «победа Германии есть, стало быть, победа революции», что «если Россия начнет войну, — вперед на русских и их союзников, кто бы они ни были!»

Понятно, что при таком ходе мыслей не остается места для революционного пораженчества, для ленинской политики превращения империалистической войны в войну гражданскую»1.

Таким образом Сталин противопоставляет Энгельсу и воспитанной им «старой» социал-демократии ленинскую позицию революционного пораженчества, а не русской державности, как представляют позицию Сталина сторонники теорий его националистического перерождения/воскрешения (в спектре от Троцкого до Устрялова и их нынешних эпигонов, о которых речь пойдет ниже).

1 Сталин И.В. Историческая идеология в СССР в 1920—1950-е годы... Часть I. 1920-1930-е годы. С. 236-239.


Политбюро, естественно, согласилось с доводами Сталина и 22 июля приняло постановление: статью в «Большевике» не публиковать, оставив ее до соответствующего тома собрания сочинений Маркса и Энгельса.

30 июля Сталин отправляется в отпуск. В августе выходит очередной номер «Большевика», где возмущенный Сталин обнаруживает другую работу Энгельса практически той же идейной направленности — письмо к И. Надежде 1888 г. Публикация, не согласованная со Сталиным, сопровождается предисловием «От редакции», в котором Сталин узнал руку Зиновьева.

В своем письме И. Надежде Энгельс утверждает, что если вспыхнет война, то нужно желать поражения всем правительствам. Но особенно сосредоточивается на России, «кошмаре, тяготеющем над всей Европой». Здесь особенно нужна революция.

Зиновьев в своем предисловии подчеркивает, что представление о России как источнике сил европейской и германской реакции, резерве мировой контрреволюции — это общее мнение как Энгельса, так и Маркса. Однако это не значит, что Энгельс — оборонец. Зиновьев приводит «пораженческие» цитаты из Энгельса, вступая в полемику с неизвестной читателям позицией Сталина: «Письмо Энгельса к И. Надежде показывает, что «пораженцем» был и Энгельс». Затем Зиновьев приводит серию цитат из Маркса и Энгельса, где они ждут революцию в России и противопоставля ют Россию и самодержавие. Эти цитаты призваны защитить «классиков» от обвинений в «русофобии».

Было ли известно Зиновьеву письмо Сталина через Адоратского? Вполне возможно, что само письмо он не читал, но, очевидно, знал о запрете на публикацию статьи Энгельса и общих мотивах этого запрета. Письмо Сталина было направлено Адоратскому 19 июля, а статья Зиновьева ушла в типографию 23 июля. Более того, до 25 или даже до 28 июля текст Зиновьева согласовывался с ИМЭЛ (в котором уже знали о письме Сталина и обсуждении вопроса о запрете публикации). Текст Зиновьева был согласован с ответственным редактором «Большевика» В. Кнориным, который не заметил никакого подвоха (как, впрочем, и другие члены редакции). Как раз Кнорин должен был писать «от редакции», но Зиновьев убедил его, что сделает работу лучше. Отстаивая непогрешимость Энгельса, Зиновьев в черновике Кнорина зачеркнул указание на то, что «маршрут мировой революции в эпоху империализма оказался несколько иным», чем думал Энгельс. Таким образом, Зиновьев собирался от стаивать чистоту риз «классиков» против сталинских новаций. В любом случае, у редакции «Большевика», которая не позднее 26 июля получила выписку постановления Политбюро о запрете публикации статьи Энгельса, была возможность задержать печатание очередного номера «Большевика» и изъять письмо Энгельса с предисловием Зиновьева до лучших времен. Но это не было сделано, и «Большевик» пошел в на бор с «идеологической бомбой»1.

1 Там же. С. 249-250.


Попытка Зиновьева поправить Сталина сама по себе могла вызвать у вождя приступ гнева. Зиновьев (не забыв снабдить текст льстивой ссылкой на самого Сталина) как бы предупреждает вождя о невозможности публичной критики Энгельса (сам Сталин решится на это только в мае 1941 г.). Но Зиновьев, допущенный к партийному рупору, на этом не останавливается и, опираясь на цитаты из «классиков», обращается к старому спору о революции в Азии — чрезвычайно болезненной для Сталина теме1. Крах коммунистов в Китае в 1927 г. — тягчайшее поражение сталинской внешней политики, которое мучительно обдумывалось как раз в 1934 г. в связи с воз вращением к тому курсу, который потерпел неудачу в Китае, — политике широкой левой коалиции2. Зиновьев возвращается к этой теме и не случайно приводит цитаты из «классиков», посвященные уже не Рос сии, а именно Китаю. Его позиция, подкрепленная цитатами «классиков», прежняя: толчок для мировой революции «может придти и из Франции, и из Рос сии, и из Индии, и из Китая»3. Но он обязательно должен вызвать «революцию на континенте» (слова Маркса, имеется в виду Западная Европа). То есть Россия и Китай играют роль запала. А как же «строительство социализма в отдельно взятой стране»! Полу чается, что Зиновьев через журнал «Большевик» начинает новый поход в защиту марксизма от Сталина.

5 августа Сталин написал возмущенное письмо Кагановичу: «Я думаю, что дело это серьезное. Не можем оставлять «Большевик» в руках таких олухов, которых т. Зиновьев всегда может околпачить»4. В тот же день Сталин разразился циркуляром к членам Полит бюро и членам коллегии журнала «Большевик», в ко тором обвинил редакцию «Большевика» в фальсификации взглядов Энгельса «в пику позиции ЦК». Редакция желает скрыть от читателей различие во взглядах Энгельса и Ленина, чтобы доказать, что Ленин «не дал ничего существенно нового в деле определения характера войны и политики марксистов в связи с войной». Сталин дал себе волю в критике Энгельса, повторив свои прежние аргументы и добавив новые: «Энгельс не понимал империалистического характера грядущей войны». Из того, что «Энгельс остается нашим учителем», вовсе не следует, «что мы должны замазывать ошибки Энгельса». «Я думаю, что в своей за метке редакция «Большевика» исходит из одной троцкистско-меньшевистской установки, в силу которой Энгельс сказал будто бы все, что нужно сказать о вой не, ее характере и политике марксистов в связи с вой ной, что марксистам остается только восстановить сказанное Энгельсом и применить его к практике, что Ленин будто бы так именно и поступил, заявив «аналогичную позицию в войне 1914 года», что, кто не со гласен с этим, тот ревизует марксизм, тот не настоящий марксист.

1 Подробнее о полемике Сталина и левой оппозиции во время революции в Китае см.: Шубин A.B. Вожди и заговорщики. Политическая борьба в СССР в 20-30-х годах. М., 2004. С. 133-142; Шубин A.B. Мир на краю бездны. От глобальной депрессии к мировой войне. 1929-1941. М., 2004. С. 19-24.

2 Шубин A.B. Мир на краю бездны. С. 198—210.

3 Стопин И.В. Историческая идеология в СССР в 1920—1950-е годы... Часть I. С. 244-247.

4 Там же. С. 251.


Как известно, из такой же установки исходили троцкистско-меньшевистские господа, когда они отрицали возможность победы социализма в одной стране, ссылаясь на то, что Энгельс в «Принципах коммунизма» (1846 г.) отрицает такую возможность, что Энгельс де уже сказал все, что нужно было сказать, и кто продолжает настаивать на возможности победы социализма в одной стране, тот ревизует марксизм.

Едва ли необходимо доказывать, что подобная установка является насквозь гнилой и антимарксистской, ибо она обрекает марксизм, его метод на застой, на прозябание, отдавая его в жертву букве»1.

Ставка в этой войне цитат Зиновьева и Сталина очень высока — можно ли развивать марксизм, противоречить «классикам» в каких-то отдельных положениях, или цитата из Маркса и Энгельса является окончательным аргументом в вопросах, относящихся к XX веку. Если так, то левая оппозиция права в критике концепции «социализма в одной стране».

Зиновьев был выведен из редакции, ошибка редакции «Большевика» была заклеймлена постановлением Политбюро. Сталин даже немного смягчился и писал Кагановичу: «Нельзя все валить на т. Зиновьева. Тов.

1 Там же. С. 252—253.


Кнорин отвечает не меньше, а больше, чем т. Зиновьев»1. Кнорина на посту ответственного редактора заменили Стецким. От Зиновьева требовали очередного покаяния. Он тщательно работал над ответом, стараясь избегнуть нового унижения, считая, что прав-то он, и, может быть, наступит день, когда об этом можно бу дет прямо говорить партии. Письмо выдержано в сдержанном тоне: «Корень моей ошибки — в том, что вы справедливо называете приверженностью к «догматическому марксизму». Излечиться от этой болезни, как видно, не легко. Но я постараюсь излечиться и от нее»2. Зиновьев уверяет, что не хотел противопоставить свое мнение мнению ЦК. В общем, в его статье действительно не было своего мнения — одни «классики». Такой догматизм у большевиков считался меньшим грехом, чем ревизионизм. Это письмо Зиновьев писал в ноябре. 1 декабря последовало убийство Кирова...

1 Там же. С. 258.

2 Там же. С. 261.


Можем ли мы узнать что-то о взглядах Каменева накануне ареста, раз он не имел возможности изложить их открыто. В таких случаях политики часто прибегают к эзопову языку, чтобы подать сигнал своим сторонникам, а может быть, — и потомкам. Незадолго до ареста Л. Каменев по долгу службы в издательстве «Академия» писал предисловие к сборнику, посвященному заговору Каталины в древнем Риме. Он считает, что это — «революционное движение», «последняя попытка сопротивления республиканских элементов» наступлению цезаризма. «Они не оставили истории никаких свидетельств о своей программе, своих планах и замыслах. Сохранились только свидетельства смертельных врагов движения... Обесчещение врага, сведение социально-политического движения к размерам уголовного преступления — такова была цель обоих (выражавших официальную точку зрения Цицерона и Салюстия. — А.Ш.). Задача удалась... Катилина и его сообщники вошли в историю как устрашающий образец политических авантюристов, готовых ради низменных личных целей, опираясь на отребье человечества, предать на поток и разграбление ос новы человеческого общежития. Обычная участь разгромленного революционного движения»1. Сталинское словечко «отребье» Каменев приводит почти в это же время, когда пишет о советском обществе. Будет оно звучать и на процессах, где Каменева и других участников «разгромленного революционного движения» будут обвинять в стремлении «предать на поток и разграбление основы человеческого общежития», вредительстве небывалых масштабов. Но Каменев незадолго до ареста предупредил: нельзя судить о революционном движении, пытавшемся остановить наступление царизма, по прокурорским речам его врагов.

К 23 декабря 1934 г. все причастные к ленинградской группе зиновьевцев оказались под арестом. Всего было арестовано 843 человека. Те ленинградские зиновьевцы, которых не включили непосредственно в «террористический центр», проходили по делу «Ленинградской контрреволюционной группы Сафарова, Залуцкого и других».

Руководителем «ленинградского центра» был признан И. Котолынов, один из лидеров ленинградского комсомола до 1925 г., исключенный XV съездом из партии и восстановленный в 1928 г., стал руководителем факультетского партбюро в Ленинградском индустриальном институте. Как и большинство зиновьевцев, он не порвал связей с группой единомышленников, решивших действовать изнутри партии. Заявление Котолынова с просьбой о восстановлении в ВКП(б) редактировал сам Каменев.

1 РГАСПИ. Ф. 323. Оп.1. Д. 64. Л. 1.


Котолынов был настолько потрясен убийством, что просто не счел возможным скрывать существование подпольного зиновьевского кружка: «Я признаю, что наша организация несет политическую и моральную ответственность за выстрел Николаева. Нами создавались такие настроения, которые объективно должны были привести к террору в отношении руководителей партии и правительства. Как активный член этой организации я и лично несу за это ответственность»1. Такое признание Котолынов сделал после то го, как следствие убедило его в том, что Николаев вращался в кругу зиновьевцев, где «культивировались озлобленные настроения против партруководства и которые могли объективно среди горячих голов породить террористические настроения. Причем совсем не важно, кто был бы этой горячей головой: Николаев, Сидоров или Петров»2. Николаев был арестован, но миллионы «озлобленных» Сидоровых и Петровых оставались на свободе. У Сталина были все основания бояться Сидоровых и Петровых, а значит, и оппозиционных кругов, воспитывавших экстремистов.

1 Цит. по: Кирилина А. Неизвестный Киров. С. 411.

2 Там же. С. 412-413.


Донесения о «Петровых и Сидоровых» приходили со всей страны. Убийство Кирова всколыхнуло самых неосторожных. 23 января 1935 г. прокурор СССР И. Акулов писал нижестоящим прокурорам: «Отмечавшееся в связи с убийством тов. Кирова усиление активизации антисоветских элементов в форме контр революционной агитации, одобряющей не только террористический акт над тов. Кировым, но и совершение таких терактов над другими руководителями Партии и Советского правительства, поставило перед прокуратурой задачу быстро и решительно пресечь подобного рода контрреволюционные выступления». Так, в Карелии, Воронежской области и других регионах некоторые граждане высказывались в таком духе: «Надо убить весь ЦК ВКП(б) и т.п.»1. При этом некоторые прокуроры отказывались привлекать таких граждан к ответственности. За такое попустительство, на пример, прокурор РСФСР В. Антонов-Овсеенко (бывший активный участник оппозиции) снял с должности прокурора Кандалакшского района Ренделя.

В нескольких районах Западной области распевали популярную частушку:

Когда Кирова убили, нам торговлю разрешили. Когда Сталина застрелят, все колхозы переделят.

Сельские учителя района почти открыто пропагандировали против Сталина. Эти уроки дали свои всходы. В Смоленск поступали сообщения со всей области о таких, например, высказываниях школьников: «Долой Советскую власть. Когда вырасту, я убью Сталина!»2

Проверка вузов Азово-Черноморского района по казала широкое сочувствие Николаеву и Зиновьеву. В узком кругу и даже на открытых собраниях студенты говорили: «Зиновьев и Каменев имеют огромные за слуги перед революцией, были друзья Ленина, а теперь это смазывается»; «Если бы почаще убивали таких, как Киров, то жилось бы лучше, и страна вздохнула бы свободней»; «Одного шлепнули, скоро всех шлепнут. Скоро всех их перебьют»; «Я приветствую Николаева за убийство Кирова»3. Говорившие такое немедленно арестовывались (хотя студент Кондеев успел произнести несколько речей в защиту Зиновьева и Николаева, а затем скрылся). А сколько решили про молчать, но думали так же?

1 Цит. по: Викторов Б.А. Без грифа «Секретно». Записки военного прокурора. М, 1990. С. 195-196.

2 Фэйнсод М. Смоленск под властью советов. Смоленск, 1995. С. 446.

3 Общество и власть в 30-е годы. Повествование в документах. М., 1998. С. 100-102.


На волне чистки в Ленинграде была раскрыта молодежная организация «Боевой коммунистический союз», состоящий из 11 молодых сотрудников и бывших курсантов военно-топографической школы, с которыми было связано еще около 30 человек. Они распространяли листовки с требованиями «свободы труда, слова и печати» и «прекращения экспорта продуктов». В таких требованиях нет практически никакой тенденции следствия, если бы организация была выдуманной, то она оказалась бы «троцкистско-зиновьевской» и вредительской. Но у лидера А. Головкина на шли 80 детонаторов — союз был «боевым». При обыске у Головкина была найдена программа БКС. Ее экономические требования были скорее бухаринскими, чем троцкистскими. Документ провозглашал, что организация готовит массовое выступление трудящихся «для возвращения на действительно ленинский путь социалистического строительства», «применяя всевозможные способы революционного действия, не исключая и террора... против сознательных извратите лей марксистско-ленинского пути построения социализма...»1

У арестованных зиновьевцев находят архивы листовок, завещание Ленина, платформу Рютина, оружие, хранившееся с Гражданской войны, часто без регистрации.

На суде Котолынов подтвердил, что слышал от Зиновьева: «Лучше бы его не было»2. Это — о Сталине.

Надежду на жизнь подсудимым давало только полное «разоружение перед партией». Котолынов всячески демонстрирует, что ему нечего скрывать. Он во всех подробностях рассказывает о политическом подполье. Но убийство — нет, ничего не знал. Котолынову удалось фактически доказать, что он почти не общался с Николаевым в 30-е гг. Котолынов признавал разве что моральную ответственность зиновьевского течения за настроения Николаева.

1 Лубянка. Сталин и ВЧК—ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936. С. 576, 579-582.

2 Цит. по: Кирилина А. Указ. соч. С. 416.


Делались ли эти признания под пытками? Сомнительно. Во-первых, если к заключенным применялись пытки, которые их «сломали», то почему большинство обвиняемых не призналось в причастности к убийству, а Шатский — вообще ни в чем? Во-вторых, избивать коммунистов до 1934 г. было опасно, так как их пока не расстреливали. Все могло еще повернуться, подследственный мог стать уважаемым работником, руководителем. Массовые жестокие избиения под следственных стали обычным делом с 1937 г., когда следователи знали — итогом признаний станет рас стрел или превращение в лагерную пыль.

На процессе 28—29 декабря Котолынов снова под твердил: «Я морально отвечаю за тот выстрел, который был сделан Николаевым, но в организации этого убийства я участия не принимал»1.

Приговор был готов заранее, но у председателя су да В. Ульриха возникли сомнения, стоит ли его выносить. Ульрих звонил Сталину, говорил о своих сомнениях, но Сталин приказал довести дело до запланированного конца.

Сталин, следивший за ходом следствия, уже мог понять, что ленинградские зиновьевцы не были организаторами убийства. Но машина была запущена, и ее остановка означала бы триумф невиновных Зиновьева и Каменева, унижение Сталина и невозможность вы корчевать среду, которая порождает радикальные на строения и в конечном итоге — терроризм. Сталин ре шил не отступать. Все обвиняемые были расстреляны.

1 Там же. С. 300-301.


Выслушав приговор, Николаев кричал, что его обманули. Перед расстрелом Котолынова Агранов и Вышинский спросили его: «Вас сейчас расстреляют, скажите все-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова». На это Котолынов ответил: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не повинны...»1

ОГЛАВЛЕНИЕ

«ДВУРУШНИКИ» 

В одном Сталин был уверен — Зиновьев лгал, когда писал о прекращении им оппозиционной деятельности. В 1932 г. Зиновьев говорил своим сторонникам, что будет «только выжидать»2. Чего он ждал? Войны, «мировых развязок». 24 декабря Г. Евдокимов признал, что в разговоре с ним в ноябре 1934 г. Зиновьев «критиковал работу по созданию единого фронта» во Франции3. Единый фронт «притуплял» мировую конфронтацию.

Сам Зиновьев признал, что и после 1933 г. обменивался информацией и политическими мнениями с Каменевым, Евдокимовым, Бакаевым, Куклиным и другими ближайшими соратниками: «многое идет-де «здорово» и хорошо, а многое — плохо, не так, с «накладными расходами» и т.п.»4.

Да иначе и быть не могло. Профессиональные революционеры не могли не обсуждать судьбы революции, даже под угрозой репрессий. И этим они представляли угрозу для Сталина, были законсервированным «теневым кабинетом» левых коммунистов.

1 Там же. С. 302—303.

2 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. С. 162.

3 Жуков Ю.Н. Следствие и судебные процессы по делу об убийстве Кирова. // Вопросы истории. 2000. № 2. С. 42.

4 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. С. 161.


До 1 декабря 1934 г. Сталин был готов терпеть этиразговоры при условии, что они будут происходить в узком кругу. Но вот кто-то стал расчищать с помощью террора дорогу к власти оппонентам Сталина. Зиновьев утверждал, что ничего не знал о ленинградском центре. Он, конечно, сохранял авторитет среди ленинградских единомышленников, возможно, они надеялись таким образом расчистить ему дорогу к власти. За это он готов признать моральную ответственность.

Сталину нужно было еще сильнее скомпрометировать и изолировать оппозиционные группы. 23 декабря было решено снова отправить зиновьевцев в ссылку1. Но вот 6—7 января Бакаев признал под давлением следствия: «Мы питали наших единомышленников клеветнической, антипартийной, контрреволюционной информацией о положении дел в партии, в ЦК, в стране... Мы воспитывали их в духе злобы, враждебности к существующему руководству ВКП(б) и Сов правительству, в частности, и в особенности к т. Сталину»2. Большую роль сыграли также аналогичные показания Сафарова. То же потом признают Зиновьев и Каменев, но в другой тональности. Одно дело — политические разговоры в стиле «с одной стороны — с другой стороны», другое — ненависть к товарищу Сталину.

Опираясь на показания Бакаева и Сафарова, следствие все сильнее «раскручивало» ядро зиновьевской фракции, члены которой делились воспоминаниями о своих политических беседах с 1928 г. «Наша тактика сокрушения врага заключается в том, чтобы столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить»3, — вспоминал Агранов.

1 Там же. С. 156.

2 Там же. С. 165.

3 Там же. С. 157.


13 января, по окончании следствия, Зиновьев пи сал: «Сначала казалось, что убийство т. Кирова и мое привлечение в связи с таким делом есть просто нечто вроде обрушившейся скалы, которая нечаянно хоронит почему-то меня под своими обломками... Суть дела в том, что после XV съезда мы сохранились как группа, строго говоря, существовавшая подпольно, считавшая, что ряд важнейших кусков платформы 1925—1927 гг. все же были «правильными» и что, раньше или позже, партия эту нашу «заслугу» признает.

Чтобы остаться в партии с этим убеждением, мы должны были обманывать партию, т.е. по сути двурушничать... утешались тем, что-де многое с 1928 г. делалось «по-нашему», но делается с «большими накладными расходами» и т.п. Соответственно всему этому питали враждебные чувства к партруководству и к т. Сталину»1.

Каменев вспомнил такой эпизод: «После ареста Бакаева и Евдокимова ко мне пришел Зиновьев, чрезвычайно взволнованный, и сообщил мне об этих арестах. Я его всячески успокаивал. Он был все же чрезвычайно возбужден и бросил мне фразу, что он боится, как бы с делом убийства Кирова не получилась такая же картина, как в Германии 30 июня, когда при расправе с Рэмом заодно был уничтожен и Шлейхер»2. Зиновьев не знал, что Рэмом решено назначить как раз их с Каменевым.

Бухарин тоже понял опасность сразу. Эренбург рассказывал: «На нем не было лица. Он едва выговорил: «Вы понимаете, что это значит? Ведь теперь он сможет сделать с нами все, что захочет!» И после паузы добавил: «И будет прав»3. Почему прав? Похоже, Бухарин был уверен, что в Кирова стрелял кто-то из оппозиционного подполья.

1 Там же. С. 159-160.

2 Лубянка. Сталин и ВЧК-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - де кабрь 1936. С. 650.

3 Эренбург И. Из литературного прошлого. // Октябрь. 1988. № 7. С. 162.


Зиновьев признает, что еще в 1932 г. был рупором антипартийных настроений. По словам Каменева, как минимум до 1932 г. «все члены зиновьевской группы считали своей обязанностью делиться с указанным выше центром всеми теми сведениями и впечатления ми, которые у них имелись по их служебному положению или от встреч с партийными людьми и членами других антипартийных группировок»1. Как мы видели, существование таких связей вполне подтверждается документами. Хотя после 1932 г. связи ослабли, они сохранялись и могли быть быстро возобновлены. Такая тактика давала зиновьевцам преимущества в борьбе за лидерство в партии в случае ослабления сталинской фракции.

Сейчас, после провала, Зиновьев пытается доказать Сталину, что он еще нужен: «Я был небесполезен для партии тогда, когда принятые решения я, не колеблясь, помогал нести в массы»2. Так было при Ленине. Так может быть теперь и при Сталине. Я все понял, Коба, не претендую больше на роль стратега. Я готов доказать. Дай любой приказ, и я выполню. Что же, Сталин придумает, как использовать способности т. Зиновьева. Автор заявления, по существу, сам подсказал Вождю: «Если бы я имел возможность все народно покаяться...»3

Перед процессом Каменеву и Зиновьеву были даны гарантии сохранения жизни, если они подтвердят свои показания. Повторив эти гарантии, помощник начальника секретно-политического отдела НКВД А. Рутковский также напомнил: «Учтите, вас будет слушать весь мир, это нужно для мира»4. Это было их партийное задание. Грязное, но единственно возможное как проверка, начало возвращения в политику. Обещание было выполнено, жизнь сохранена. Но это испытание оказалось не последним.

1 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. С. 165.

2 Там же. С. 160.

3 Там же. С. 164.

4 Кирилина А. Неизвестный Киров. С. 369.


На процессе 1935 г. Каменев признал себя виновным в том, что «недостаточно активно и энергично боролся с тем разложением, которое было последствием борьбы с партией», а Зиновьев говорил об «объективном ходе событий», который связывает «антипартийную борьбу» прошлого и нынешнее «гнусное убийство». Этот объективный процесс позволяет говорить «о политической ответственности бывшей антипартийной «зиновьевской» группы за совершившееся убийство»1.

16 января лидеры зиновьевцев были приговорены к различным срокам тюремного заключения (Зиновьев — на 10 лет, Каменев — на пять). В приговоре при зналось, что не выявлено фактов, доказывающих, что «московский центр» знал о террористических планах ленинградских единомышленников. В январе 1935 г. большинство зиновьевцев были наказаны не за тер акт, а за подпольную пропаганду с тяжелыми последствиями.

16 января особое совещание НКВД распределило наказания между членами группы Сафарова — Залуцкого. В зависимости от поведения подследственных наказания оказались существенно разными: Залуцкий получил 5 лет заключения, а Сафаров — 2 года ссылки. Расстреляют их тоже в разные годы.

23 января руководители ленинградского НКВД бы ли осуждены за преступную халатность и продолжили трудиться по специальности в лагерях. До 1937 г., когда их на всякий случай расстреляли.

А. Кирилина считает: «У сторонников Зиновьева не было прежней силы, власти и былого влияния. Поэтому они прибегали к извечным методам борьбы в подобных ситуациях: распространяли нелепые слухи по подводу недостатков, просчетов и ошибок ЦК ВКП(б), собирались на квартирах отдельных оппозиционеров и рассуждали, рассуждали, рассуждали...

1 Цит. по: Кирилина А. Указ. соч. С. 368.


У следствия не оказалось никаких улик и вообще никаких сведений об антисоветской, подпольной деятельности членов бывшей оппозиции»1. Но зачем распространять «нелепые слухи», когда достаточно суммировать реальные провалы, которых у сталинского руководства накопилось множество? «Центр» «рассуждал» и тем воздействовал на партийные кадры через общих знакомых. Так что у следствия оказалось достаточно сведений об «антисоветской», то есть антисталинской пропаганде зиновьевцев, причем именно подпольной. Они признавались в ней детально, отрицая при этом причастность к убийству Кирова. Поверим им в обоих отношениях — нельзя однозначно оценивать дела «Московского центра» (19 человек) и «ленинградской контрреволюционной группы» (77 человек) как полностью фальсифицированные. Группы то существовали, были настроены оппозиционно и выжидали, занимаясь осторожной антисталинской пропагандой.

Руководство ВКП(б) решило также «зачистить» среду, которая тоже могла питать террористические настроения, — социальные обломки Российской империи. Из второй столицы были высланы и отчасти подверглись арестам и расстрелам члены семей ранее репрессированных «контрреволюционеров», бывшие аристократы и высшие чины империи, помещики, купцы, полицейские, среднее и высшее духовенство, ныне находящееся за штатом. Эти слои, ныне ставшие маргинальными, объективно относились к переменам враждебно (даже если отдельные представители и мог ли поддерживать революцию и хорошо устроиться в новом обществе). В докладе главы НКВД Ленинграда Л. Заковского сообщалось, что эти слои создали сеть «салонов», где ведутся политические беседы, имеют связи с белоэмигрантскими кругами, многие стремятся к мести2. «Органы» не утомляли себя индивидуальным подходом и решили решить проблему ударом по самой среде «бывших», даже если какая-то ее часть «ни сном, ни духом» не противостоит коммунистическому режиму.

1 Кирилина А. Указ. соч. С. 365.

2 Лубянка. Сталин и ВЧК-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936. С. 613-616.


* * *

Кто бы ни был виновен в убийстве, Сталин воспользовался им в полной мере, использовав трагедию в качестве доказательства: террористическое подполье — не миф. Сталин мистифицировал страну или сам верил в существование всесоюзного террористического заговора?

Проблема терроризма не исчезла после окончания Гражданской войны. В 20-е гг. белые террористы проникали в СССР, в 1927 г. даже провели несколько не больших терактов. Террористы РОВС задерживались в СССР и в начале 30-х гг. Однако советские вожди не очень опасались этой угрозы, Сталин расхаживал по Москве в сопровождении небольшой охраны и 16 ноября 1931 г. в районе Красной площади даже столкнулся лицом к лицу с закордонным эмиссаром Платоновым-Петиным, у которого в кармане был револьвер. Арестованный вскоре белогвардеец рассказывал: «Первая моя мысль была выхватить револьвер и выстрелить...» Однако лезть за пистолетом было хлопотно, и Платонов-Петин побоялся, что, пока он будет копаться, его схватят. «Это меня остановило, тем более, что встреча со Сталиным была совершенно неожиданной... Весь этот эпизод поразил меня тем, что у меня было представление, что Сталин всегда передвигается только в автомобиле, окруженный плотным кольцом охраны, причем машина идет самым быстрым ходом»1. После этого эпизода Сталин прекратил разгуливать по Москве, но советские вожди были доступны для контакта с коммунистами и сотрудниками советских учреждений, которыми руководили.

1 Там же. С. 286.


1 декабря 1934 г. отношение Сталина к проблеме террористической опасности кардинально измени лось.

Сталин считал, что террористов производит разросшаяся оппозиционная среда. Но только ли она может их использовать? Странное поведение НКВД, беседа нескольких партбоссов с Кировым на съезде. Сама эта беседа бросала тень подозрения на ее участников: «Оппозиционеры пригласили Кирова на свое тайное совещание, посвятили в свои планы, а он «сдал» их Сталину. В 1905 за такие вещи полагалась пуля. А чем 1934 год хуже?»1 — реконструируют гипотетические мотивы убийства современные публицисты. Все, конечно, сложнее. Если беседа с Кировым была, то не на совещании, а с глазу на глаз. Сталин потому и не разоблачил «собеседников», что пока не знал их состава. Как опытные аппаратчики, Косиор и Шеболдаев говорили намеками, чтобы в случае чего все отрицать. Убив Кирова, они спровоцировали бы ответный удар Сталина. К тому же нет никаких данных, что новая оппозиция знала о том, что Киров предупредил Сталина.

Но после убийства Кирова у Сталина было предостаточно мотивов подозревать членов ЦК и структуры НКВД в заговоре. В истории терактов нередко случается, что террорист, выращенный в одной политической среде, может быть использован «втемную» другой влиятельной силой. Взять хотя бы поджог рейхстага в 1933 г., где сумасшедший голландский коммунист прикрывал провокацию нацистов. Эта история была тогда настолько же на слуху, как сейчас — взрыв американских небоскребов, осуществленный вроде бы по приказу мусульманских экстремистов.

1 Колпакиди А., Прудникова Е. Двойной заговор. С. 198.


Убийство Кирова вообще имело политический смысл лишь как часть более широкого заговора с целью устранения также Сталина и Молотова. Тогда оставшиеся не смогут удержать курс, вынуждены будут привлечь к руководству оппозицию (старую и новую, обнаружившуюся на съезде). Выкорчевывая старую оппозицию, Сталин постепенно начинает смотреть на этот процесс не как на цель, а как на средство, повод вычистить из партаппарата ненадежных и подозрительных людей, а заодно проверить на лояльность начальников вычищаемых кадров. Началась всесоюзная охота на террористов — на «Петрова и Сидорова».

ОГЛАВЛЕНИЕ

КРЕМЛЕВСКИЕ ТАЙНЫ

Адмирал И. Исаков рассказывал: «По-моему, это было вскоре после убийства Кирова... В тот раз, о ко тором я хочу рассказать, ужин происходил в одной из нижних комнат. Довольно узкий зал, сравнительно небольшой, заставленный со всех сторон книжными шкафами. А к этому залу от кабинета, где мы заседали, вели довольно длинные переходы с несколькими поворотами. На всех этих переходах, на каждом повороте стояли часовые — не часовые, а дежурные офицеры НКВД. Помню, после заседания пришли мы в этот зал, и, еще не садясь за стол, Сталин вдруг сказал: «Заметили, сколько их там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: «Кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь...»1

С ума можно сойти, а не то что страной руководить. Для начала Сталин решил расчистить себе жизненное пространство в Кремле. После убийства Кирова началась тщательная проверка безопасности Кремля. В январе стали всплывать многочисленные нарушения дисциплины и даже более того.

1 Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1988. С. 422-423.


Служащие Кремля сплетничали о «небожителях» и прежде всего о Сталине.

Наибольший интерес у участников этих бесед вызывала гибель жены Сталина Н. Аллилуевой, последовавшая 9 ноября 1932 г. То ли она покончила с собой, то ли он ее убил. Популярен был слух, что Киров был убит на почве личной мести. Обсуждалось «завещание Ленина». Из Кремля информация растекалась и дальше.

Расследование выявило, что информация течет от охранников. Так, помощник коменданта Кремля В. Дорошин вел антисталинские беседы с порученцем коменданта А. Синелобовым и слушателем Военно-химической академии В. Козыревым, который обвинял Сталина в диктаторстве. Позднее выяснилось, что круг командиров РККА, вовлеченных в оппозиционные беседы, был шире. В числе участников «контрреволюционных разговоров» оказались комендант Большого кремлевского дворца И. Лукьянов, начальник административно-хозяйственного управления Кремля П. Поляков, библиотекарши, в том числе Н. Розенфельд — жена сына Каменева. Источником информации о самоубийстве Аллилуевой стал сам комендант Кремля Петерсон1.

1 Лубянка. Сталин и ВЧК-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936. С. 599-606.


Тенденция следствия заключалась в том, чтобы вскрыть разветвленный террористический троцкистский заговор. Сначала арестованные сопротивлялись этой версии, признавая только сплетни и антисталинские разговоры. Ну, еще запрещенные книги брали из секретной библиотеки и давали знакомым читать. Так, библиотекарша Е. Муханова характеризовала свою коллегу Н. Розенфельд как «советски настроенного человека», но признавала ее антисталинские настроения. По версии Розенфельд, самоубийство Аллилуевой было вызвано несогласием с политикой Сталина. Розенфельд «восхваляла Зиновьева и Каменева, считая, что они имеют все данные находиться у руководства»1. Другие сотрудницы сообщали, что убийство Кирова вовсе не огорчило Розенфельд. У Розенфельдов дома собирался круг знакомых, где резко критиковали Сталина. Розенфельд могла достать пропуск в Кремль и на Красную площадь во время парада (а это уже — аналогии с делом об убийстве Кирова).

Одновременно в деле появились пикантные дета ли, касающиеся секретаря ЦИК, главного «завхоза» страны, старого большевика и друга Сталина Авеля Енукидзе. Оказывается, сотрудницы Кремля, среди которых немало бывших аристократок (их даже называли «дворянское гнездо»), часто бывают на даче Енукидзе, который им покровительствует в личном плане. Муханова стала рассказывать об интимных отношениях сотрудниц Кремля с сотрудниками. После визита к Енукидзе одной из дам, которую Муханова назвала «женщиной легкого поведения», та совершила своеобразный рывок в светском статусе — получила приглашение в правительственную ложу Большого театра и на трибуну Красной площади2. Это подтверждали и другие сотрудницы. А сотрудница секретариата ЦИК В. Ельчанинова нарисовала картину настоящего гарема Енукидзе, участницы которого получали от него подарки и, пользуясь высоким покровительством, игнорировали начальство (включая, видимо, и саму Ельчанинову, очень этим раздраженную). Ельчанинова назвала восемь женских фамилий3. Женщины были арестованы. Допрашивая одну из них, Р. Миндель, следователи пытались раскрутить тему аморалки Енукидзе, но встретили сопротивление.

1 Там же. С. 607.

2 Там же. С. 608-609.

3 Там же. С. 636.


Признав, что в кругу ее знакомых были приняты вольные нравы и что Енукидзе бывал у нее в гостях, интимную связь с Енукидзе она категорически отрицала. Действительно, дамочки из аппарата ЦИК и Кремля стремились сблизиться с Енукидзе и получить от него материальные блага (вплоть до квартиры в правительственном кооперативном доме), но насчет какого-то гарема — это сплетни. Не удалось следователям «раскрутить» Миндель и на участие в антисталинских разговорах. Ничего не знаю — и все тут. Эта тактика оказалась правильной. Миндель отделалась ссылкой.

Возможно, невольно Миндель подсказала следователям, как им нажать на Розенфельд. Она «очень нервная, издерганная и с повышенной возбудимостью. Она очень странный человек. Она озлобленный человек. У меня о ней такое впечатление, что вся ее жизнь за мыкается в вопросе о сыне»1. Чтобы добиться признания от «новой Каплан», нужно арестовать сына.

Допросив сына Розенфельдов Бориса, следователи добились показаний от него, что, когда Каменева вы слали в 1932 г., мать «в состоянии аффекта» сказала, что готова убить Сталина2. Нажав на Бориса посильнее, следователи за девять дней приблизили его показания к тенденции следствия. Мать, оказывается, не сколько раз говорила, что готова убить Сталина. Борис рассказал также о своих беседах с отцом, который общался с Каменевым после его возвращения из ссылки: «Каменев чувствовал себя угнетенным, так как он устранен от политической деятельности, к ко торой Сталин его не допустит». Борис признал, что Каменев и Розенфельд пришли к выводу о «необходимости устранения Сталина»1 (слово «убийство» не произнесено, речь может идти о политическом устранении).

1 Там же. С. 641.

2 Там же. С. 628.


На этом этапе показания не совпадают с тенденцией следствия. Борис отрицает, что они с друзьями предпринимали какие-либо практические шаги к осуществлению терактов. Только вели разговоры.

А вот разговоры действительно были. У Бориса были общие знакомые с убежденными троцкистами, один из которых — Д. Азбель с живописными деталями рассказал о террористических разговорах молодых троцкистов и бухаринцев, с которыми он тоже общался. Показания Азбеля достоверны по двум причинам: во-первых, Азбель также отрицает практические приготовления к теракту, во-вторых, в них много живописных деталей (далеких от канцелярско-криминальных штампов протоколов, продиктованных следователями) — от фразы А. Свердлова «Кобу надо кокнуть», произнесенную под впечатлением критической речи Бухарина перед учениками в 1930 г., до рассуждений о роли личности в истории2.

Когда следствие собрало «достаточный» материал с признаниями членов семьи Розенфельдов, был проведен допрос Каменева. «Ваш брат Н.Б. Розенфельд на ми арестован за террористическую деятельность. На следствии он признал, что участвовал в подготовке убийства тов. Сталина, и показал, что его террористические намерения сформировались под вашим участи ем. Что вы можете показать по этому вопросу?»3 Ну что тут ответишь. Да, антисталинские разговоры были. Не более того.

«Кремлевское дело» показало — стоит «копнуть» госаппарат и советскую интеллигенцию, обнаружится множество переплетенных кругов общения, в которых одни люди просто нелояльны к Сталину, а другие его ненавидят. Особенно неприятно было, что в центре этой «клоаки» находился старый друг Сталина А. Енукидзе.

1 Там же. С. 628-629.

2 Там же. С. 644.

3 Там же. С. 649.


Историк Ю.Н. Жуков делает из секретаря президиума ЦИК СССР А. Енукидзе несгибаемого левака, который готов всем пожертвовать ради сохранения старой системы советов, саботирует подготовку сталинской конституции1. Но роль фанатика левого коммунизма плохо подходит к Енукидзе. Разоблачение его в 1935 г. было связано со злоупотреблениями служебным положением.

Енукидзе был управляющим делами советской администрации, главным кремлевским завхозом. Он отвечал за то, что принял часть обвиняемых на работу. Это называлось «политическое ротозейство». 3 марта 1935 г. он был освобожден от должности. Сначала за служенного руководителя собирались отправить руководить Закавказьем. Но это назначение Енукидзе не состоялось, Енукидзе был исключен из ЦК и отправился работать начальником треста в Харькове. Дело в том, что «вскрылись новые факты» — аморалка и не лояльность.

Вот что писала о Енукидзе родственница Сталина М.А. Сванидзе: «Авель, несомненно, сидя на такой должности, колоссально влиял на наш быт в течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив — он смрадил все вокруг себя — и ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, развращение девочек. Имея в своих руках все блага жизни... он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек»2.

1 Жуков Ю. Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933—1937 гг. М., 2003. С. 121 — 126.

2 Иосиф Сталин в объятиях семьи. Из личного архива. М., 1993. С 182.


Сталин, до которого доходили слухи о моральных прегрешениях Енукидзе, некоторое время не решался заняться их проверкой — все-таки Авель был старым другом. «Кремлевское дело» позволило разрубить этот Гордиев узел, и Сталин был доволен, что дело так или иначе разрешилось. Он спросил М. Сванидзе, довольна ли она, что «Авель понес наказание», и улыбнулся1.

Если человек замешан в коррупции и «аморалке», его могут шантажировать «враги». Да и сам он идейно ближе этим «врагам», поскольку явно был бы рад, если бы страна остановилась на достигнутом. Таким людям, как Енукидзе, дожить бы до брежневской стабильности. Или приблизить ее...

Предварительные итоги «Кремлевского дела» бы ли подведены в Постановлении Политбюро 3 апреля 1935 г. Партийной элите сообщили, что в Кремле воз никло сразу несколько террористических групп: 1. Библиотекарши и сотрудники Оружейной палаты, связанные с Каменевым и иностранными государствами (Муханова была знакома с англичанкой); 2. Сотрудники комендатуры, связанные с троцкистами; 3. Группа троцкистской молодежи (друзья Б. Розенфельда)2. В общем, террорист на террористе сидит и террористом погоняет.

Если заменить террориста на оппозиционера, то картина становится куда реалистичней. Действительно, страна была полна недовольными курсом Сталина, их было немало и вокруг вождей. Одни сплетничали (и тем самым дискредитировали кремлевских небожителей), другие мечтали об их свержении. Кто-то в запальчивости обсуждал, что хорошо бы «кокнуть». Следствие не нашло доказательств, что хотя бы кто-то из участников этих разговоров предпринял шаги в стиле Николаева или «Народной воли». Но Сталин не был намерен ждать, когда оппозиционная среда породит новых Николаева или Каплан.

1 Там же.

2 Лубянка. Сталин и ВЧК—ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936. С. 658-659.


Была в постановлении и доля правды, неприятной для Сталина: «В аппарат ЦИКа СССР сотрудники и сотрудницы принимались не по деловым признакам, а по знакомству, личным связям и нередко по готовности принимавшейся сотрудницы сожительствовать с тем или иным из ответственных работников секретариата ЦК»1. Лично Енукидзе был обвинен в сожительстве с сотрудницами и тяге к «бывшим людям».

Увы, так жила вся страна, в которой переплетались остатки традиционного общества с его семейственностью, новый бюрократизм с его бесконтрольностью и коррупционными возможностями, страх бедности, маргинальность социальных слоев при переходе к индустриальному обществу. Нам, живущим в эпоху разложения индустриального общества, эти явления тоже хорошо знакомы.

Сталин решил начать лечение с Кремля прежде всего из самосохранения — ему нужен был островок безопасности. Но «Кремлевское дело» стало моделью стратегии Сталина, стремящегося сделать советское общество монолитным, рациональным, лишенным клановости, семейственности, моральной беспорядочности.

1 Там же. С. 659.


12 мая Ягода согласовал со Сталиным наказания арестованным по «Кремлевскому делу». Шестерых военных «сплетников» — расстрелять (такая жестокость была связана прежде всего с тем, что, даже распространяя информацию, они совершали тяжелое должностное преступление, а ведь они проявили оппозиционные настроения, отвечая за охрану правительственных чинов), 11 участников «библиотечной группы», включая брата Каменева Н. Розенфельда, приговорить к 10 годам тюрьмы, еще 20 сотрудников и знакомых — к 5 годам. 11 человек были приговорены к 3—10 годам заключения за принадлежность к «террористической группе троцкистской молодежи». В связи с «Кремлевским делом» была «разоблачена» еще и «террористическая группа белогвардейцев», состоявшая из гуманитариев, не работавших в Кремле. Двоих из них назначили к расстрелу, троих — к 10 годам. Еще пятерых «троцкистов» приговорили к 5 годам лагеря — судя по «мягкости» приговора, в их реальную вину Ягода и следователи не верили. Потом эта относительная мягкость интерпретировалась как признак соучастия Ягоды в этом заговоре, но это бессмысленно — давая по пять лет лагеря, Ягода не спасал «соучастников» и не «убирал свидетелей». Скорее всего, несоразмерность названия преступления и размеров наказания говорит о том, что Ягода был настроен скептически в отношении количества участников троцкистской группы в Кремле. Множество сотрудников и сотрудниц Кремля отправились в ссылку — за неумение держать язык за зубами. Пострадали также сотрудницы ЦИК и уборщицы Кремля — от 5 лет лагеря (для «злостных» сплетниц, увлекавшихся тайнами кремлевского двора) до 3 лет ссылки (для любительниц сладкой жизни под крылом Енукидзе). Итого: 3 освободить, 2 выслать, 32 сослать, 65 посадить, 9 расстрелять1. Отдельно предстояло судить Каменева.

«Зона безопасности» для Сталина была расчищена каленым железом. Но вокруг была еще целая страна.

1 Там же. С. 669.


* * *

5 сентября в МК ВКП(б) лично Хрущеву пришел конверт, в котором было анонимное письмо. Его не известный автор писал так, будто он заговорщик или по крайней мере оппозиционер. Адресат решил сдать письмо властям, но сам открываться не стал.

Автор письма пишет, что «наши» собираются «убрать одиозную фигуру, которая теперь загородила да же солнце». Политически план означает сдвижку власти с помощью превращения номинальных государственных структур в реальные. Главой государства в этом случае становится... Калинин как «главный» председатель ЦИК: «Авель часто мне говорил, что он, несмотря на свою антипатию к старику, все-ж лучше согласится видеть его президентом Республики, чем этот повар сидел бы и отравлял существование лучшим революционерам». Калинин, по мнению автора письма, мечтает «стать русским Рузвельтом. Это вполне реально: за его спиной миллионы мужиков плюс рабочие и все старые большевики, с которыми он водит большую дружбу». «Наши» в окружении Калинина почти не пострадали от «Кремлевского дела», имеют связи по всей стране, скорбят о смерти Ломинадзе, в которой виноват «этот новый тиран». Более того, в соответствии с тенденцией следствия «Кремлевского дела», автор надеется на теракт: «Может получиться так, что зверь найдет могилу в своей же берлоге, в аппарате ЦК». Аппарат ЦИК — это правительство, и его не легко будет «взять на уря». Развернув перед адресатом картину заговора, автор требует: «Ты должен вокруг себя организовать хоть маленькую группу людей — сторонников дальнейшей нормализации и демократизации жизни страны во главе тех людей, о которых я говорил»1.

Странное письмо, не правда ли? Судя по контексту, автор — из близкого окружения Енукидзе, но то же не пострадал от чистки Кремля. Он сыплет имена ми и намеками, каждый из которых — невиданная чекистская удача. Иногда автор даже называет адреса, через которые можно выйти на террористов. Мотивы части оппозиционеров низменные (автор рассуждает об этом цинично). Несмотря на то что письмо переда но с нарочным, автор поступает безрассудно, «раскрывая карты», — ведь адресат, по его собственным словам, пока не торопится сотрудничать с заговорщика ми, прикрываясь «отговорками».

1 Там же. С. 684—686.


Что это? Письмо заговорщика — болтливого идиота? Для этого автор слишком циничен. Часть письма написана словно донос. Значит — провокация? Но с какой целью? Не написано ли письмо сотрудниками НКВД, чтобы косвенно подтвердить свои версии «за говора», а заодно еще и проверить Хрущева, у которого письмо окажется на столе? Но для этих целей не нужно называть столько имен — тут объект провокации может заметить подвох. Провокация может исходить не от «органов», а совсем наоборот — от недовольного партийца, стремящегося направить репрессии в ложном направлении.

Сталин отнесся к письму серьезно. Под руководством начальника секретно-политического отдела ГУГБ НКВД Г. Молчанова была проделана большая работа по сличению почерков. Следствие пришло к выводу, что автор плохо относился к Калинину и пытался его «подставить». Судя по дальнейшим событиям, когда Калинин пережил «Большой террор», Сталин со гласился с этой версией. Стали искать среди сотрудников, обиженных Калининым и Енукидзе, вышли на бывшего секретаря приемной Калинина В. Шилихина, уволенного в 1930 г. и работавшего юристом в Союз металлоимпорте. Он был отправлен в лагерь.

Для человека, вольно изложившего обывательские домыслы о верхах, Шилихин все же слишком хорошо осведомлен о кадровом составе ЦИК — в том числе и о положении в аппарате после своего увольнения. Вероятно, он поддерживал личные связи с бывшими коллегами и использовал в своей провокации реальные факты: сведения об отношениях людей и фразы из разговоров. Вероятно, в окружении Енукидзе обсуждались возможные комбинации с Калининым, которые стали известны Шилихину и были выданы с по мощью письма.

По итогам этого дела Сталин пришел к выводу, что Калинин все же не собирается стать «русским Рузвельтом» (по крайней мере, не планирует поддерживать ради этого заговорщиков). А вот версия о том, что Енукидзе собирается сменить главного «повара» кремлевской кухни, Сталина убеждала больше.

* * *

На процессе «правотроцкистского блока» 1938 г. расстрелянный к тому времени Енукидзе превращается в одного из главных руководителей заговора. Ягода признается, что именно Енукидзе давал ему указания. Как это не похоже на характер кремлевского «завхоза». Самого его не стали выводить на процесс. Для Сталина этот бывший друг был символом разложения большевистской когорты. Сталин писал Кагановичу: «Посылаю вам записку Агранова о группе Енукидзе из «старых большевиков» («старых пердунов», по выражению Ленина). Енукидзе — чуждый нам человек. Странно, что Серго и Орахелашвили продолжают вести с ним дружбу»1. В связи с «кремлевским делом» и С. Орджоникидзе оказался в перекрестье опасных следственных линий. Он дружил с Енукидзе и Ломинадзе, последнему покровительствовал даже после опалы своего молодого «протеже». В 1935 г. Ломинадзе был вызван в Москву для дачи показаний по вскрывшимся подпольным связям. По дороге Ломинадзе застрелился, подтвердив худшие подозрения (как видно из сообщений Смирнова Троцкому, Ломинадзе участвовал в блоке левых 1932 г.). Через дружеский круг Орджоникидзе, Енукидзе и Ломинадзе сомкнулись леваки и «термидорианцы».

1 РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 100. Л. 92-93.


В апреле 1937 г. Енукидзе был арестован и уже на первом допросе признал, что стремился к устранению нынешнего руководства ВКП(б). При этом Енукидзе отрицает, что «являлся участником какой-либо из этих организаций». Енукидзе объяснял свое сближение с правой оппозицией, прежде всего с Томским, вполне рационально: он был согласен с доводами правых по крестьянскому вопросу, «находясь в партии с первых дней ее основания... сохранил много личных, дружеских связей с меньшевиками». Ему казалась убедительной оценка Рыковым ситуации 1930 года: «мы останемся без хлеба, мужик разорен, скот режут, недовольство в деревне растет. Такое положение отражается и на настроениях в армии»1. Эти показания даются явно не под диктовку следователей.

Вспоминая беседы 1930 г. с Томским, Енукидзе рассказывал, что они исходили из невозможности привлечения лидеров правых к руководству, пока партию возглавляет Сталин. В этих условиях правые вы нуждены были публично признать правоту Сталина, хотя на самом деле считали его курс губительным, по шли на «двурушничество». Томский считал, что в условиях восстаний по всей стране, которые неизбежны при проведении сталинского курса, ситуацию может спасти переворот в Кремле и установление контроля над повстанцами в провинции.

1 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937—1938. С. 146.


В этих условиях Енукидзе предлагает план, в котором нет ничего невероятного: «Сталин и его ближайшие соратники не такие люди, чтобы пойти на какие бы то ни было уступки и компромиссы, никакие силы не заставят их это сделать. Следовательно, если добиваться изменения состава или смены руководства, нужно иметь огромный перевес своих сил, своего аппарата и своего влияния в стране»1. Действительно, в 1964 г. лидер партии Хрущев будет отстранен от власти чисто аппаратным путем с опорой на бюрократию и армию.

Характерно, что план Енукидзе расходится с радикальными идеями Томского. Нельзя просто совершить «дворцовый переворот» — почва не готова, страна и партия могут расколоться, в условиях всеобщего недовольства это вызовет гражданскую войну. Нет, нужно совершить переворот с опорой на большинство ЦК, то есть законно.

Это, разумеется, не исключало, что нужно заручиться поддержкой охраны Кремля, чтобы будущий пленум со снятием Сталина можно было провести спокойно и под контролем. Енукидзе рассказывает, что занялся этим делом, но опасался провала при кон такте с комендантом Кремля Петерсоном — бывшим троцкистом, человеком левых, а не правых взглядов. Однако Томский свел Енукидзе с Пятаковым, и они заверили Енукидзе, что правые и троцкисты работают в сотрудничестве против Сталина. После этого Енукидзе откровенно поговорил с Петерсоном, «завербовал» его в 1932 г. Енукидзе по-прежнему говорит не под диктовку следствия — он утверждает, что не доверял Пятакову и не собирался делиться с ним информацией о своих делах. Петерсон сообщил, «что на строение у определенной части курсантов школы ВЦИК менялось в связи с происходящими в стране процессами экономического и политического характера»2. То есть разочарование в политике Сталина, прежде всего в коллективизации, стало, как и ожидалось, сказываться на настроениях армии, в том числе — и охраны Кремля.

1 Там же. С. 147.

2 Там же. С. 150.


Петерсон, вопреки тенденции следствия, не полу чал от троцкистов никаких указаний о сотрудничестве с Енукидзе и, судя по этому протоколу, ни в каком подполье не состоял, а просто был недоволен ситуацией в стране. Енукидзе в марте 1932 г. убедил его в необходимости переворота (на этой дате Енукидзе настаивает, несмотря на возражения следователя, что говорит в пользу достоверности показаний). Следующий эпизод с этой точки зрения более «подозрителен» — Петерсон завербовал как раз тех людей, которые в 1935 г. были расстреляны. Тенденция следствия? Но это как раз объяснимо: Енукидзе называет тех, кто был расстрелян, — с них уже и спроса нет. К тому же нет ничего невероятного в том, чтобы именно эти сотрудники Петерсона были им «завербованы», ведь они действительно вели оппозиционные разговоры, то есть относились к Сталину критически.

Поскольку заручиться поддержкой большинства ЦК не удалось, оппозиционеры стали обсуждать менее легитимные сценарии переворота. Енукидзе подробно рассказывает о планах ареста сталинской группы либо во время узкого совещания, либо на квартирах ночью. После ареста «намечалось выпустить по Советскому Союзу правительственное сообщение, в котором извещалось бы, что старое руководство партии своей неправильной политикой себя скомпром тировало и тем самым вызвало недовольство во всей стране, что в связи с этим оно сейчас отстранено от руководства страной и что новый состав правительства примет меры к тому, чтобы улучшить положение в стране»1. Опять ничего невероятного — вспомним арест Берия.

1 Там же. С. 155.


Однако подготовка переворота шла медленнее, чем менялась обстановка в стране. Для переворота считалось достаточным 20—25 офицеров, а было под рукой — около 15. К тому же Томский (но не Бухарин и Рыков, на них показаний Енукидзе не дает) склонялся к необходимости решить проблему Сталина и его со ратников с помощью терактов.

Переворот, согласно показаниям Енукидзе, готовился на 1933 г. Но затем в связи с подготовкой XVII съезда был отложен1. И это понятно, ситуация на время разрядилась, «бывших» оппозиционеров верну ли к работе, Сталин сделал важные уступки правым.

Такова версия Енукидзе, изложенная вскоре после ареста. Она отличается от тенденции следствия и от версии заговора, озвученной на первых двух Московских процессах. Но Енукидзе придерживался именно этой версии, которая интересна и правдоподобна еще и тем, что является «воспоминанием о будущем». Летом 1953 г. и осенью 1964 г. власть в СССР будет меняться по-разному, но словно с учетом «наработок» оппозиции 30-х гг. Именно так власть и сменяется в авторитарных системах.

«Кремлевское дело» снова вывело Сталина на поставленную Троцким проблему «Термидора». Старые соратники по борьбе устали, они хотят жить, как буржуа. Возможно, ради этого они могут переступить через труп Вождя. И убийство Кирова, и «Кремлевское дело» напоминали Сталину, как он, в сущности, одинок. Вся его стратегия держится на нескольких людях, вокруг которых — враждебные оппозиционные поли тики и разлагающаяся бюрократия.

1 Там же. С. 155-156.


4 мая 1935 г. Сталин выступил на приеме в честь выпускников военных академий Красной армии. Он предложил выпить за Бухарина, приговаривая, «кто старое помянет, тому глаз вон». И затем, не опасаясь за свой глаз, долго доказывал, что Бухарин ошибался, а Сталин был прав (эти рассуждения попали в стенограмму без упоминания Бухарина)1.

Но эта речь Сталина знаменита другим ее пассажем: «Людей надо как можно больше и дороже ценить, ценить кадры. Теперь мы дошли до той стадии развития, когда кадры решают все, а не кобылы и машины»2. В варианте для печати эта фраза приняла классическую форму: «Кадры решают все». Это был неожиданный поворот мысли для лидера страны, которая только что пережила голод и которой всего через два года предстоит грандиозное избиение кадров. Не любых людей ценит Сталин, не любые кадры. Чтобы дать дорогу нужным кадрам, преданным, как Киров, нужно устранить препятствия их карьерному рос ту и одновременно — Сталинскому курсу. В интересах государства, бюрократического господства, необходимо устранить значительную часть, массу носителей этого государства, бюрократического класса. Только так можно укрепить институты, социальные структуры, гарантирующие господство бюрократии, и расставить именно те новые кадры, которые решают все.

1 Невежин В.А. Застольные речи Сталина. М., 2003. С. 69, 77—78.

2 Там же. С. 83.


ОГЛАВЛЕНИЕ

АНТИТЕРРОРИСТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ

На первый взгляд советское общество приобрело устойчивость. «Лимузины для активистов, хорошие духи для «наших женщин», маргарин для рабочих, магазины «люкс» для знати, вид деликатесов сквозь зеркальные витрины — для плебса, такой социализм не может не казаться массам новой перелицовкой капитализма»3, — возмущался в эмиграции один из творцов революции Троцкий, ознакомившись с речью наркома пищевой промышленности А. Микояна о росте благосостояния советских людей. Действительно, в наибольшей степени выросло благосостояние именно партийно-государственной бюрократии. Она пользовалась широкими привилегиями. Соотношение зарплат высших и низших десяти процентов населения в это время оценивается как 8:12. СССР по-прежнему был страной бедных и богатых. Социальное равенство, которое обещала коммунистическая партия, не было достигнуто. Уровень жизни рабочих, не говоря уже о крестьянах, оставался крайне низким. Приняв за точку отсчета 1925 г., когда уровень жизни рабочих приблизился к довоенному, Н. Валентинов пи сал: «С 1925 г. по 1937 г. номинальная заработная плата выросла в 5,5 раза, а стоимость продуктов выросла минимум в 8,8 раза. В ценах питания средняя заработная плата в 1937 г. была не 48 рублей, как в 1925 г., а только 28 рублей. Набор продуктов питания в заработке главы рабочей семьи занимал в 1925 г. 51 проц., а в 1937 г. — 87 проц. За одно и то же количество продуктов питания семейный рабочий должен был работать в 1925 г. 88 часов, а в 1937 г. 151 час. Прибавлю, что 1937 год в сравнении с 1930—1936 годами считался благополучным»3. Сталинская альтернатива не при несла обещанного процветания. Не для этого она и проводилась.

Класс номенклатуры (партийно-государственной бюрократии) оставался господствующим и эксплуататорским классом, в коллективной собственности которого теперь находилось практически все хозяйство страны. Миллионы людей, разбуженных к общественной жизни революцией, чувствовали себя обмануты ми. Они не хотели жить в ухудшенном варианте капитализма. Продолжалось строительство общества — Фабрики и государства — казармы. Но большевистская бюрократия и политизированные массы, оказавшиеся за ее бортом, желали жить по-человечески, а не по-солдатски. Приватность снова восставала против казарменности. Выбор между абсолютным подчинением и возвращением к самостоятельности личности стал главной ставкой в политической борьбе середины 30-х гг. Сталин продолжал курс на сжатие социально го тела, от чего страдало все больше его клеток. Чтобы остановить этот процесс, нужно было убрать Сталина.

1 Троцкий Л. Что такое СССР? Париж, б.г. С. 133.

2 История Отечества. М., 1991. С. 207.

3 Валентинов Н. Новая экономическая политика... С. 181.


Убийство Кирова позволило Сталину сформировать специфический антитеррористический режим, то есть такую государственную систему, приоритетной задачей которой является борьба с терроризмом. Такой режим (как показывает опыт XX века — необязательно тоталитарный) позволяет отодвигать на второй план социально-экономические проблемы, парализовывать недовольство, изолировать и частично уничтожать недовольных.

В стране развернулась охота на террористов и другие контрреволюционные элементы. В первом полугодии 1935 г. по политическим делам было осуждено 9877 человек, во втором — 14 860, а до 20 марта 1936 г. — уже 7450 человек. Причем большинство осужденных были не террористами, а «контрреволюционными агитаторами». Их процент вырос с 46,8% в первом полугодии 1935 г. до 87,2% в феврале 1936 г.1 На род роптал, и этот ропот, по мнению Сталина, был питательной почвой для терроризма. Материалы Наркомата юстиции РСФСР подтверждали это: по делам о контрреволюционной агитации в первой половине 1935 г. «установлено одобрение подсудимыми террористического акта и высказывания террористического порядка в отношении руководителей партии и правительства»2 — сигнализировал Сталину нарком Н. Крыленко. При этом он предлагал более осторожно относиться к арестованным за критику отдельных недостатков (например, «кооперативы плохо торгуют»). Предложения Крыленко поддержал только что назначенный прокурор СССР А. Вышинский. Государство сосредоточивалось на борьбе с терроризмом.

1 Советское руководство. Переписка. С. 322—323. 2Там же. С. 323.


В феврале 1936 г. были проведены массовые аресты троцкистов. Начался отбор подсудимых для следующего процесса. Допросы позволили вскрыть связи троцкистов и зиновьевцев, которые действительно бы ли восстановлены в 1932 г. Отфильтровав нужный «материал», «неисправимых» троцкистов расстреляли в октябре 1936 г. 20 мая было решено ссыльных троцкистов заключить в лагеря на 3—5 лет (пока). Послушные «террористы» давали те показания и в тех формулировках, которые от них требовались. Например, из показаний М. Яковлева: «Каменев сказал, что центром решено подготовить и совершить убийство Сталина в Москве и Кирова в Ленинграде, и предложил мне совершить террористический акт над Кировым». Следователи рисовали картину, в которой к Кирову одновременно неслась целая толпа убийц, чуть ли не спотыкаясь друг о друга. При этом Каменев аккуратно информировал потенциальных убийц Кирова друг о друге (видимо, чтобы следователям потом было удобнее работать)1. Следователи сочиняли и более фантастические истории о том, как письмо Троцкого с директивой об убийстве Сталина и Ворошилова троцкисты везут Мрачковскому в Новосибирск, чтобы он оттуда управлял заговором2. Следователей можно понять — к террористическому заговору нужно было привлечь людей, которые давно находились в ссылке.

1 Лубянка. Сталин и ВЧК-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936. С. 760-761.

2 Там же. С. 765.


Впоследствии «разоблаченного врага народа» Ягоду обвиняли в том, что в это время он саботировал следствие. Действительно, в работе следователей НКВД было много халтуры. Возможно к тому же, что Ягода выражал усиливающееся стремление части лидеров бюрократии завершить антитеррористические чистки. Однако дело есть дело, и с подготовкой первого Московского процесса подручные Ягоды успешно справились.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПЕРВЫЙ МОСКОВСКИЙ ПРОЦЕСС И ПАДЕНИЕ ЯГОДЫ

Теперь следствие требовало от лидеров зиновьевцев и троцкистов признания не только блока между ними, но и организации террористической деятельности, покушений на вождей партии, убийства Кирова. Если в прежних грехах левые были готовы признаваться и каяться, то теперь, когда речь шла об откровенной лжи, они пытались сопротивляться Сталину. И снова сдались. Почему?

Покаяния большевистских лидеров на публичных процессах — одна из загадок истории. Люди, известные всему миру как вожди революции, соратники Ленина, организаторы всего хорошего и дурного, что исходило от партии большевиков в первое десятилетие ее власти, — эти люди признавались в страшных и в то же время низменных преступлениях против созданных ими партии и государства. Предположим, они разочаровались в идеалах большевизма. Но нет никаких признаков этого. Да и на процессах перед нами — не озлобленные враги, а жалкие людишки, поливающие себя грязью для пущей убедительности.

Что с ними произошло? На что они рассчитывали? Ведь это были расчетливые, политически опытные люди. Может быть, их били и пытали? Но здесь прав В. Роговин: «Как можно судить по имеющимся документам и свидетельствам, в 1936 году к подследственным еще не применялись зверские физические истязания. Следователи ограничивались такими приемами, как лишение сна, многочасовые конвейерные допросы, угроза расстрела и ареста родных»1. Подсудимых шантажировали, угрожая расправой над родными. Это, конечно, козырь. Но такой угрозы недостаточно, чтобы ни в чем не повинный политик согласился умереть как подонок, да еще признавшись в этом перед всем миром. Зиновьева держали в камере в духоте. Но этого явно недостаточно, чтобы заставить политика публично представлять роль уголовника. Даже под пыткой можно на многое согласиться и выдать «явки и пароли». Но на процессе, отдохнув и подумав спокойно, можно разоблачить фальсификаторов, ославить их на весь мир. Сталин был уверен, что Зиновьев и Каменев, а затем Пятаков, Раковский, Бухарин, Рыков и другие этого не сделают.

Сталин понял их игру, их мотивы. Оппозиционеры видели свою жизнь только в рамках коммунистической партии. Столько сил, столько жертв было принесено на алтарь этой машины власти. Но звенья этой машины — малокомпетентные люди. В условиях близящегося столкновения Сталину не обойтись без опытных бойцов. Да, они интриговали против него, создавали блоки в подполье, продвигали своих людей, говорили между собой о том, что лучше бы «убрать» Сталина (имея в виду, конечно, политическое смещение, но в минуты отчаяния и гнева, кто знает, что имелось в виду). В 1928—1929 гг. они надеялись вернуться в партию на почетных условиях — ведь их позиции теперь совпадают с линией Сталина. Не вернул, напортачил без их мудрого совета. В 1930—1932 гг. левые (как и правые) надеялись, что Сталин падет под развалинами собственной политики. Не случилось. Что же, будем выжидать. Придет мировая битва, и нас либо позовут, либо Сталин сломает себе шею, и нас позовет партия. Нужно дожить, доказать Сталину, что левая оппозиция «полностью разоружилась». Зиновьев писал Сталину: «Неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение... Не дайте умереть в тюрьме. Не дайте сойти с ума в одиночном заключении»2. Признаться в преступлениях — высшее покаяние перед партией, лучшее доказательство своей лояльности. В этом их убеждал и Сталин, который с помощью процессов хотел окончательно скомпрометировать внутрипартийную оппозицию, заграничный центр оп позиционного коммунизма во главе с Троцким, порожденный леваками экстремизм. Раз довели до убийства Кирова, помогите исправить дело. Сталин обещал подсудимым жизнь, объясняя, что Зиновьева и Каменева просто незачем убивать.

1 Роговин В. 1937. С. 100.

2 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. С. 185.


Сталин приводил доказательства своей доброй во ли. Исследователи обращают внимание на такой факт: «Постановлением ЦИК от 1 декабря 1934 года предусматривалось вести дела террористов без защитников, при закрытых дверях, без права апелляции. На московском же процессе 1936 года есть и адвокаты, и публика. Возможно, это отступление от постановления и представление подсудимым права обжаловать приговор бы ли «гарантией» Сталина в сговоре с обвиняемыми?»1

Они поверили. Жизнь в их положении была важнее чести. «Лицо» уже было «потеряно» в предыдущих покаяниях. Именно предыдущие покаяния перед Сталиным Троцкий считает объяснением их нынешнего падения. Собственно, именно поэтому процесс и представляется Троцкому абсурдным: «Каким образом убийство «вождей» могло доставить власть людям, которые в ряде покаяний успели подорвать к себе доверие, унизить себя, втоптать себя в грязь и тем самым навсегда лишить себя возможности играть в будущем руководящую политическую роль?»2 Последующая история коммунистического движения опровергает логику Троцкого. Покаяниями были скомпрометированы такие восточноевропейские лидеры, как И. Надь, Я. Кадар, Л. Райк, В. Гомулка. Всем, кроме Райка, по том удалось вернуться к власти, а Райк посмертно стал национальным героем. Реабилитация все списывает. Главное — дожить до перемен.

1 Кирилина А. Указ. соч. С. 369.

2 Цит. по: Роговин В. 1937. С. 44.


19—24 августа 1936 г. прошел Процесс «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» над бывшими лидерами большевизма и левой оп позиции Г. Зиновьевым, Л. Каменевым, Г. Евдокимовым, И. Бакаевым, С. Мрачковским, И. Смирновым. В качестве обвиняемых была привлечена и группа троцкистов во главе с И. Смирновым, а также немец кие коммунисты, которые были объявлены агентами гестапо, связанными с обвиняемыми большевиками. Бывшим лидерам коммунистической партии и их подельникам были предъявлены обвинения в терроризме, шпионаже, стремлении к расчленению СССР. На все вопросы Вышинского о террористических планах и действиях обвиняемые отвечали односложно, но положительно. В связях с гестапо и шпионаже главные подсудимые не сознавались. Для этого были привлечены не известные стране обвиняемые из немецких коммунистов. Зарубежные контакты были, но только с Троцким. Ссылаясь на реальное письмо Троцкого 1932 г., где он предлагал «убрать Сталина» (имелось в виду выполнение завещания Ленина), подсудимый Гольцман заявил: «Единственный способ убрать Сталина — это террор»1. Якобы Троцкий инструктировал Гольцмана о ведении террора в 1932 г. в отеле «Бристоль» в Копенгагене. Впоследствии выяснилось, что отель снесен в 1917 г., что вызвало скандал и породило за рубежом еще большие сомнения по поводу фальсификации процессов. Но позднее сын Троцкого Л. Седов признал, что действительно встречался с Гольцманом в 1932 г. и обсуждал тактику оппозиции2. Подсудимые готовились к последующей реабилитации, подбрасывая следствию ложные, легко опровергаемые улики.

1 Правда. 1936. 22 августа.

2 Роговин В. Указ. соч. С. 73.


Лидер троцкистов И. Смирнов даже пытался сопротивляться версии следствия, продолжал отрицать свое участие в террористическом центре. Но не в политическом подполье. Можно согласиться с В. Роговиным, что «из материалов процесса следовало, что «террористическая деятельность» подсудимых сводилась к непрерывным разговорам между собой и с десятками других людей о терроре, устройству совещаний и поездок для передачи директив Троцкого и т.д.»1. К предыдущим обвинениям 1933—1935 гг., которые во многом отражали реальную деятельность оп позиции, добавлялись террористические намерения и шпионаж.

В ночь на 25 августа был зачитан приговор. Всем — расстрел. У них было 72 часа на апелляцию. По намеченному ранее сценарию обвиняемые написали прошение о помиловании. После этого всех повели на расстрел. Это вызывает законное возмущение: «Таким образом, Сталин не только беззастенчиво надругался над подсудимыми в их последний час, но и продемонстрировал в очередной раз надругательство над собственными законами»2. Сталин ли? Принято отвечать на этот вопрос однозначно.

Немедленный расстрел Зиновьева и Каменева странен с точки зрения курса Сталина на уничтожение оппозиционеров. Это не способствовало конструированию новых обвинений. Обрывались нити от людей, уже признавших свою вину, к новым обвиняемым. Сотрудничество последних со следствием после гибели Зиновьева и Каменева становилось крайне проблематичным.

1 Там же. С. 42.

2 Там же. С. 53.


Сталин находился на отдыхе. Или Ягода заранее получил приказ поступить таким образом, или... Не похоже, чтобы Сталин был доволен поведением Ягоды.

Недовольство поведением Г. Ягоды, спрятавшего таким образом «концы в воду», могло стать главной причиной решения, принятого вскоре после августовского процесса. 25 сентября Сталин и Жданов отправили в Политбюро телеграмму: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года»1. Четыре года назад, в 1932 г., стали поступать сигналы об активизации оппозиции. Но ведь теперь она разгромлена — какие претензии к Ягоде? Значит, Сталин считает, что угроза не устранена и Ягода не годится для доведения работы до конца.

Ягода был переведен на работу наркома связи и до конца марта 1937 г. оставался на свободе. После аре ста он далеко не сразу признался во всех грехах, которые ему инкриминировали, но быстро согласился сотрудничать со следствием, признавая за собой некоторые должностные, а затем и политические преступления. В конце апреля Ягода на допросах характеризовал себя как беспринципного карьериста, который стремился воздействовать на политику партии, используя свои должностные возможности. Он признавал себя «пионером двурушничества», потому что рас считывал пристать «к той стороне, которая победит в этой борьбе»2. Почему бы не согласиться с этой вынужденной самооценкой Ягоды. Он действительно был карьеристом.

1 Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 39.

2 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937—1938. С. 136.


Ягода стремился «не озлоблять против себя троцкистов» излишне жестокими репрессиями (мало ли как повернется), но больше сочувствовал «правым», считая их линию более прагматической, дружил с Рыковым. Однако и Рыкову в 1928 г. он сказал: «Открыто выступать на вашей стороне я не могу и не буду»1. И это понятно. Открытая поддержка зампреда ОГПУ никак не могла помочь «правым» (ведь правые в 1928 г. не планировали государственный переворот), но в случае их поражения губила его карьеру. Так за чем рисковать. Но при этом Ягода был готов снабжать «правых» секретной информацией (почему бы нет — ведь Рыков был главой правительства). Информация из деревни подтверждала правоту «правых» и убеждала самого Ягоду в их правоте. После поражения «правых» Ягода не был склонен раздувать дела о продолжении их оппозиционной активности, сосредоточившись на троцкистах2.

До этого момента показания Ягоды не определяются «тенденцией следствия», в них нет очевидных признаков самооговора — скорее — признания под давлением аргументов, показаний других людей, участвовавших в тех же разговорах.

1 Там же. С. 137.

2 Там же. С. 138-139.


Согласно дальнейшим показаниям Ягоды, в 1931 г. он восстановил общение с Томским, на даче которого встречался также с А.П. Смирновым, и они вели оп позиционные беседы. Здесь на фоне прежнего повествовательного тона уже появляются словно вставленные штампы «тенденции следствия»: «на основе борьбы за свержение Советской власти методами террора против руководства партии и массовыми восстания ми»1. Характерно, что такие вставки появляются в показаниях подследственных, еще не «разоружившихся перед партией». Если Ягоду зверски избили и он готов признаться в чем угодно, то почему не признает свое участие в шпионаже и соучастие в убийстве Кирова? Напомню, что показания подследственный писал не собственноручно, а лишь затем просматривал и под писывал (или не подписывал). В длинном тексте показаний, в целом соответствовавшем тому, что говорил Ягода, он мог и не уследить за всеми моментами, когда заранее сформулированная интерпретация следователя заметно отличается от того, что говорит под следственный. Следователь вписывал «отточенную формулировку», услышав, что на даче Томского в Болшеве речь шла о развернувшихся в стране крестьянских восстаниях (а Ягода в этот период как раз занимался их подавлением), о необходимости «убрать Сталина» или угрозе терактов против лидеров ВКП(б). Ягода признает, что стремился представить локальны ми все группы, информация о которых просачивалась в органы НКВД2. Действительно, зачем раздувать дела о партийных товарищах, которые попались на неформальных оппозиционных разговорах, если и сам их ведешь.

А вот соучастие в убийстве Кирова Ягода отрицал категорически и объяснял это вполне логично: «Вы должны понять, что в мои личные планы как народного комиссара внутренних дел не могли входить та кие разрозненные планы, как убийство Кирова.

1 Там же. С. 140.

2 Там же. С. 142.


Я же хорошо понимал, что такие акты могли при вести, если не к полному провалу, как участника организации правых, то, во всяком случае, к моей ответственности, как наркома, ведающего охраной членов правительства. Тут ничего кроме проигрыша для меня лично не могло выйти, а как раз к этому периоду мои личные планы шли довольно далеко и не совсем сов падали с планами блока»1.

Так и читается между строк: «Ну что за дилетанты меня допрашивают! Таких простых вещей не понимают — я же был не троцкистом-маргиналом, я мог со вершить переворот». И с этим трудно не согласиться.

Ягода настаивал, что у него с организацией «правых» было взаимное недоверие, и он рассчитывал не на отставных политиков, а на своих сторонников в НКВД2. Почему бы нет. Но совершить переворот с опорой только на НКВД в этот период было невозможно. Ягода был нужен недовольным партийцам и военным, а они — ему. Пока «фронда» в этих разных секторах не вызрела, Ягода был безопасен для Стали на, а вот если возникнут новые угрозы, то НКВД про сто не станет защищать «сталинскую фракцию».

Осуществив замену Ягоды на Ежова, Сталин ре шил проблему, которая не давалась ему раньше, — преодолел культивировавшуюся Ягодой ведомственную замкнутость НКВД, получил полный контроль над руководством карательных органов. Замена Ягоды сталинским ставленником Н. Ежовым предоставила генсеку возможность наносить прицельные удары по бюрократическим кланам, которые претендовали на самостоятельность в рамках ВКП(б). Но прежде всего началась зачистка НКВД от ставленников Ягоды.

Исследователи обращают внимание на борьбу кланов в НКВД, которая способствовала кровавым чисткам в органах3. Чекисты ненавидели и боялись друг друга, фабриковали дела на своих конкурентов. Это явление — частный случай борьбы бюрократических кланов, которая подливала масла в огонь Большого террора. В бюрократической иерархии в силу самой ее конфигурации не хватает мест для выдвиженцев всех клановых групп, стоящих за высокопоставленными руководителями. Отсюда — давка за места, которая может принимать форму обычной интриги, а может — кровавой бани.

1 Там же. С. 142-143. 2Там же. С. 143.

3 Папчинский A.A. Репрессии в органах НКВД в середине 30-х годов. // Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 284-294; Наумов Л. Сталин и НКВД. М.: Яуза, Эксмо, 2007.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ШАХ БУХАРИНУ И ВТОРОЙ ПРОЦЕСС

Расстрел Зиновьева и Каменева был тем более неожиданным и нецелесообразным, что на процессе они дали следствию не просто ниточку, а целый клубок: заявили, будто убийство Кирова готовили также Бухарин, Рыков и Томский. Вышинский заявил, что начато расследование в отношении Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, Радека и Пятакова, а Сокольников и Серебряков прямо привлекаются к ответственности. Узнав об этом, Томский застрелился. В пред смертном письме он писал: «Мне пришлось бы доказывать вздорность и всю несерьезность этих наговоров, оправдываться и убеждать, и при всем том мне могли бы не поверить. Перенести это все я не в со стоянии... мне предстоит процедура, которую я порой не в состоянии вынести. Несмотря на все свои ошибки, я всю сознательную жизнь отдал делу коммунизма, делу нашей партии. Ясно только, что не дожил до решительной схватки на международной арене. А она недалека»1. И здесь ключевая для опальных политиков надежда на «мировые развязки». Томский также сообщил Сталину: «Если ты хочешь знать, кто те люди, которые толкали меня на путь правой оппозиции в мае 1928 года, — спроси мою жену лично, тогда она их назовет»2. В беседе с Ежовым жена Томского обвинила Ягоду в том, что он помогал «правым». Конечно, та кое обвинение было голословным, но сигналы о симпатиях Ягоды «правым» поступали и раньше. Сталин еще при Менжинском не доверял Ягоде и в некоторых вопросах просил не передавать ему ту или иную ин формацию3. Но до расстрела Зиновьева и Каменева Сталин считал Ягоду вполне терпимым на посту нар кома внутренних дел. Сообщение жены Томского легло на подготовленную почву.

1 Коммунист. 1991. № 13. С. 58.

2 Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. М, 1995. С. 163.

3 Кирилина А. Указ. соч. С. 341.


В 1936 г. Бухарин, который в это время был фактически отстранен от руководства газетой, сосредоточился вместе с Радеком на писании конституции. Он связывал с ней большие надежды по переходу к демократии. Узнав об обвинениях в свой адрес, Бухарин немедленно выехал в Москву (он отдыхал на Памире). Прибыв домой, он выразил глубокое удовлетворение расстрелом Зиновьева и Каменева с присущим ему творческим подходом: «Это — осиновый кол, самый настоящий, в могилу кровавого индюка, налитого спесью, которая привела его в фашистскую охранку»1. Речь идет о Троцком, но осиновый кол вонзен в рас стрелянных. У Бухарина было основание вздохнуть свободно — с расстрелом, как казалось, обрывались нити следствия.

Призывая Сталина «выискать и выловить и уничтожить всю нечисть», Бухарин умоляет его: «Пред ставьте себе человека, всей душой любящего великое дело, когда этому человеку бросается обвинение в его разрушении; когда он бесконечно любит партию, а на него тычут пальцем, как на врага»2. Бухарин любит не то, что нужно. Партию и сам Сталин уже не любит. Не доверяет он партии.

1 Источник. 1993. № 2. С. 11.

2 Советское руководство. Переписка. С. 357—358.


В этом же письме Бухарин пытается и скрыто шантажировать Сталина — ведь именно он, Бухарин, уговаривает западную интеллигенцию любить СССР. Казнь Бухарина плохо отразится на имидже СССР. Что же, Сталин будет взвешивать за и против. До него дошла информация о слишком откровенных разговорах Бухарина с меньшевиком Николаевым во время зарубежной поездки. Много лет спустя Николаев под твердил, что Бухарин подумывал даже о встрече с Троцким, говоря: «Конечно, между нами были большие конфликты, но это не мешает мне относиться к нему с большим уважением»1. Сближение разных крыльев оппозиции не могло не беспокоить Сталина. До самого кануна расправы над «правыми» он отделял их от Троцкого. Выступая на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б), Сталин говорил: «Комиссия... считает, что нельзя валить в одну кучу Бухарина и Рыкова с троцкистами и зиновьевцами, так как между ними есть разница, причем разница эта говорит в пользу Бухарина и Рыкова»2.

8 сентября 1936 г. состоялась очная ставка Рыкова и Бухарина с обвиняемым Сокольниковым. Тот при знал, что Каменев говорил ему в 1932—1933 г., что к будущему правительству надо привлечь Рыкова. В этом не было ничего невероятного, но и вины Рыкова в этом тоже не было. Стране сообщили о прекращении дела против «правых». Но для Сталина показания Сокольникова были еще одним подтверждением потенциальной опасности правых. Если Каменев готов работать с Рыковым, то тем более на это будут готовы Шеболдаев и другие партбоссы, если решатся сместить Сталина и Молотова. Так что дело не закрыли, а вынесли его на обсуждение декабрьского Пленума ЦК. Там Сталин заявил, что доказательств против Бухарина и Рыкова маловато, и нужно еще разобраться, дать возможность им оправдаться. Вопрос перенесли на февральский пленум.

1 Фельитинский Ю. Указ. соч. С. 64. 2Вопросы истории. 1994. № 1. С. 13.


Однако пока Сталин не был настроен форсировать дело «правых» после гибели главных обвинителей. Аресты «правых» могли раньше времени вызвать конфликт с умеренной частью партии, для которой эти репрессии могли стать сигналом к более активным действиям.

Интеллектуальные штабы противника Сталин предпочитал уничтожать по очереди. 23—30 января 1937 г. прошел процесс «Параллельного антисоветского троцкистского центра» (Ю. Пятаков, Г. Сокольников, К. Радек, Л. Серебряков, Н. Муралов, Я. Дробнис и др.). По справедливому замечанию О.В. Хлевнюка, «фактически это был суд над НКТП» (Наркоматом тяжелой промышленности), то есть ведомством члена Политбюро С. Орджоникидзе1. Но не только.

Выступая с обвинительной речью на процессе Зиновьева и Каменева, Вышинский заявил: «Без масс, против масс, но за власть, власть во что бы то ни стало, жажда личной власти — вот вся идеология этой компании, сидящей на скамье подсудимых»2. Это не так уж и неверно — различие в стратегии левой оппозиции и публично провозглашаемой линии Сталина было невелико. А вот различие с правыми коммунистами было серьезнее, идея возвращения к НЭПу была популярнее в массах. И когда острие террора стало разворачиваться против Бухарина и Рыкова, следовало дискредитировать их идеологию.

1 Хлевнюк О.В. Сталин и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро в 30-е гг. М., 1993. С. 89.

2 Вышинский А. Судебные речи. С. 390.


Исследователь чистки в НКВД Л. Наумов уже о процессе Пятакова — Радека пишет: «Так или иначе, удар теперь наносился по правым»3. Однако пока обвиняемые принадлежат к левым. Так что процесс но сит переходный характер. Он призван скомпрометировать обвиняемых не просто как революционеров ниспровергателей, а как сторонников фашизма. Но в этот период правых коммунистов еще не считают фашистами. Более того, с 1934 г. в фашизме перестали обвинять и более правых социал-демократов. Мы увидим, что и перед арестом Бухарину и Рыкову будут предъявляться более реалистичные обвинения. Даже в 1938 г. третий московский процесс будет объединенным, направленным не только против правых, но и против левых коммунистов. Таким образом, все более фантастическая «тенденция следствия» вызвана не переносом огня слева направо, а стремлением бесповоротно скомпрометировать любую оппозицию независимо от идеологической окраски.

Пятаков на процессе так излагал планы левой оп позиции: «Что касается войны, то и об этом Троцкий сообщил весьма отчетливо... В этой войне неминуемо поражение «сталинского государства»... Поражение в войне означает крушение сталинского режима, и именно поэтому Троцкий настаивает на создании ячеек, на расширении связей среди командного состава»2. В своих показаниях Пятаков так реконструирует взгляды Троцкого (как бы цитируя его письмо): «от ступать к капитализму настолько далеко, в каком раз мере, сейчас трудно сказать, конкретизировать это можно после прихода к власти». Следствие делает из этой цитаты более решительный вывод, чем содержится в ней: «программа параллельного троцкистского центра была программой восстановления капитализма в СССР...»3 Это разночтение свидетельствует в пользу цитаты. Г. Сокольников признает, что оппозиция считала необходимым отказаться от политики индустриализации и коллективизации, что могло развиться «в капиталистическую реставрацию в СССР». «Могло развиться» — не значит «хотели, чтобы развилось». Однако мотивировка этих планов оппозиции тоже не соответствует тенденции следствия — оппозиция, которую обвиняют в стремлении подорвать светское хозяйство, стремится к «подъему в деревне»4.

1 Наумов Л. Сталин и НКВД. С. 51.

2 Вопросы истории. 1994. № 8. С. 8.

3 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937-1938. С. 10.

4 Там же. С. 10.


Если очищать показания на процессе от самобичеваний и тем более публицистических прокурорских интерпретаций — это была всего лишь калька с истории 1917—1922 гг., включая путь большевиков к власти, Брестский мир, создание Дальневосточной республики, НЭП.

Впрочем, «директивы Троцкого» в показаниях обвиняемых не являются его подлинными словами. Там употребляется совсем нехарактерная для Троцкого лексика, например — слово «троцкисты»2. Однако за чем Радеку директивы Троцкого — он сам может та кие писать, как, впрочем, и другие лидеры левой оп позиции. Что невероятного, например, в таких выводах оппозиционеров, которые Радек приписывает Троцкому и которые могут быть просто их общими взглядами: «Надо признать, что вопрос о власти реальнее всего станет перед блоком только в результате поражения СССР в войне»3.

Еще в 1927 г. Троцкий упоминал, что в случае войны к власти в СССР может прийти более решительное руководство, чем Сталин, подобно Клемансо во Франции во время Первой мировой войны. Таких приме ров много в истории — поражение союзников в 1940 г. приведет к власти Черчилля, но это не значит, что он готовил победы Гитлера.

1 Там же. С. 12.

2 Там же.


Обсуждая перспективы своего прихода к власти в случае военного поражения Сталина, левые коммунисты могли упоминать свой революционный опыт Бреста, обсуждать возможные границы, уступок победителям в этом случае. Следствию, «выудившему» такие неосторожные упоминания, оставалось только поста вить их в центр признаний «разоружившихся перед партией» оппозиционеров. Впрочем, архитекторы процесса «не дотянули» сценарий, и он получился полным противоречий. Оппозиционеры планируют помогать врагу в случае начала войны, но при этом выдают себя, устраивая диверсии во время мира. В од них местах они рискуют всем ради минутной встречи с «руководителями заговора», чтобы получить от них маловажную директиву или выслушать политические рассуждения, а в других работают под чуть ли не еже дневным контролем вредительского руководства. Была идея приплести к заговору еще и чиновника, обвиненного в коррупции, но Сталин этого фигуранта из об винительного заключения вычеркнул1.

Новые неприятности обрушились на Бухарина — подследственные Сосновский и Куликов в это время на очной ставке напоминали Бухарину разговор начала 30-х гг., где тот признавал правомерность терактов.

1 Там же. С. 16.


Процесс «параллельного центра» был призван скомпрометировать саму идею террора, который в 1934—1936 гг. вызывал не только возмущение, но и одобрение «озлобленных элементов». Нужно было по казать оппозицию как действительно антинародную силу, острие подрывной деятельности которой направлено непосредственно против масс. Сенсацией процесса стали признания обвиняемых во вредительстве. Следствие соединило свои достижения 1928— 1931 гг. (когда во вредительстве, да и то, как правило, плановом, признавались спецы) и 1936 г., когда лидеры левой оппозиции стали признаваться в уголовных преступлениях. Впервые обвинения строились буквально на голом месте — настолько нетипичный для коммунистов того времени метод борьбы был выдвинут на первый план. «Для того чтобы напакостить и навредить, — говорил Сталин, — для этого вовсе не требуется большое количество людей. Чтобы построить Днепрострой, надо пустить в ход десятки тысяч рабочих. А чтобы его взорвать. Для этого требуется, может быть, несколько десятков человек, не больше»1. Была еще одна причина сосредоточения внимания следствия на вредительстве: после расстрела Зиновьева и Каменева нужна была новая стартовая точка. Таковой стал взрыв на шахте в Кузбассе 23 сентября 1936 г. Такие аварии случались время от времени, и стало уже принято обвинять виновных не в халатности, а во вредительстве. Если раньше вредительство считалось арьергардными боями буржуазных специалистов, то теперь ответственность за технические про валы должна была взять на себя левая оппозиция. В ноябре 1936 г. в Новосибирске прошел первый процесс троцкистов-«вредителей». Перед расстрелом кузбасские «вредители» назвали имена известных троцкистов Пятакова и Муралова.

Оказавшись под подозрением, Пятаков и Радек пытались убедить Сталина и других лидеров партии в своей невиновности и готовности «умереть за Стали на». Что же, это как раз то, что нужно. Нужны люди, которые помогут убедительно скомпрометировать Троцкого. Чтобы «уломать» старых троцкистов, понадобилось от 2 до 7 месяцев. И снова встает вопрос: почему они согласились клеветать на себя?

Особенно тяжкие преступления брали на себя «пешки», которые могли быть привлечены за шпионаж или уголовные преступления и согласиться сыграть в «политиков». Эти люди могли «взять на себя» признания в непосредственной организации вредительства, оставив политикам политическое руководство. Но все равно признания на втором процессе были чудовищны даже для троцкистов. Даже если в основе лежали прежние разговоры, признаться в реальном совершении диверсий и планах раздела СССР, которые ты якобы поддерживал еще до каких бы то ни было поражений, — это слишком.

1 Вопросы Истории. 1995. №. 3. С. 13—14.


«Заочный обвиняемый» Троцкий полагал: «Все это капитулянты, люди, каявшиеся по несколько раз... утратившие в этих покаяниях цель, смысл жизни, уважение к себе... В течение лет этих внутренне опустошенных, деморализованных, издерганных экс-революционеров держали между жизнью и смертью»1. В этой версии тоже не все клеится. Угроза жизни известных троцкистов возникла только с 1935 г., но «каялись» они в 1928—1933 гг. Они каялись не потому, что боялись за жизнь, а потому что не видели себя вне партии, вне осуществления коммунистического проекта, которому посвятили жизнь. Но из раскаявшихся (причем не искренно) оппозиционеров далеко не все согласились участвовать в открытых процессах. Вспомним А. Смирнова, С. Сырцова, А. Шляпникова и др. Их «сломать» не удалось. Многие лица, упоминавшиеся на процессах, на скамью подсудимых не по пали и были расстреляны «в рабочем порядке».

«Капитулянтство» перед Сталиным как предпосылка для признаний вины не объясняет и признаний военных, добытых следствием в короткий срок у людей, прежде не каявшихся в политических грехах.

Пытки? Но показания, данные под пытками, можно опровергнуть на процессе (в 1938 г. такой удар по сталинскому шоу нанес Крестинский). Шантаж судьбой родственников? Этот метод вообще не очень годится для политиков, для которых общественное важнее семейного. Пятаков, например, обличал собственную жену, заподозренную в троцкизме. Важнейшая ставка политика в условиях жесткой борьбы, быстро меняющейся политической ситуации — сохранить саму возможность возвращения в политику, что с 1936 г. значило — сохранить жизнь.

1 Цит. по: Роговин В. Указ. соч. С. 168.


После дела Зиновьева и Каменева верить в сохранение жизни подсудимых было трудно. Но у Сталина были аргументы, чтобы доказать: ситуация изменилась. Ягода отстранен. Пятаков не знал, что Зиновьев не виновен в убийстве Кирова, так же, как Зиновьев не знал, что в этом не виновен Котолынов. Но Пята ков и Радек знали, что они не виновны в диверсиях. И они знали, что это знает Сталин. Так зачем их расстреливать?

Сталин уничтожал тех противников, кого считал «не разоружившимися перед партией», то есть готовы ми в случае чего интеллектуально поддержать после сталинский режим.

Соревнование за жизнь Радек и Сокольников вы играли. Правда, до «решающих событий» все равно не дожили. Но если бы Сталин был отстранен от власти в середине 1937 г., то Сокольников пригодился бы как опытный финансист, а Радек — как публицист, готовый прославить новый режим и разоблачить сталинский. Уж он бы нашел слова. А вот Пятаков работал на следствие неаккуратно. Ставкой была жизнь, но не мучительная жизнь и смерть в лагере, а возможность вернуться в политику.

Дольше всех сопротивлялся Муралов, но и он в конце концов убедил себя: «да подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двадцати трех лет»1, и согласился действовать по плану следствия. А сам этот план, схему троцкистского подполья и его политические цели, разработал Радек. Человек, склонный к авантюре, к большой игре (сколь бы аморальной и опасной она ни была), он увлекся этим важным делом. Возможно, он был вполне искренен, когда писал за три дня до процесса: «Я никогда не чувствовал себя так связанным с делом пролетариата, как теперь»2.

1 Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. С. 223.

2 Там же. С. 226.


А вот Пятаков работал не за совесть, а за страх. Пятаков признал, что летал к Троцкому из Берлина в Осло. Позднее выяснилось, что в это время на указанный Пятаковым аэродром иностранные самолеты не садились. Плохо сочинил Пятаков свои показания или уж во всяком случае не помог растяпам-следователям. Его версия была достаточно абсурдна, ее легко будет опровергнуть, чтобы потом добиться реабилитации.

Несмотря на то что коммунистическая элита была вынуждена признать итоги процесса, влияние группировки, стремившейся прекратить террор хотя бы на этой точке, становилось все сильнее. Ведь этот процесс был демонстративным ударом Сталина по принципу иммунитета.

ОГЛАВЛЕНИЕ

СОКРУШЕНИЕ ИММУНИТЕТА

Развертывая свою антитеррористическую операцию, Сталин дал понять партийным вождям, что их «феодальное право» иммунитета останется неприкосновенным. 17 июня 1935 г. СНК и ЦК приняли постановление, подтверждавшее — разрешения на аресты теперь могли даваться только по согласованию с руководителями наркоматов, в которых работают подозреваемые.

Сталин успокаивал партийные кланы — борьба с терроризмом не затрагивает ваши интересы, террор не выплеснется за ограниченные рамки действительных врагов. Но враги под прессингом НКВД сообщили о новых своих связях, и партийно-хозяйственным бос сам приходилось выдавать на расправу все новых сотрудников.

Региональные парторганизации оказывали сопротивление действиям сталинских следователей. В июне 1935 г., например, бюро Азово-Черноморского край кома во главе с Шеболдаевым постановило: «Считать, что установленные уполномоченным КПК факты об огульных и массовых репрессиях, примененных в течение последних трех месяцев к четверти всего состава районной организации, означают подмену партий ной линии, направленной на сплочение актива, выращивание и воспитание людей, чуждым партии администрированием»1. Это сопротивление было сигналом для Сталина — не зря он волновался на съезде победителей.

С точки «умеренных», лица, «уличенные» в террористических намерениях, были надежно изолированы, и дальнейшие репрессии были нецелесообразны. Для сталинской группировки, напротив, «раскручивание» дела об убийстве Кирова было единственной возможностью разгромить известных и неизвестных противников.

В декабре 1936 г. на пленуме ЦК Н. Ежов сообщил, что в Ленинграде арестовано 400 троцкистов, в Грузии — около 300, в Азово-Черноморском крае — около 200. Это означало, что старые троцкистские кадры «вычерпаны». Теперь арестовывались работники, которые в оппозициях не состояли, но были более лояльны своему «сеньору», чем Сталину.

1 Хлевнюк О.В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. М., 1992. С. 59-60.


Сталин принялся перемещать кадры в наиболее «строптивых» кланах. После Москвы по количеству перемещенных высокопоставленных работников идет все тот же Азово-Черноморский край. В первой половине 1937 г. (до 20 июня) были сняты со своих постов председатель Новороссийского горсовета с 1935 г. П. Катенев, который, оказывается, был левым эсером (с 1919 г. — большевик), а в январе 1937 г. арестован как троцкист; председатель Таганрогского горсовета с 1934 г. К. Шульгов, большевик с 1919 г., в январе 1937 г. обвиненный в троцкизме за укрывательство настоящего троцкиста Варданьяна (вспомнили и то, что когда-то был в связи с Мураловым); прокурор края с 1934 г. И. Драгунский, бывший анархо-синдиалист, с 1918 г. большевик, в январе 1937 г. обвиненный в засорении своего аппарата уже «разоблаченными» троцкистами; председатель крайисполкома с 1934 г. В. Ларин, большевик с 1914 г., в июне арестованный как враг народа; председатель ростовского горсовета с января 1937 г. Ф. Ляшенко, член партии с 1924 г., в июне объявленный врагом народа; начальник краевого управления связи с 1936 г. А. Аристов, в партии с 1918 г., «разоблаченный» как троцкист в апреле 1937 г.; зампред крайисполкома с 1934 г. Л. Ароцкер, член партии с 1922 г. (до этого — в еврейской партии По алей Цион), обвиненный в «засорении»1.

2 января первый секретарь Азово-Черноморского крайкома Шеболдаев был в постановлении ЦК обвинен в неудовлетворительном руководстве крайкомом, прежде всего за близорукость в отношении троцкистов и вредителей. 13 января такой же удар был нанесен по первому секретарю Киевского обкома Постышеву.

1 РГАСПИ Ф. 17. Оп. 71. Д. 41. Л. 3-7.


По количеству снятых с постов работников Азово Черноморский крайком опережал только столичный регион, что понятно — там было значительно больше руководителей. Из них были перемещены 42, причем один — как бывший троцкист (остальных троцкистов уже сняли раньше), один бывший меньшевик был снят за деловые недостатки, а вот «родственный» ему бундовец покончил с собой. Теперь снимали «чисто породных» коммунистов. Без обвинений, в связи с переменой места работы, ушли с постов 18 руководите лей. Не справились, не получили нового назначения или были понижены в должности, но не «разоблачены» 13 руководителей. За «должностные преступления уголовного характера» был арестован Г. Ягода, а И. Фельдман был снят как его ставленник. 5 руководителей были арестованы1.

Как видим, в первой половине 1937 г. Сталин еще не развернул избиения руководящих кадров. Он про бивал бреши в клановых крепостях, зондировал своих партийных «генералов» на лояльность и сопротивление.

1 Там же. Л. 27-33.

2 Там же. С. 96, 102-103.


Но и противники раскручивания террора не дремали. Их лидером в 1936—1937 гг. был нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе. Помимо своего высокого авторитета в партийной элите Орджоникидзе представлял угрозу для планов Сталина, так как на шел слабое звено в его политике. «Дела» о вредительстве, сфабрикованные НКВД в 1936—1937 гг., не мог ли выдержать серьезной проверки. «Орджоникидзе пытался узаконить право НКТП на самостоятельную проверку материалов НКВД... Можно считать абсолютно доказанным, что Орджоникидзе активно готовился к пленуму и собирал данные, опровергающие утверждения НКВД. Организация независимой про верки дел о «вредительстве» была самым сильным хо дом, который мог предпринять в тех условиях Орджникидзе», — считает О.В. Хлевнюк2. Нарком не верил в массовое вредительство: «Какие саботажники! За 19 лет существования Советской власти мы... выпустили 100 с лишним тысяч инженеров и такое же количество техников. Если все они, а также и старые инженеры, которых мы перевоспитали, оказались в 1936 г. саботажниками, то поздравьте себя с таким успехом. Какие там саботажники! Не саботажники, а хорошие люди — наши сыновья, братья, наши товарищи, которые целиком и полностью за Советскую власть», — за явил Орджоникидзе и был поддержан «бурными и продолжительными аплодисментами»1. Более того, ему удавалось добиваться реабилитации уже арестованных директоров.

Сталин был склонен до определенного рубежа идти на уступки Орджоникидзе. Так, 13 февраля 1937 г. на места от имени ЦК была направлена шифротелеграмма, в которой говорилось: «По имеющимся в ЦК материалам, некоторые секретари обкомов и крайкомов, видимо, желая освободиться от нареканий, очень охотно дают органам НКВД согласие на арест отдельных руководителей, директоров, технических директоров, инженеров и техников, конструкторов промышленности, транспорта и других отраслей». «ЦК» напоминал, что местные руководители не вправе давать согласие на аресты отраслевых сотрудников, и это — прерогатива наркомов2. Таким образом, подтверждался прежний порядок поддержания иммунитета.

1 Совет при народном комиссаре тяжелой промышленности СССР. 25—29 июня 1936 г. Стенографический отчет. М., 1936. С. 390.

2 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937—1938. С. 92.


Орджоникидзе начал собирать материалы о «диверсиях», в которых обвинялся его заместитель Пята ков и его подельники. Эти материалы могли быть использованы для разоблачения Ежова на ближайшем пленуме ЦК в феврале 1937 г., что позволило бы раз рушить всю «антитеррористическую» (то есть террористическую в отношении партийной элиты) стратегию Сталина. Конфликт Орджоникидзе и Сталина нарастал. Готовясь к пленуму, Орджоникидзе носил тезисы своего доклада к Сталину. По свидетельству жены Орджоникидзе Зинаиды Гавриловны: «Тот забраковал. На полях были надписи вроде «Ха-ха...». Серго писал и переписывал на листках из блокнота, ссорился со Сталиным по телефону, потом опять писал, опять ходил и относил, дважды возвращался под утро»1. 19 февраля, накануне пленума, Орджоникидзе погиб от пулевого ранения. Версия убийства Орджоникидзе не получила достаточных доказательств, однако его гибель произошла внезапно, причем неожиданно для него самого. Весьма вероятна высказанная Р. Конквестом версия самоубийства под давлением Сталина, на пример под угрозой ареста2. Орджоникидзе был чело веком эмоционально неуравновешенным, разрыв со старым другом Сталиным был для него глубокой личной трагедией, так же как и начавшееся уничтожение других старых товарищей. Выстрел прогремел после разговора со Сталиным на высоких тонах.

Накануне пленума был арестован брат Орджоникидзе Пачулия. Явный шантаж, который стал еще од ним ударом, выводившим Орджоникидзе из равновесия.

Незадолго до гибели Орджоникидзе долго беседовал с Микояном, который так вспоминает об этой встрече: «За 3—4 дня до самоубийства мы с ним вдвоем ходили вокруг Кремля ночью перед сном и разговаривали. Мы не понимали, что со Сталиным происходит, как можно честных людей под флагом вредительства сажать в тюрьму и расстреливать. Серго говорил, что у него нет сил дальше так работать. «Сталин плохое дело начал. Я всегда был близким другом Сталину, доверял ему, и он мне доверял. А теперь не могу с ним работать, я покончу с собой».

1 Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. С. 330.

2 Конквест Р. Указ. соч. С. 277—279.


Я был удивлен и встревожен его выводом, поскольку до этого его высказывания были иными. Я стал его уговаривать, что он неправильно рассуждает, что самоубийство никогда не было средством решения той или иной проблемы. Это не решение проблемы, а уход от нее. И другие аргументы приводил. Мне казалось, что я его убедил. Несколько успокоились и пошли спать»1.

Это свидетельство подтверждает классическую версию гибели Орджоникидзе: он резко критически относился к курсу на террор, но не решился на открытое столкновение со Сталиным и покончил с собой. Важно, что воспоминания Микояна были написаны до начала открытой дискуссии об обстоятельствах смерти Орджоникидзе.

Еще интереснее этот фрагмент для характеристики позиции самого Микояна. В своих мемуарах он пред стает чуть ли не более последовательным антисталинистом, чем Орджоникидзе. Он призывает его «не уходить от проблемы», а «найти ее решение». Какое «решение»?

Конечно, Микоян мог приукрасить свои слова, по казать себя более смелым, чем он был тогда, в 1937 г. Однако факт остается фактом — Микоян выступил одним из инициаторов разоблачения «культа личности Сталина» в 1956 году. И это не была дань конъюнкту ре — мемуары Микояна также выдержаны в антисталинском ключе. Можно сомневаться в точности пере дачи диалога с Орджоникидзе, но сама тема разговора в данном случае не могла стать жертвой аберрации памяти. Орджоникидзе считал Микояна тем человеком, с которым можно было вести антисталинские разговоры. Микоян поддерживал эти разговоры. Если это понимал Орджоникидзе, могли понимать и другие партийные деятели, которые научились отличать своих от чужих уже по намекам (других возможностей сталинский режим не предоставлял). А теперь вопрос: почему столь критически настроенный деятель пережил 1937 год? Был незаменим? У Сталина не было незаменимых. Был безусловно лоялен, как Каганович, Молотов и Ворошилов? Нет, это не про Микояна. Что было его охранной грамотой? Мы еще вернемся к этому во просу.

1 Микоян А.И. Указ. соч. С. 329.


Если беседа Микояна и Орджоникидзе передана сколько-нибудь верно, то «решением», за которое вы ступал Микоян, была борьба на пленуме ЦК (пусть не прямо против Сталина, но во всяком случае против Ежова как тактической цели). Гибель Орджоникидзе дезорганизовала партийное сопротивление сталинской «антитеррористической операции» накануне решающего пленума ЦК.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ФЕВРАЛЬСКО-МАРТОВСКИЙ ПЛЕНУМ

На состоявшемся сразу после гибели Орджоникидзе пленуме ЦК ВКП(б) Сталин, опираясь на результаты двух первых антибольшевистских процессов, под вел идеологическую основу под террористический удар, который обрушится на партию несколькими месяцами позднее. Сталин, Ежов, Молотов и другие вы ступавшие рисовали грандиозную картину терроризма и вредительства, развернувшегося в стране. Не заметив вредительства среди своих сотрудников, большевистские лидеры скомпрометировали себя. «Ошибка наших партийных товарищей состоит в том, что они не заметили глубокой разницы между троцкизмом в прошлом и троцкизмом в настоящем. Они не замети ли, что троцкисты давно уже перестали быть идейны ми людьми, что троцкисты давно уже превратились в разбойников с большой дороги... Чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на более острые формы борьбы... Ошибочно было бы думать, что сфера классовой борьбы ограничена пре делами СССР»1, — говорил Сталин. Оппозиция, таким образом, представляется как авангард мирового капитализма, проникающий в советское общество, в том числе и в ее правящую элиту. Разгром этого авангарда в ходе все обостряющейся классовой борьбы становится предпосылкой мировой победы.

1 Вопросы истории. 1995. № 3. С. 7, 11 — 12.


«Антитеррористическая» операция нависала своим острием над старой большевистской гвардией. Особенно резко Сталин выступал против процесса образования кланов в структуре ВКП(б): «Что значит таскать за собой целую группу приятелей?.. Это значит, что ты получил некоторую независимость от местных организаций и, если хотите, некоторую независимость от ЦК. У него своя группа, у меня своя группа, они мне лично преданы»1.

Против саботажа местными кланами работы НКВД было направлено и выступление Н. Ежова на пленуме: «Я должен сказать, что я не знаю ни одного факта... когда бы по своей инициативе позвонили и сказали: «Тов. Ежов, что-то подозрителен этот человек, что-то неблагополучно в нем, займитесь этим человеком»... Чаще всего, когда ставишь вопрос об арестах, наоборот, защищают этих людей»22.

Одним из важнейших итогов пленума стало согласие ЦК на арест Бухарина и Рыкова. Сталин готовился к уничтожению последнего интеллектуального центра, который сможет обеспечить управление хозяйством в случае отстранения Сталина от власти.

1 Хлевнюк О.В. 1937-й... С. 77.

2 Вопросы истории. 1994. № 2. С. 21.


По существу, обвинения Бухарину и Рыкову были предъявлены уже на декабрьском пленуме ЦК, характерно — одновременно с принятием «Сталинской» конституции. При этом Сталин действовал не торопливо — ситуация все еще была под контролем. Дискутируя с Бухариным и Рыковым, доказывавшими свою невиновность, Сталин в то же время успокаивал свои жертвы: «Видите ли, после очной ставки Бухарина с Сокольниковым у нас создалось мнение такое, что для привлечения к суду тебя и Бухарина нет оснований. Но сомнение партийного характера у нас оставалось. Нам казалось, что и ты, и Томский, безусловно, может быть, и Бухарин, не могли не знать, что эти сволочи какое-то черное дело готовят, но нам не сказали»1. Можно было «проявить объективность», лучше подготовить доказательную базу. «Мы должны объективно, спокойно разобраться. Мы ничего, кроме правды, не хотим, никому не дадим погибнуть ни от кого. Мы хотим доискаться всей правды объективно, честно, мужественно. И нельзя нас запугать ни слезливостью, ни самоубийством»2.

13 января 1937 г. была проведена очная ставка Бухарина и Астрова в присутствии Сталина, Ворошилова, Кагановича и Ежова. Астров доказывал, что Бухарин создал оппозиционную организацию в партии, которая существовала в начале 30-х гг. Допрашивая Астрова, Сталин упирал не на гипотетический терроризм группы, а на само ее существование (что отрицать было куда сложнее), на то, что «группа правых имела свой центр. Был центр из 3—4 человек, и был актив, привлекавшийся на заседание центра»3. А уж если Бухарин и Рыков входили в руководящий центр, то отвечать должны за все, в чем признались рядовые активисты. Бухарин категорически отрицал эту схему, убеждал Сталина в своей абсолютной преданности и уж во всяком случае безусловной лояльности. Был ли он лоялен Сталину?

1 Вопросы истории. 1995. № 1. С. 8.

2 Там же. СП.

3 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937—1938. С. 634.


Перед арестом Бухарин оставил письмо будущим руководителям партии, которое его жена выучила наизусть. Отмежевавшись от оппозиционной деятельности после 1929 г., Бухарин видит причину происходящего кошмара в «адской машине НКВД», которая со стоит из карьеристов и действует «в угоду болезнен ной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше...»1 Нет, он не был лоялен. Сталинистом Бухарин не стал, оставался «двурушником», и потому продолжал нести угрозу сталинской стратегии. В условиях травли Бухарин объявил голодовку и пошел на пленум. Но там Бухарин пытался убедить Сталина: «Я ведь ни на что не претендую...»2 Ему не верили. Ежов, обвиняя правых в запирательстве, практически выдал суть сталинских опасений: «Они своим единомышленникам дают сигнал: «Продолжайте работать, конспирируясь больше; попадешь — не сознавайся»3.

Несмотря на то что после разгрома школы Бухари на в 1933 г. и интеграции самого Бухарина во власть в 1934 г., у него не было своей организации, в случае изменения политической ситуации ее было легко вос создать.

Ежов приводит аргумент, которому Бухарин и Рыков, да и остальные участники пленума, просто не знают, что противопоставить: «Вы сами понимаете, товарищи, что у арестованных, которые говорят не только о деятельности других, не в меньшей мере, а в большей о своей собственной антисоветской деятельности, соблазн был большой, когда задавался такой вопрос, ответить отрицательно, отказаться от показаний. Несмотря на это, все подтвердили эти показания»4. Советские люди не знают, что такое «сделка со следствием», которая дает надежду выжить. И ведь Астров выжил и даже дожил до реабилитации Бухарина.

1 Ларина A.M. Незабываемое. М., 1989. С. 362—363.

2 Вопросы истории. 1992. № 4—5. С. 24.

3 Вопросы истории. 1993. № 2. С. 26.

4 Вопросы истории. 1992. № 4—5. С. 4.


Ежов пытается обосновать версию всеобщего заговора, в который входят и левые, и правые коммунисты. Эта версия через год будет представлена на треть ем московском процессе. Но сейчас Сталин и Ежов допустили ошибку, сделав краеугольным камнем заговора платформу Рютина: «Сейчас, товарищи, совершенно бесспорно доказано, что рютинская платформа была составлена по инициативе правых в лице Рыкова, Бухарина, Томского, Угланова и Шмидта. Вокруг этой платформы они предполагали объединить все не согласные с партией элементы: троцкистов, зиновьевцев, правых»1.

Бухарин показывает нелепость этой версии: «Астров показывает, что авторами являются Рыков, Бухарин, Томский, Угланов. Должен вам сказать, что если бы, вообще говоря, эта четверка занималась сочинением платформы, то как все вы должны отлично по нимать, вероятно, писал бы это я. (Сталин: Почему? Обсуждали вы, писал другой.) ... Астров утверждает, что мы были главными авторами. Если эта четверка была главными авторами, то наверняка должен был писать я, не Угланов же стал бы писать. (Сталин: Кто-то был один.) Я говорю про вариант Астрова, это можно литературной экспертизой подтвердить, что составлял ее не я, чтобы доказать, что я ее не мог писать. (Ежов: А разве Слепков не составлял документ, который подписал?) Я рютинской платформы не подписывал. Я говорю о рютинской платформе, говорю о стиле. Можно доказать по стилю, что я ни в коем случае ее не писал. (Молотов: Нас не стиль интересует, а террор интересует.) Я совершенно не участвовал в этом деле»2.

1 Там же. С. 8.

2 Там же. С. 28.


Это вполне убедительное рассуждение призвано скомпрометировать и Астрова как источник доказательств следствия. Однако Астров, как мы помним, сделал это утверждение не как непосредственный свидетель, а с чужих слов. Ему это сказал Стецкий, а уж почему это понадобилось Стецкому (если он преувеличивал роль платформы Рютина) — это надо спрашивать не Астрова.

Схема, которую нарисовал Ежов, проваливалась в решающем программном звене. Действительно, абсурдно, что «центр правых» — Бухарин, Рыков, Томский и Шмидт решили поручить составление совместной платформы всей оппозиции Рютину, человеку, который до этого не был известен теоретическими достижениями. Даже Сталин пока перестал настаивать на этой версии.

Пришлось Ежову обосновывать амальгаму всех оп позиций через их контакты: «Видите ли, то, что правые после поражения в 1929 г. сразу же встали на путь поисков связей с зиновьевцами и троцкистами, это показывают всем известная встреча Бухарина, его переговоры и т. д. и т. п. Сейчас мы располагаем еще од ним новым фактом. Тот же Шмидт Василий сообщил нам следующую новость о том, что в конце 1930 г., насколько я помню по его показаниям, вызвал Шмид та к себе Томский и говорит ему: «Нужна дача мне твоя на вечер один». Тот его спросил: «Зачем?» Он говорит: «Не твое, — говорит, — дело». «Нет, скажи». «Для нашего собрания надо». Он членом центра был, спрашивает: «А я могу?» — «Нет, — говорит, — нельзя. Дай дачу». «Я вначале немножко поартачился, оби делся», — говорит он. «Не хочешь дать? Найдем другую, другую квартиру найдем». Ну, потом, говорит, я предоставил, уехал сам. «Затем на второй день я насел на Томского, устроил ему истерику. Что же такое получается? Вы там, тройка, что-то такое решаете. Я сам член центра, что я идиот, дурак что ли, я вам только подчиняться должен. В чем дело, расскажи. Нажимал на Томского, и Томский проболтался, говорит: было свидание у нас, был Рыков, был Бухарин, и был я, и был Каменев на даче. На все мои расспросы, о чем говорили, он сказал: Я не скажу, не могу сказать»1.

1 Там же. С. 12.


Шмидт в 1937 г. уже согласился играть роль одно го из руководителей «центра правых», но вся эта история 1930 года свидетельствует о том, что Томский его таковым не считал. Он был готов контактировать с Каменевым и Зиновьевым лично, как Бухарин в 1928 г. (на чем, кстати, Бухарин больно обжегся, когда факт тайных консультаций с Каменевым вскрылся в 1929 г.)1.

Ежову не удалось найти свидетельств, что в этой дачной встрече участвовали Бухарин и Рыков: «Рыков, понятно, и Бухарин это отрицают, но у меня имеется один чрезвычайно любопытный объективный факт. На днях жена Томского, передавая некоторые документы из своего архива, говорит мне: «Я вот, Николай Иванович, хочу рассказать вам один любопытный факт, может быть, он вам пригодится. Вот в конце 1930 г. Мишка — она называет своего мужа так — очень волновался. Я знаю, что что-то такое неладно было. Я увидела, что приезжали на дачу Васи Шмидта такие-то люди, он там не присутствовал. О чем говорили, не знаю, но сидели до поздней ночи. Я это дело, говорит, увидела случайно. Я почему это говорю, что могут теперь Васю Шмидта обвинить, но он ничего не знает». Я говорю: «А почему вы думаете, что он ничего не знает?» «Потому, что я на второй день напустилась на Томского и сказала: ты что же, сволочь такая, ты там опять встречаешься, засыпешься, попадешься, что тебе будет? Он говорит: молчи, не твое дело»2. Ну и что? Это доказывает, что Томский с кем-то встречался. Пришлось даже Ежову признать, что единого блока правых и левых не было: «Исходили из следующего: они считали, что Зиновьев, Каменев и другие троцкисты и зиновьевцы настолько дискредитированы, что связывать свою судьбу с ними небезопасно. Поэтому они установили взаимную информацию, взаимное осведомление, взаимный контакт. Но дальше этого они не шли для того, чтобы блокироваться пря мо. Как некоторые правые поговаривают, в частности, из школки Бухарина, здесь имелась известная боязнь правых того, чтобы как-нибудь их не вышибли в случае захвата власти, как бы не слишком много мест досталось троцкистам и т. д.»3.

1 См. Как ломали НЭП. Т.4. М., 2000. С. 560-563.

2 Вопросы истории. 1992. № 4—5. С. 12—13.

3 Там же. С. 13.


Следовательно, Бухарина и Рыкова нельзя обвинить в причастности к убийству Кирова и другой террористической активности, считавшейся доказанной процессом Зиновьева и Каменева. Пришлось Ежову апеллировать к неосторожным разговорам правых коммунистов 1930—1932 гг.: «в 1930—31 гг. по показаниям арестованного ныне известного Яковенко, партизана... (Голос с места: Наркомзем что ли? Молотов: Не все вы знаете.) Да, совершенно верно. Так вот этот самый Яковенко в своих показаниях говорит о том, что в 1930—1931 гг. он имел неоднократные беседы с Бухариным, высказывал свое несогласие с политикой партии в деревне, считал, что в вопросе коллективизации партия особенно ошибается, считал неизбежным кулацкие восстания, считал нужным ввести эти кулацкие и иные восстания в какое-то организованное русло. Бухарин его усиленно поддерживал. Когда он сообщил Бухарину, что имеет связь, очень близкую связь с сибирскими партизанами: «Ко мне без конца наезжают люди, и что я имею возможность организовать их»1. Если такой разговор был, то логика правых коммунистов в критической ситуации 1930—1932 гг. была такова: нельзя предотвратить рост крестьянских восстаний. Если поднимется крестьянская война и достигнет успехов, то новое правокоммунистическое правительство должно будет как-то договориться с новыми батьками. Нет ничего невероятного, что правые коммунисты обсуждали возможность заранее установить контакт с сельским активом, который в условиях кризиса может вспомнить партизанское прошлое.

1 Там же. С. 13-14.


В любом случае, весь компромат, который НКВД во главе с Ежовым смогло представить пленуму на Бухарина и Рыкова, — это разговоры 1930—1932 гг. с более радикальными «правыми» и недонесение о них. В 1934—1936 гг. поведение Бухарина и Рыкова выглядит вполне лояльно даже под придирчивым взглядом Ежова. Единственный «прокол» — беседа с бывшим эсером Семеновым. На этот факт упирает в своей атаке на Бухарина А. Микоян: «Я говорю, что и по крестьянскому вопросу Бухарин встал против линии партии, против коллективизации. Против индустриализации. Он пошел на блок с эсерами, он пошел на блок с Каменевым, с Зиновьевым. Если раньше он пошел с эсерами, то нечего удивляться, что и теперь в 1932 году, когда в деревне были нехорошие настроения в связи с коллективизацией, когда после первой успешной борьбы за коллективизацию появились трудности, был некоторый отрыв от этого движения в деревне, мы не справлялись как следует, вот тогда Бухарин, ожидая крестьянских восстаний, направлял своих учеников на сговор с эсерами. Он это отрицает. Но это очень правдоподобно. Если при жизни Ленина он имел блок с эсерами, то почему бы ему теперь при нас не иметь блока с эсерами — привык. Это более вероятно, хотя он отрицает. (Голос с места: Слепков не хуже эсеров.) Очень трудно грань между ними проводить, но все же грань есть. Нельзя все смешивать. Это враг один, а это враг другой. Нужно против каждого врага иметь орудие. Нужно разное орудие направить»1. Микоян передергивает. Если при жизни Ленина Бухарин и имел блок с эсерами, то с левыми. А с ними официальный блок имела вся партия большевиков. А сейчас речь идет о союзе с другими эсерами — «правыми», которые в Ленина стреляли и «кулацкие» восстания поднимали. Это — совсем другое дело. Да и Семенов дав но перешел на сторону большевиков и сотрудничал с ГПУ против своих товарищей.

1 Там же. С. 23.


Микоян убеждает пленум в достоверности показаний, которые даны против Бухарина и Рыкова: «Один показал, другой показал, третий, четвертый, десятки людей дали показания, которые совпадают. Это говорит об их правильности. Наконец, очные ставки, которые были проведены, также подтвердили показания. И после этого он пытается попросту отмести все эти показания... Много раз проверенные показания говорят о том, что в этой части они в большинстве своем — правда. Не все правда, но в этой части, к сожалению, правда»1.

Микоян пытается быть объективным. Хорошо, может быть, не все правда. Но как объяснить сами эти признания, составляющие «доказательную базу» Ежова. Тем более, что показания арестованных рисуют весьма правдоподобную картину оппозиционной борьбы средствами, которые присущи революционерам. Ну, может быть, и не все правда (например: может быть, Бухарин сам не собирался провоцировать восстания и вредительство), но в основном...

Микоян развивает наступление: «Бухарин требует, чтобы мы верили ему как члену Центрального Комитета. Можно было верить, если бы факты говорили за Бухарина. Но эти факты за него не говорят. Имело бы вес, если бы он мог сказать, что я никогда не врал партии... но ведь Бухарин прямо поразительно умеет врать, прямо мастер вранья»2. Да, Бухарин, выступая с трибуны, далеко не всегда бывал искренен. Но на этот раз для доказательства своей мысли Микоян прибег к придиркам, ловя Бухарина на неточностях показаний, которые вполне могли быть вызваны неспособностью нормального человека точно вспомнить — где и когда он точно с кем-то встречался несколько лет назад. Таких придирок будет немало и в отношении Рыкова.

1 Там же. С. 17.

2 Там же. С. 17.


Но была и более серьезная претензия: «Этот же Бухарин написал свое заявление к нам в ЦК, оно вам разослано. Он сказал — с 1930 года я всей душой работал. Я читал его слова. Теперь же, после того, как он приперт фактами, очными ставками, он говорит: «После самоликвидации оппозиции... до 1932 года... (не с 1930 года, а до 1932 года) был процесс изживания старых ошибок... (процесс изживания! значит, еще не изжит был тогда, узнаем мы сегодня этот процесс изживания) были элементы двойственности...» (двурушником он боится себя назвать, а какая между ними разница — двойственность в политике и двурушничество). Двойственность в политике — это двурушничество. А он признает, была у него двойственность до 1932 г., в скобках групповщина. Значит, не только идейное двурушничество — высказать одно, а думать другое, но организационное двурушничество, групповщина. А тов. Бухарин, вы же знаете, что групповщина осуждена нашей партией, запрещена. Вы же в свое время обещали ликвидировать групповщину и вы же признаете в своем заявлении пленуму сейчас наличие элементов групповщины. Он добавляет: «Но вся динамика направлялась у меня, я думаю и у других, в сторону полного слияния с партией»1.

1 Там же. С. 18.


В обоснованности этой претензии Бухарин при знался. «Это была, может быть, моя ошибка, которую я делал по отношению к своим ученикам, и углановских людей. Дело в том, что я надеялся на изживание у них этого самого процесса. Я старался подводить их к этому, агитировал. Тут был и личный мотив. До 1932 года у меня не было ясности в вопросе о стимулах в земледелии». Я повторяю, товарищи, еще раз: До 1932 года у меня не было ясности в вопросе о стимулах в земледелии»1.

Микоян продолжает: «Разрешите дальше прочитать, что он говорит: «Куликов говорил, когда Бухарин спрашивает, что делать, Куликов говорит, ничего, можно действовать. Я действительно спрашивал, говорит Бухарин, «где же у вас крепкие люди». Для чего? «Мы никогда не произносили слово террор, а говори ли о твердых людях». Я не утверждаю, что вы слово «террор» произносили. Вообще вы умеете со словами обращаться. Вам незачем говорить, когда вы можете понимать друг друга с полуслова. А зачем твердые люди, когда вы решили работать вместе с партией, зачем твердые люди, для чего. Смотри, много ли нашлось этих твердых людей? Здесь ты сколько хочешь можешь искать. Ты не нашел их, потому что наша партия сильна»2. Но в условиях сталинского режима «крепкие люди» нужны вовсе необязательно для терроризма, а для любой политической работы, которую можно вести против Сталина только подпольно.

Микоян, который еще недавно обсуждал с Орджоникидзе планы сопротивления сталинской репрессивной политике, оценив конъюнктуру момента, поддерживает Ежова: «Тов. Ежов сделал доклад с фактами, даже привел не все факты, потому что фактов уйма, много показаний. Это ясно показано, это минимум. Но если взять этот минимум, то даже слепому должно быть ясно. Это минимум, но я считаю на деле есть не минимум, а, может быть, максимум, потому что не все доказано, враг не все говорит, Бухарин и Рыков не все открывают, они открывают только там, где их при жмут или поймают. Поэтому трудно судить, отдельные сомнения, может быть, остаются насчет организации террора, насчет вредительства, может быть, не все до казано, но, товарищи, то, что доказано, для слепого ясно, что Бухарин знал, был в курсе дела, держал кон такт с троцкистскими, зиновьевскими, контрреволюционными, террористическими, диверсионно- вредительскими группами, знал их деятельность и об этом не сообщил ни слова ЦК партии»1.

1 Там же. С. 19.

2 Там же. С. 19.

3 Там же. С. 21.


После такой артподготовки можно было послушать и Бухарина. Но и Бухарин не решался атаковать НКВД прямо: «Мне хочется, говорит Микоян, опорочить органы Наркомвнудела целиком. Абсолютно нет. Я абсолютно не собирался это делать»1. Бухарин лишь требует равноправия с «органами». Когда он не может точно вспомнить какие-то даты или что-то путает, его обвиняют во лжи. А когда, напротив, ловит следователей на неточностях, его обвиняют в том, что он хочет опорочить НКВД. Увы, защита Бухарина слишком не решительна, он не может позволить себе то, что мог бы позволить «тяжеловес» Орджоникидзе, — бросить вызов Ежову и структуре НКВД. Но даже в этих условиях Бухарин пытается оставить за собой право на рациональный разбор обвинений: «Микоян дальше говорит, что я стремлюсь опорочить показания. Но, товарищ Микоян, все же, как же быть? Если я хочу что-нибудь опровергнуть, я тем самым опорочиваю: опровержение есть своеобразное опорочение. Опровергать какие-либо аргументы, значит не улучшить их, а их разрушить. Мне кажется, что высказанное тов. Микояном пренебрежение к сличению различных дат и фактов — в корне неправильно. Сам же Микоян при очной ставке моей с Куликовым в качестве моей яко бы лживости привел пример с датами. Он аргументирует датами. Разрешите и мне известную критику в этом вопросе, критику на материалы, которые здесь представлены. Иначе всякая самозащита становится бессмысленной: ибо защищаться значит разрушать обвинения. (Микоян: Я сказал, что имеешь право критиковать, но по-большевистски, а не по-антипартий ному.) Я критикую не по-антипартийному. Тут говорят, что употребляются какие-то адвокатские словечки. Но адвокат это есть человек, который опровергает что-то и защищает что-то. (Общий сдержанный смех, возглас: адвокат все защищает.)»2

1 Там же. С. 24.

2 Там же. С. 25.


Главная проблема — почему бывшие сторонники Бухарина дают теперь против него такие убийственные показания. Бухарин объясняет это так: «Хорошо, если вас интересует этот вопрос, то это очень просто объяснить, дело бывает обычно так: им показывают показания других, потому что при допросах прямо говорится: «Вы изобличены в террористической, скажем, деятельности, против вас имеются такие-то и та кие-то показания». (Ежов: Не ври по крайней мере, если не знаешь. Вот Рыков вчера убедился. Петровский: Бухарин опять переходит к опорочиванию.) Я же вам цитирую эти вопросы, я же их выписал из протокола, я же не выдумал. (Сталин: После того, как признал.) Да нет же. Да неверно это. Я же выписал целый ряд таких вещей из протоколов показаний. Для того чтобы понудить, чтобы они признались, задаются такие вопросы. И я тут пишу, что, вообще говоря, та кого рода вопросы совершенно допустимы и даже не обходимы для того, чтобы ловить. Разве нельзя? (Сталин: Не всегда. В редких случаях.)»1

Этот вопрос интересен всем, в том числе и тем членам ЦК, кому предстоит отправиться вслед за Бухариным всего через несколько месяцев (о чем они не знают еще, но все же уже как-то тревожно). Вот, Рудзутак интересуется: «Называют адреса собраний, называют числа. Почему?» Сталин буквально припирает Бухарина к стенке: «Слепков почему должен врать? Ведь это никакого облегчения им не дает». «Я не знаю»2, — отвечает Бухарин. Он действительно не знает.

1 Там же. С. 31.

2 Там же. С. 31.


Обвиняемых-свидетелей избивали? Но тогда почему они не сообщили об этом в присутствии членов Политбюро и Бухарина, который еще не арестован. Нет, они подтверждают показания. И это — сильный козырь в руках Сталина: «На очной ставке в помещении Оргбюро, где вы присутствовали, были мы — члены Политбюро, Астров был там и другие из арестованных: там Пятаков был, Радек, Сосновский, Куликов и т. д. Причем, когда к каждому из арестованных я или кто-нибудь обращался: «По-честному скажите, добровольно вы даете показания или на вас надавили?» Радек да же расплакался по поводу этого вопроса — «как надавили? Добровольно, совершенно добровольно»1.

Бухарин не в курсе сделки, которую заключил Ра дек. Он думает, что уж его-то не заставят заключить такую сделку: «Я говорю здесь правду, но никто меня не заставит говорить на себя чудовищные вещи, которые обо мне говорят, и никто от меня этого не добьется ни при каких условиях. Какими бы эпитетами меня ни называли, я изображать из себя вредителя, изображать из себя террориста, изображать из себя изменника, изображать из себя предателя социалистической родины не буду.

Сталин: Ты не должен и не имеешь права клепать на себя. Это самая преступная вещь».

 1 Там же. С. 32.


Сталину «нужна правда», и он даже просит Бухарина встать на его место: «Ты должен войти в наше положение. Троцкий со своими учениками Зиновьевым и Каменевым когда-то работали с Лениным, а теперь эти люди договорились до соглашения с Гитлером. Можно ли после этого называть чудовищными какие-либо вещи? Нельзя. После всего того, что произошло с этими господами, бывшими товарищами, которые договорились до соглашения с Гитлером, до распродажи СССР, ничего удивительного нет в человеческой жизни. Все надо доказать, а не отписываться восклицательными и вопросительными знаками»1.

Бухарин отказывается признавать себя причастным к «чудовищным преступлениям» троцкистов. Но отрицать, что политическая группа правых коммунистов сохранялась после 1929 г., практически невозможно, и Бухарин пытается сгладить значение этого факта: «Я вовсе не оставался на прежних позициях ни насчет индустриализации, ни насчет коллективизации, ни насчет переделки деревни вообще. А вот на счет стимулов в сельском хозяйстве для меня вопрос был не ясен до того, как дело стало приходить к законодательству о советской торговле. Я считаю, что проблема вся, в целом, была разрешена после того, как появились законы о советской торговле. До этого для меня этот вопрос, очень важный, но не всеобъемлющий, был не ясен. Когда дело стало подходить к товарообороту на новой основе, к советской торговле, для меня весь рисунок экономических отношений стал ясен»2.

Бухарин не случайно подчеркивает важность решений по товарообороту. Ведь в этом важнейшем вопросе Сталин пошел навстречу «рыночному социализму» правых коммунистов. Когда «гроза минет», можно будет развернуть эту тему подробнее, реабилитировав правый коммунизм не только организационно, но и идейно — мы были правы и пошли навстречу большинству ЦК в 1934 г., потому что в важнейшем во просе ЦК принял именно нашу установку.

1 Там же. С. 35.

2 Там же. С. 24-25.


«Я также ни капельки не оправдываю себя, что я терпел и тем самым способствовал сохранению известных элементов групповщины. Но я хочу объяснить, как было дело, и это я уже объяснял на очной ставке. Дело было так, что я с группой молодежи был связан и персонально. Они часто за меня заступались, когда на меня были нападения, которые я считал не справедливыми. Был такой случай, когда требовалось в резолюции, чтобы меня называли контрреволюционером. Тогда некоторые из молодежи за меня заступились, не соглашались, не соглашались принять такую резолюцию. Я им говорил, чтоб они из-за меня не артачились. Но в то же время я считал себя им обязанным»1. По-человечески понятно. Но по крайней мере в 1930—1931 гг. Бухарин продолжал определять политический курс своей школы, который в дальнейшем радикализовался. Бухарин готов признать за это ответственность, но «нужно установить меру и характер этой ответственности»2. Ну, не арестовывать же за групповщину четырехлетней давности.

Итог речи Бухарина: «Я прежде всего должен сделать некоторые суммарные заявления. Вот те самые пункты, о которых Николай Иванович Ежов говорил в самом начале, т. е., что я знал о существовании троцкистско-зиновьевского блока, что я знал о существовании террористического параллельного центра, что я знал об установках на террор, диверсию и вредительство, что я знал тоже об этих самых установках и сто ял на этой же самой платформе. Вот в этом утверждении нет ни единого слова правды. Я не знал ни о троцкистско-зиновьевском блоке, ни о параллельном центре, ни об установках на террор, ни об установках на вредительство, никаких таких вещей, и не мог быть причастным каким бы то ни было образом к этим подлым делам. Я протестую против этого самым решительным образом»3.

1 Там же. С. 25.

2 Там же. С. 25.

3 Там же. С. 29.


Это — водораздел между реальностью и сталинско-ежовским компроматом, призванным устранить угрозу со стороны «правых». Правая оппозиция продолжала существовать и действовать и после 1929 г. Но, за исключением отдельных высказываний ее наиболее горячих участников, в ее деятельности не было ничего террористического и вредительского.

Тактика защиты Рыкова была похожа на бухаринскую и отличалась большей и во многом показной лояльностью следствию, попыткой объяснить все недоразумениями и неточностями обвинителей. В отличие от 1930 г., когда Рыков отказался публично обличать Бухарина, на этот раз он резко высказался по поводу голодовки, которую объявил его товарищ по несчастью (к этому моменту Бухарин уже прекратил ее и просил его простить). Разбирая конкретные эпизоды, Рыков выявляет нестыковки в версии следствия, утверждает, что показания на него дают либо клеветники, либо люди, которые неверно поняли ситуацию, ошибочно считая его оппозиционным лидером.

Более радикальные оппозиционеры «нажимали» на Рыкова, а он «упирался». Это вынужден признать Ежов: «Когда устроили очную ставку с ним, после этого или предварительно он заявил, что действительно в 1932 г. Радин приходил к нему на квартиру и у Радина были такие настроения антипартийные, анти советские. Он требовал от Рыкова якобы: «Что же вы тут в центре сидите, ничего не делаете. Давайте вести борьбу, активизироваться» и т. д. Словом, нажимал на Рыкова Радин. Вообще Рыков жаловался, что Радин провоцировал его на такие резкие выступления. Но я, говорит, его отругал, выругал, выгнал и т. д. В частности, когда Радин хотел уходить из партии, я его обругал. Словом, Рыков хочет изобразить дело так, что не он влиял на Радина, а Радин влиял на Рыкова. Но при этом он ограничивался такими отеческими внушения ми. А сказал ли он партии об этом? Не сказал. В этом, говорит, моя ошибка»1.

Таким образом, даже из материалов следствия вид но, что Рыков не руководил оппозиционно настроенным активом, активисты требовали от своего вождя более решительных действий, просили указаний — как действовать против Сталина. Но Рыков дистанцировался, выжидал. Такая позиция казалась беспроигрышной — если Сталин будет свергнут, тут уж без Рыкова не обойдутся. Понадобится человек, способный вести работу предсовнаркома. Но конкретные действия против Сталина — это не его, Рыкова, дело.

Часть ответственности Рыков пытается возложить на застрелившегося Томского: «пришел к совершенно твердому убеждению, что Томский... занимался этим делом, и для меня стало ясным»2.

Таким образом, Томский руководил правыми заговорщиками и при этом убеждал их в том, что «Рыков с нами». А тот ни сном, ни духом.

Тем не менее Рыков признает, что вел политические беседы с некоторыми ныне арестованными людьми, которые дали на него показания. Но при этом Рыков отрицает свою осведомленность о вредительстве и террористических планах. По версии Рыкова, он после 1929 г. был лоялен к Сталину и всегда убеждал оппозиционеров прекратить борьбу. В 1934 г. Томский приглашал Рыкова побеседовать с Зиновьевым, но Рыков отказался3. Его вина заключается толь ко в том, что он не сообщал об этих беседах «куда следует».

1 Там же. С. 12.

2 Вопросы истории. 1992. № 6—7. С. 5.

3 Там же. С. 10.


Наиболее опасный для Рыкова эпизод — его участие в обсуждении платформы Рютина на даче Томского: «Относительно рютинской платформы дело было так. Однажды меня Томский позвал к себе в Болшево. Я к нему ездил иногда в Болшево, у него были там всяческие вечеринки и тому подобные вещи. При чем, когда он мне сказал — приезжай ко мне на дачу, я совершенно не знал, зачем и как. Нашел там значительное количество людей, из которых я многих не знал, и подготовлялась обычная у Томского выпивка и всякие такие вещи. (Акулов: А знакомые вам люди были?) Вот я и хочу рассказать. В период этой суматохи несколько человек из них удалились, меня позвали туда в комнату, которая выходит на террасу...

Это было через несколько дней после того, как мы все узнали о рютинском деле. (Каганович: Когда это было дело? Сталин: Не раньше 1932 года?) Не могу я помнить. Если вы хотите, чтобы я вас обманывал, я буду называть такие-то числа и даты. Я говорю толь ко, я помню, что о рютинском деле я уже знал, и после этого была эта вечеринка. Узнал о рютинском деле так, как узнали об этом все члены ЦК и Политбюро. Меня позвали в эту комнату, которая выходит на тер расу, людей, по-моему, в этой комнате было больше, чем утверждали. (Микоян: Кого знал?) Помню Угла нова, Томского, Шмидта Василия, еще кого-то, не помню, от каких-то ЦК союзов. Я их не знаю.

Причем один из тех, который был, рассказал, что в ЦК союзов на одном из заводов есть документ, и стал говорить о рютинской программе. Какой-то раб чий — так сказали — принес с завода документ, давай те прочтем. Документ был напечатанный, прочли. (Смех.) Как только я услышал, я самыми отвратительными словами выругал эту рютинскую программу. Причем даже Шмидт помнит слова, которыми я выругался, речь шла о реставрации капитализма. Там слишком сильно выпячивался вопрос насчет развития капитализма. Он сказал, что это слишком пересолено. (Смех в зале.) Это дело было совершенно не так. Я вы ругал отвратительными словами программу потому, что это ухудшенный и самый отвратительный вариант во многих частях имел большое сходство с шляпниковской, с медведевской программой, практическая часть — это белогвардейская часть, экономическая — это реставрация, это совершенно дико. А теперь показывают о том, что мы ее обсуждали, читали. (Косиор: Но вы тоже никому ничего не сказали?)

Как же можно исправить программу, которая обсуждалась на фабрике уже (Шум в зале, смех.), уже в напечатанном виде, как же ее исправлять? Дайте мне второй вариант рютинской программы. (Голос с места: Вы не сказали об этом ЦК партии. Каганович: Как же может член Центрального Комитета партии на собрании, на таком огромном, о котором вы сами рассказывали, читать документ, который был на заводе, по чему вы никому об этом не сообщили? Голос с места: Правильно. Голос с места: На пленуме ЦК, когда обсуждалась рютинская программа, вы отрицали все.) Я к рютинской программе никакого отношения не имел, не имею и иметь не могу»1. Но распространение платформы началось в самом конце лета. Так что вполне возможно, что в Болшеве обсуждался и предварительный вариант, либо платформа попала к Томскому очень быстро, что говорит о связях профсоюзных оппозиционеров с группой Рютина.

1 Там же. С. 13.


Рыков не поддержал платформу Рютина, но он участвовал в ее обсуждении относительно большим кругом близких по взглядам чиновников. Этот круг был частью более широкого слоя коммунистов, ориентировавшихся на возвращение к власти Рыкова и Бухарина: «И моя тут ответственность, как никого: вру или не вру, искренне или неискренне говорю — несомненно факт, что огромное количество всех преступников, что они все-таки ориентировались, в частности, на меня. Это же несомненный факт, что эти самые организации и целый ряд из них, что они вырос ли из тех людей и тех кадров, которые были подняты правым уклоном при большом моем участии, и что это все, ясное дело, делает меня и политически ответственным и говорит о другом, что тоже совершенно ясно»1. Но это — политическая ответственность, а не участие в заговоре.

Участники пленума демонстрировали Сталину свою лояльность, которая выражалась в нападках на «правых». Бухарина перебивали около 50 человек. Они травили Бухарина, надеясь хотя бы сейчас «вбить оси новый кол» в оппозицию и на этом закончить с репрессиями. В итоге обсуждения создали комиссию для выработки резолюции. Ежов предлагал высшую меру. Но Сталину было важно успокоить партийную элиту, и было решено даже пока не предавать Бухарина и Рыкова суду, а передать дело НКВД. Это означало арест.

Никто из присутствовавших не решился прямо вы ступить против политики террора. Шеболдаев, Постышев и другие региональные лидеры каялись за то, что «проглядели» врагов.

Ворошилов говорил: «как т. Сталин нам указывает, многие уже решили почивать на лаврах»2. При этом и сам Ворошилов, оказывается, «почивает». По дороге на пленум Каганович съязвил: «Посмотрим, как ты будешь себя критиковать, это очень интересно». Ворошилов ответил: «Но положение мое, Лазарь Моисеевич, несколько иное, чем положение, предположим, Ваше... у нас в Рабоче-крестьянской Красной армии к настоящему моменту, к счастью или к несчастью, а я думаю, что к великому счастью, пока что вскрыто не особенно много врагов народа»3. Ворошилов еще не знал, что через несколько месяцев будет участвовать в избиении командных кадров. Знал ли об этом Сталин?

1 Там же. С. 15.

2 Вопросы истории. 1994. № 8. С. 3.

3 Там же. С. 4—5.


Присоединившись в целом к выводам Ворошилова, Молотов обратил внимание на необходимость дальнейшей проверки армейского хозяйства: «Если у нас во всех отраслях хозяйства есть вредители, можем ли мы представить, что только там нет вредителей?.. Но у нас, к счастью, мало разоблачено вредителей в армии. Но мы все-таки должны и дальше проверять армию»1. Да, армию будут проверять, но прежде всего политработники (об этом специально говорит Молотов), и прежде всего армейское хозяйство. Хотя и по поводу командных кадров есть проколы (проглядели нескольких троцкистов), но о чистке комсостава речь не идет. Молотов повторяет ворошиловское «к счастью». Красным командирам вскоре предстоят большие дела. «Мы теперь ввязываемся в борьбу гораздо более крупного масштаба, чем когда бы то ни было»2, — говорил Молотов о приближающейся войне, выражая и мнение Сталина. При таких настроениях рискованно устраивать чистку армии. Сталин неоднократно перебивал речь начальника Политуправления РККА Я. Гамарника возгласами «правильно!»3

1 Там же. С. 24.

2 Там же. С. 27.

3 Вопросы истории. 1995. № 7. С. 9.


* * *

Итак, в 30-е гг. в СССР существовали различные политические течения, которые представляли угрозу для Сталина и его курса:

1. Левые радикалы (в том числе сторонники Троцкого и Зиновьева), изгнанные из ВКП(б), и молодые леваки.

2. Левые коммунисты, занявшие ответственные посты в ВКП(б) и сохранившие связи между собой.

3. Правые коммунисты, лидеры которых заняли ответственные посты, а более молодые сторонники готовы вести более решительную политическую борьбу против Сталина.

4. Внепартийные интеллектуалы — «спецы», бывшие члены оппозиционных партий.

5. Партийные «бароны», недовольные сталинским централизмом и волюнтаризмом, разочарованные пер выми итогами реализации сталинской стратегии и возмущенные репрессивным наступлением НКВД.

6. Недовольные «силовики».

Связи между всеми этими группами неустойчивы, стратегические цели — различны. Но их объединяет одна общая тактическая цель — устранение сталинской олигархии.

Ход сталинских расследований в 1934—1937 гг. показывает, что убийство Кирова до некоторой степени дезориентировало Сталина. Он сосредоточил внимание на бывших оппозиционерах, в то время как угроза исходила с другой стороны. Весной 1937 г. Сталин узнает нечто, что заставляет его отказаться от «планомерности» следствия 1934 — начала 1937 гг.

Террористический акт имеет очевидный минус — поверженный враг приобретает ореол мученика. По этому, взвешивая за и против, недовольные большевики предпочитали обойтись без теракта. Альтернативой ему был переворот. В ЦК была группа людей, готовая выступить против Сталина. Но только при условии, если будет гарантия: не арестуют в зале заседаний, когда вопрос о доверии Сталину будет поставлен открыто. А для этого нужно взять зал под охрану.


 ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава III.  ПО ПУТИ НА СЕНАТСКУЮ ПЛОЩАДЬ?

СЛОМАННЫЙ ЖЕЗЛ

Все шло по плану. Цели были намечены, НКВД наведено на них. И вдруг что-то случилось. Вместо размеренного уничтожения противника по частям Сталину пришлось воевать на два фронта.

Убийство Кирова и последовавшая за ним антитеррористическая операция отвлекли Сталина от другой угрозы, которая зримо проявилась как раз накануне выстрела Николаева. Утром 5 августа 1934 г. в рас положение Московской пролетарской стрелковой дивизии вошла колонна артдивизиона городского лагерного сбора (то есть призванных на сборы гражданских). Колонну в 200 бойцов вел начальник штаба дивизиона Артем Нахаев. Выстроив артдивизион на плацу, Нахаев обратился к бойцам с речью. Он заявил, что все завоевания Октябрьской революции утеряны, фабрики и заводы не принадлежат рабочим, а земля — крестьянам. Свободы слова нет. Народ порабощен государством, которым управляет кучка тиранов. «Долой старое руководство, да здравствует новая революция, да здравствует новое правительство!» Речь Нахаева увлекла часть бойцов, и с ними он попытался захватить караульное помещение, чтобы вооружить своих сторонников. Но часовые проявили сноровку и скрутили бунтовщиков. Следствие выяснило, что Нахаев — выпускник Ленинградской артиллерийской школы, бывший член ВКП(б), из которой вышел в знак протеста против подавления оппозиции в 1927 г. Демобилизовавшись из армии, он был слушателем вечерней Военной академии1.

1 Лубянка. Сталин и ВЧК-ОГПУ—НКВД. Январь 1922 - декабрь 1936. С. 818.


Дело Нахаева — уменьшенный вариант событий эпохи дворцовых переворотов, нечто среднее между заговором Мировича и бунтом Семеновского полка. Однако это была и модель более грозных событий. А вдруг к бойцам обратится не полувоенный отстав ник, а прославленный боевой генерал, в руках которого не то что оружейная комната караулки, а военные склады и танки?

* * *

В 1930 г., во время разгрома беспартийного офицерства, коммунистам сходили с рук опасные разговоры. После того как на процесс были выведены вожди левой оппозиции, коммунистическая идея перестала защищать от ареста даже высокопоставленных военных, когда-то (а может быть, и теперь) принадлежавших к оппозиции. В 1935 г. комкор Г. Гай, «будучи вы пивши», в частном разговоре сказал, что «надо убрать Сталина, все равно его уберут». Были и другие сведения о нелояльных разговорах Гая. Он был осужден на 5 лет, но 22 октября по дороге в Ярославскую тюрьму бежал из поезда. Беглеца ловили два дня, причем надела ли столько шуму, что привели Сталина в бешенство: «НКВД мобилизовал все 900 командиров пограничной школы, всех сотрудников НКВД, членов партии, комсомольцев, колхозников и создал кольцо, должно быть, из нескольких тысяч человек радиусом в 100 километров. Спрашивается, кому нужна Чека и для чего она вообще существует, если она вынуждена каждый раз и при всяком пустяковом случае прибегать к помощи комсомола, колхозников и вообще всего населения? Понимает ли НКВД, какой неблагоприятный для правительства шум создают подобные мобилизации?»1 Если НКВД оказалась в таком положении перед лицом одного решительного военного — безоружного и осужденного, то сможет ли эта ржавая машина защитить правительство пред лицом военных, еще занимающих свои посты, если они проявят решительность?

1 Там же. С. 689.


В связи с процессом Зиновьева, Каменева и др. прошла волна арестов военных, подозреваемых в связях с оппозицией. 7 июля в Киеве был арестован бывший троцкист комдив Д. Шмидт, командир 8-й мотомехбригады. 14 августа 1936 г. был арестован бывший троцкист, а ныне заместитель командующего войска ми ленинградского военного округа В. Примаков, а 20 августа — другой бывший троцкист, военный атташе в Великобритании В. Путна.

До мая 1937 г. Примаков ничего не признавал, не смотря на то, что ему подолгу не давали спать и иногда били. Под давлением свидетелей Примаков при знал факт своих бесед с кругом бывших троцкистов: «Я не до конца порвал личные связи с троцкистами — бывшими моими товарищами по Гражданской войне и при встречах с ними (с Кузьмичевым, Дрейцером, Шмидтом, Зюком) вплоть до 1932 года враждебно вы сказывался о тт. Буденном и Ворошилове»1. Нехорошо, конечно, но не криминал. В крайнем случае из армии уволят.

1 Викторов Б.А. Указ. соч. С. 218.


Говорил ли Примаков правду хотя бы на этом этапе следствия? «Весь тридцать шестой год я прожила в Ленинграде... — вспоминала Л. Брик. — И в это время я, чем дальше, тем больше, замечала, что по вечерам к Примакову приходили военные, запирались в его кабинете и сидели там допоздна. Может быть, они действительно собирались свалить тирана»1. Здесь необходимо напомнить, что закрытые встречи партийцев во внеслужебной обстановке строжайше не рекомендовались и воспринимались как фракционность. И тем не менее военные шли на риск. Причем не до 1932 г., а вплоть до ареста.

Почему Примакову важно, что встречи продолжались до 1932 г.? Не потому ли, что позднее изменился характер бесед. Не только о Ворошилове и Буденном «враждебно высказывались»?

При реабилитации военных в 50-е гг. их сенсационные признания объяснялись «зверскими избиения ми»2. Избиения и пытки со второй половины 1937 г. стали обычным делом в НКВД. Но конкретные обстоятельства признаний не дают оснований для однозначного вывода о всемогуществе избиений. Следователь Авсеевич, допрашивавший Примакова, признает: «Я стал добиваться от него показаний о заговоре. Он не давал. Тогда его лично допросил Ежов, и При маков дал развернутые показания о себе и о других организаторах заговора»3. Очевидно, что признание Примакова объясняется не «физическими методами воздействия», — избиения Ежов поручал своим пособникам. Мы увидим, что дело не в Ежове, — Авсеевич льстил начальнику. Решающее воздействие на Примакова оказал лично Сталин.

1 Семенов Ю. Ненаписанные романы. М., 1990. С. 183.

2 Викторов Б.А. Указ. соч. С. 222. 3Там же. С. 218.


* * *

Когда Сталин решил разгромить верхи собственной армии?

22 апреля 1937 г. под благовидным предлогом подготовки на него теракта в Англии первому заместителю Наркома обороны Тухачевскому не дали съездить в Лондон. Этот эпизод иногда называют «провокацией» против Тухачевского, тем более, что при реабилитации маршала в 50-е гг. материалов о подготовке покушения в КГБ не обнаружилось. Но отмена зарубежного визита еще не свидетельствует о близости расправы. Во вся ком случае Тухачевский должен был вернуться гораздо раньше того срока, когда он в действительности был арестован. Скорее, отмена визита говорит о том, что в это время уже шла какая-то проверка. Тухачевский не должен стать невозвращенцем, если что. Эта история может быть просто недоразумением, а может свидетельствовать о первых, слабых пока, подозрениях.

Германский чиновник П. Шмидт (псевдоним П. Карелл) высказал версию о том, что визит в Лон дон и отмена его под благовидным предлогом должны были успокоить Тухачевского. В результате он отложил переворот, первоначально намеченный на 1 мая (эта дата названа, так как легко перебросить войска на первомайский парад)1. Эта версия тоже не выдерживает критики — если переворот готовился, то не из-за угрозы ареста, а из-за несогласия с политикой. Поэтому, «успокоив» Тухачевского, Сталин лишь обеспечил бы ему возможность спокойно готовить переворот. Если бы датой переворота планировалось 1 мая, Тухачевский не собирался бы накануне за рубеж. Если бы переворот планировался на 1 мая, Сталин был бы свергнут. Характерно, что сам Сталин называл Димитрову другую дату готовившегося выступления оппозиции — июль2.

1 Кровавый маршал. Михаил Тухачевский. 1893—1937. СПб., 1997. С. 65.

2 Пятницкий В. Указ. соч. С. 133.


В апреле имя Тухачевского замелькало в показаниях руководителей НКВД из команды Ягоды, арестованных во время ежовской чистки «органов». Один из них, М. Гай (не путать с товарищем Тухачевского Г. Гаем), после того как Ежов обещал сохранить ему жизнь, сообщил о заговорщической работе Тухачевского. Но этого, разумеется, было недостаточно, что бы арестовать маршала. Уничтожавшиеся чекисты могли и клеветать на полководца, которого сам Сталин выдвинул на второе место в армии.

Настроение Сталина определилось как раз к 1 мая. После праздничного парада на Красной площади вожди и часть военачальников собрались на квартире у Ворошилова, и Сталин «сказал, что враги будут разоблачены, партия их сотрет в порошок, и поднял тост за тех, кто, оставаясь верным, достойно займет свое место за славным столом в Октябрьскую годовщину»1. Благо душное настроение в отношении командного состава на февральско-мартовском пленуме было забыто.

2 мая был арестован командующий Уральским военным округом Б. Горбачев, которому предложили подписать признание о подготовке группой военных переворота, включая захват Кремля2. Никакого шпионажа и вредительства. Горбачев подписал эти показания только 31 мая, после показаний других высокопоставленных военных. В финальных показаниях других генералов тема переворота уже сильно разбавлена «вредительством» и «шпионажем».

В самом начале мая Ежов передал своему заместителю Фриновскому задание искать заговор среди высшего командного состава. Самостоятельно решиться на такой «поворот» следствия Ежов не мог. Решение о переориентации следствия с бывших троцкистов на высшее командование мог принять только Сталин. В конце апреля он принял для себя решение, что группа генералов во главе с Тухачевским готовит его свержение.

1 Военные архивы России. 1993. 1 выпуск. С. 35.

2 Викторов Б.А. Указ. соч. С. 223.


Это решение Сталин принял достаточно внезапно. Чем оно было вызвано? Вспоминая об отношении сталинцев к военным, Каганович говорил: «Что многие из них носили у себя в портфеле жезл Наполеона — это несомненно. Тухачевский был, по всем данным, бонапартистских настроений. Способный чело век. Мог претендовать»1. С 1996—1997 гг. в отечественной историографии стал серьезно рассматриваться вопрос о том, были ли эти опасения основаны на реальной угрозе переворота именно в мае—июне 1937 г.2 Мы еще вернемся к этому вопросу.

А пока Сталин действует так, будто действительно столкнулся с серьезной угрозой переворота. В начале мая единоначалие в армии было ликвидировано, командиры теперь делили власть с членами Военного совета, назначенными партией. Комиссары при командире — верный признак недоверия офицерству. Но про вести в жизнь эти меры нельзя было немедленно.

10 мая Политбюро приняло решение, которое должно было смешать планы заговорщиков и дать Сталину выигрыш во времени: Тухачевский был перемещен с поста первого заместителя Наркома на пост командующего Приволжским военным округом. На место Тухачевского перемещался Егоров, на его место начальника штаба — Шапошников, а на его место начальника Ленинградского военного округа — Якир из Киева. Штатное в общем перемещение, где понижался в должности только Тухачевский. Но при этом сразу несколько военачальников отрывались от «насиженных мест», и даже если заговорщические команды были во всех округах, нужно было время, чтобы восстановить связи. Сталин мог быть уверен, что в ближайший месяц переворота не произойдет.

1 Чуев Ф. Указ. соч. С. 45.

2 Роговин В. 1937; Тоталитаризм. Из истории идей, движений, ре жимов и их преодоления. М., 1996; Шубин А. 1937 год: загадка Большого террора. Антисталинский заговор действительно существовал? // «Солидарность» 1997, № 13; Кровавый маршал. Михаил Тухачевский. 1893-1937. М., 1997.


Якира вызвали в Москву уже на 8 мая. Он побеседовал со Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым полчаса и был отпущен, но не надолго. Затем Сталин вызвал Ежова, через десять минут — опять Якира для нового разговора. Вряд ли этот второй разговор (уже сорокаминутный) был приятным. После ухода Якира «узкий круг» Политбюро обсуждал ситуацию почти час1.

13 мая Тухачевский в присутствии Молотова, Ворошилова и Кагановича встретился со Сталиным. Тот объяснил решение Политбюро. Как рассказал Тухачевский своему старому товарищу, дело в том, что его порученец и знакомая были арестованы как враги на рода. Понятное недоверие в обстановке антитеррористического режима. Но со временем все образуется. Война не за горами.

6 мая был арестован отстраненный от должности еще в 1934 г. по обвинению в злоупотреблениях бывший начальник управления ПВО Московского военного округа Медведев. Этот человек уже был деморализован уголовными обвинениями, его «можно» было бить. В результате побоев Медведев согласился дать показания. Сначала он подтвердил «традиционную» версию о причастности к военной троцкистской группе, главой которой назвал заместителя командующего Московским военным округом Фельдмана. Но через два дня, 10 мая, в соответствии с новой генеральной линией следствия стал рассказывать о заговорщической деятельности высшего командного состава, включая Тухачевского. Но Медведев разочаровал следователей. Сначала на встрече с членами Политбюро, а потом и на суде он отказался от показаний. «Физические методы воздействия» снова показали свою не эффективность.

1 На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И.В. Сталиным (1924-1953). Справочник. М., 2008. С. 209.


8 мая внезапно заговорил Примаков. Он сам объяснил причину, которая заставила его прервать долгое молчание, которое не могли сломить ни побои, ни пытка бессонницей — с подследственным встретился Сталин и сказал: «Примаков — трус, запираться в та ком деле — это трусость»1. Что имел в виду Сталин? Что еще он рассказал Примакову? Если Примаков оставался идейным большевиком (что характерно для троцкистов, даже бывших), то Сталин мог попытаться убедить его, что успех заговора опасней для страны, чем сохранение существующего режима. Личные интересы Примакова (сознаться и погибнуть) расходятся с интересами большевизма (военный переворот, отстранение партии большевиков от власти, замена большевистского режима уже не термидорианским, а бонапартистским). Отсюда и слова о личной трусости. Примаков не был лидером недовольных военных и не был им лично предан. Если Тухачевский, Якир и их группа симпатизируют правым, а с Троцким только заигрывают? Между Сталиным и правыми троцкисты часто выбирали Сталина. Выслушав аргументы Стали на (возможно, пока — очень неконкретные), Примаков решил поставить общественное выше личного.

Но принятие решения Примаковым происходило постепенно. Несколько дней он не называл имя Тухачевского, сначала «раскрыл» свои троцкистские связи (уже разгромленные), но 14 мая назвал Якира, однако в очень осторожной форме: «Троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост на родного комиссара вместо Ворошилова»2. Иными словами, в конфликте военных кланов группа Примакова поддерживала группу Якира. Это еще не уличает Якира в заговоре.

1 Военные архивы России. С. 36.

2 Там же. С. 37.


14 мая в результате ночного допроса-марафона удалось добиться показаний на Тухачевского и др. генералов от Путны. Поскольку Путна последнее время находился на военно-дипломатической работе в Европе, он был соблазнительным кандидатом на роль «курьера» между Тухачевским и Троцким. Путна при знал, что возил письмо Троцкого Тухачевскому, на которое Тухачевский просил ответить на словах, что Троцкий может на него рассчитывать. Эти показания полностью соответствовали тенденции следствия и были получены под сильным давлением. Но даже если они соответствовали действительности, в случае при хода Тухачевского к власти устные обещания Троцкому ничего не стоили. Даже на суде, в резком противоречии с тенденцией следствия вполне «раскаявшийся» подсудимый Корк заявил, что руководители «организации смотрят на связь с Троцким и правыми как на временное явление»1.

Только 21 мая Примаков дал долгожданные показания на «крупные фигуры»: Тухачевского, Шапошникова, Гамарника и др. Примаков давал показания в правдоподобной форме: он рассказывал о беседах, в которых высказывалась критика Сталина и Вороши лова. Следователи фиксировали имена и формулировали показания по-своему, возводя эти беседы «в степень заговорщической деятельности»2, как вспоминал один из следователей. Но с точки зрения Сталина эти беседы и были фактом заговора, потому что они означали подготовку к выступлению военных либо против Ворошилова, либо против всей сталинской группы.

1 Там же. С. 56.

2 Там же. С. 38.


Из показаний многих военачальников следовало, что они были недовольны Ворошиловым в большей степени, чем Сталиным. Может быть, Сталин преувеличил опасность и уничтожил значительную часть комсостава просто из-за недовольства Ворошиловым? Так считает биограф «истребленных маршалов» Б. Со колов: «Каковы же подлинные причины падения Тухачевского? Думаю, они лежат исключительно в плане конфликта между группой Тухачевского и особенно близкой к Сталину группой Ворошилова»1.

Но эта версия вызывает сомнения: маршалы и генералы уже не раз выступали против Ворошилова, и это не вело к репрессиям. Серьезные конфликты между Тухачевским и Ворошиловым происходили в 1927— 1928 гг., 1930 г., в 1936 г. На расширенном заседании Военного совета, который проходил 1—4 июня 1937 г. в присутствии 116 офицеров со всей страны (а 20 членов военного совета уже были арестованы), Ворошилов рассказывал: «В прошлом году, в мае-месяце, Тухачевский бросил обвинение мне и Буденному, в присутствии тт. Сталина, Молотова и других, в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т.д. По том, на второй день, Тухачевский отказался от всего сказанного»2.

1 Соколов Б. Истребленные маршалы. М., 2000. С. 197.

2 Военные архивы России. С. 47.


Но оппозицию Ворошилову поддерживали не все подсудимые 1937 г. Еще в марте 1936 г., во время предыдущего столкновения Тухачевского с Ворошиловым, наркома поддержали Якир и Уборевич. В первой половине 30-х гг. Тухачевский и Уборевич находились в состоянии острого соперничества по поводу путей модернизации армии. Уборевич делал ставку на поддержку Германии, а Тухачевский предпочитал опору на собственные силы. Это предопределило поддержку Тухачевского Сталиным и новый взлет его карьеры в ущерб Уборевичу. Но, судя по его письму к Орджоникидзе, Уборевич к августу 1936 г. разошелся с наркомом. Об этом писал в своем дневнике комкор И. Куяков. Он тоже не любил Ворошилова: «Пока «железный» будет стоять во главе, до тех пор будет стоять бестолковщина, подхалимство и все тупое будет в по чете, все умное будет унижаться»1. Но Кутякова не вывели на один процесс с Тухачевским, потому что его он тоже недолюбливал, а Корка считал «золотопогонником», то есть скрытым белогвардейцем. Как видим, отношения между военачальниками были до вольно сложными, что облегчало задачу сохранения власти Сталиным.

В большей степени Сталин доверял своему военному кадровому резерву еще со времен Гражданской войны — Первой конной. Служивших в Первой конной командиров он «выращивал» много лет. Поэтому когда подследственные указывали, скажем, на «первоконника» Апанасенко, Сталин не давал делу ход. Своих старых сослуживцев Сталин казнил, только если на них показывали другие старые друзья. Так, маршал Егоров, воевавший вместе со Сталиным еще под Царицыном в 1918 г., «погорел» на слишком откровенном разговоре с «первоконниками» Е. Щаденко и А. Хрулевым в декабре 1937 г., где высказал недовольство замалчиванием своих заслуг времен Гражданской войны и преувеличением заслуг Сталина. Это стало одной из главных причин, которые привели Егорова на эшафот уже в 1938 г.2

Но Сталин умел ценить и выходцев из других военных группировок. Об этом говорит история опалы и нового выдвижения Тухачевского в 1930—1932 гг., о которой говорилось выше. На всякий случай в середине 1936 г. фрондирующим военным показали, что «партия» ценит их — по инициативе Ворошилова со многих генералов сняли старые партийные взыскания.

1 Цит. по: Викторов Б.А. С. 259.

2 См. Соколов Б. Указ. соч. С. 232-249.


Когда Ворошилов рассказывал о столкновении с Тухачевским, Сталин поддакнул: маршал отказался от обвинений. Не такой уж был непреодолимый скандал. Не было подозрений в более серьезной угрозе. Сталин как бы оправдывается и в собственном недосмотре — чуть не проглядел заговор. Он признает, что «мы... прошляпили это дело»1. С его согласия Тухачевский уже в 1936 г. был назначен первым заместителем наркома обороны. Зачем было раздражать этим друга Ворошилова (в его нынешнем выступлении даже чувствуется упрек — я никогда не любил Тухачевского). Но близится война, и Тухачевский казался наиболее подходящим человеком для ускоренной модернизации армии и на роль командующего западным направлением.

Каждый раз Сталину удавалось быстро успокаивать своих маршалов. И прежде, и потом, даже во время войны, Сталин поощрял соперничество своих вое начальников, играя на нем, стимулируя рвение и до носительство, иногда намеренно разжигая конфликты. Он мог «разделять и властвовать». А тут вдруг из-за конфликта Ворошилова и Тухачевского уничтожил (не понизил, и даже не посадил, чтобы потом в случае надобности вынуть из сундука) не самых худших своих «генералов». Никак не получается. Сталин боялся тех, кого расстрелял, и знал, что уже никогда не будет им доверять.

1 Предисловие к расстрелу. // Кривицкий В. Я был агентом Сталина. М., 1996. С. 289.


Так что если Сталин опасался выступления военных против Ворошилова, то только силового, после которого гражданское руководство оказывается под фактическим контролем нового Наркома обороны и его команды. Маловероятно, чтобы Сталин согласился снять Ворошилова под угрозой силы. После этого он уже не был бы руководителем страны. По этой же причине он не мог позволить Орджоникидзе добиться снятия Ежова вопреки его, Сталина, воле. Любое силовое выступление вопреки воле Сталина означало переворот, отстранение Сталина от реальной власти. Тухачевский не вчера родился и прекрасно это пони мал. Поэтому ключ к избавлению от Ворошилова, Ежова и других раздражающих марионеток был в уст ранении кукловода. А словесные атаки против Ворошилова не стоили жизни высших военных чинов.

Приближение бури было заметно и за пределами группы Тухачевского. 15 мая был арестован заместитель командующего Приволжским военным округом И. Кутяков, у которого был обнаружен весьма откровенный дневник, в котором, в частности, говорилось: «Наступает время, когда все ветераны Гражданской войны уйдут из жизни: одних расстреляют, другие, как Томский, сами покончат с собой...»1 Это было написано в 1936 г. Дневник Кутякова еще раз доказывал Сталину, что военные не будут спокойно смотреть на истребление партийных кланов. Расправа над старыми большевиками вызывала недовольство командного со става, оставалось только решиться остановить пере дравшиеся партийные фракции. Такую возможность, если верить Какурину, еще в 1930 г. обсуждали Тухачевский и Гай.

В ночь на 14 мая был арестован начальник академии им. Фрунзе, кузницы командных кадров, А. Корк. Уже через два дня он давал признательные показания о том, что состоял в военной организации правых, которая контактировала с троцкистской военной организацией. По его словам, в 1934 г. Тухачевский в присутствии Путны высказался за установление военной диктатуры. Скорость, с которой признавались высшие военные руководители, поражает, особенно в сравнении со временем, которое было затрачено на уламывание партийных функционеров. Вроде бы не дети, бойцы революции, а стоило чуть поднажать — и давай «оговаривать» себя и сослуживцев.

1 Викторов Б.А. Указ. соч. С. 259.


Кого-то били. Но вот Медведев при первой возможности отказывался от «выбитых» показаний. А «лучшие полководцы» — нет. Даже перед смертью каялись. Да и били не всех.

15 мая был арестован заместитель командующего Московским военным округом Б. Фельдман (до мая — начальник Управления по командному начальствующему составу, ближайший сподвижник Тухачевского, ответственный за назначения на командные посты). Он сразу попросил ознакомить его с материалами дела. Узнав, что конкретно следствие уже выяснило, Фельдман начал давать обширные показания. Его ни 'кто не бил, более того, следователь Ушаков «создал ему облегченный режим содержания в тюрьме»1. Не виновного военачальника таким обхождением не купишь. А если военачальник чувствует себя разоблаченным заговорщиком? Тогда он в восторге от такого обхождения и в ответ «готов, если это нужно для Красной армии... рассказать все, что знаю о военном заговоре»2.

1 Военные архивы России. С. 39.

2 Там же. С. 40.


Но и Фельдман не был так уж прост. На него было косвенное показание Медведева в причастности к троцкистской группе. Следствие к тому же установило, что Фельдман имеет семью в Южной Америке, сохраняет с ней общение и помогает материально. Него же советскому офицеру иметь такие связи с заграницей. Вот об этом обо всем Фельдман и рассказывал, не упоминая вышестоящее начальство. Но следователь Ушаков обратил внимание на тесные дружеские связи, которые были у Фельдмана с Тухачевским, Якиром и Эйдеманом. Когда Ушаков изложил свою версию, она показалась начальству недостаточно обоснованной: «Анализируете вы логично, а на деле еще очень далеки от таких показаний»1. Сразу после ареста Фельдман подтвердил, что состоит в антисоветской организации, но только 19 мая подтвердил, что его заговорщической деятельностью руководил Тухачевский, который вовлек его в заговор в 1932 г.2

В коридорах НКВД царило возбуждение. Фриновский говорил уезжавшему за границу Кривицкому: «Это заговор. Мы как раз раскрыли гигантский заговор в армии, такого заговора история еще никогда не знала»3.

Теперь можно было проводить аресты «ядра заговора». 22—29 мая были арестованы М. Тухачевский, И. Якир, И. Уборевич, Р. Эйдеман (этот в прошлом заметный военачальник находился теперь на незначительном посту главы Общества содействия авиации и химии). Отбывая в Москву, Якир сначала написал в приказе о передаче командования округом: «убыл к месту новой работы», но затем перечеркнул эту фразу4. Он уже знал, что это не рутинное перемещение. Откуда, если не понимал, что борьба вступает в решающую фазу.

29 мая первые итоги операции обсуждают Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович и Микоян.

1 Викторов Б.А. Указ. соч. С. 226.

2 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937-1938. С. 170.

3 Кривицкий В. Указ. соч. С. 202—203.

4 Бабенко П.М. И.Э. Якир (очерк боевого пути). М., 1964. С. 77.


31 мая, получив накануне известие об отстранении от должности, Начальник главного политического управления Гамарник покончил с собой, понимая, что его ждет. А почему понимал? Накануне с болевшим Гамарником говорил Блюхер, вроде бы уговаривал главного политрука принять участие в суде над арестованными. Если Гамарник был уверен в невиновности арестованных, можно было принять участие в су де, во всем разобраться. Если Гамарник был обычным сталинистом — тем более. Но он покончил с собой.

Ну, не заметил заговора. Плохо, конечно. Но и Ворошилов проглядел. Он еще в мае не верил, что Тухачевский виновен, что признал на расширенном заседании Военного совета 2 июня. Что же не стрелялся? Не считал себя причастным к раскрытому заговору, не боялся, что на суде вскроются компрометирующие его обстоятельства.

Ворошилов торжественно заявляет, что понял свою ошибку и готов действовать: предстоит «проверить и очистить армию буквально до самых последних щелочек... может быть, в количественном отношении мы понесем очень большой урон»1.

Между тем первоначально Тухачевский отрицал вину. Очные ставки с Примаковым и Путной не по могли. Как и в 1930 г., Тухачевский все отрицал. Кто они — разоблаченные «враги», и кто он — маршал с незапятнанной репутацией. Но ситуация была иной. Фельдман был гораздо ближе к Тухачевскому, чем Какурин. 26 мая маршал попросил «представить мне еще пару показаний других участников этого заговора, которые также обвиняют меня. Обязуюсь дать чистосердечные показания»2. Странная просьба, с точки зрения невиновного человека. Какая разница, сколько клеветников тебя обвиняют. А вот если Тухачевскому было что скрывать, то чрезвычайно важно выяснить — кто дает показания, и какие. Узнав о показаниях Корка, который признался в том, что входил в узкий штаб по подготовке переворота, а возможно еще о чем-то, что сломало Корка, Тухачевский сдается. 26 мая, всего через четыре дня после ареста, Тухачевский признал, что с 1932 г. участвует в заговоре. Что так быстро?

1 Военные архивы России. С. 47.

2 Там же. С. 42.


Дочь Тухачевского утверждает, что маршал согласился подписать показания, когда следователь привел к нему ее, 13-летнюю, и обещал истязать девочку. Тухачевский ответил: «Уведите ее. Я все подпишу»1. Через две недели Тухачевский предстанет перед судом своих коллег. Тут бы и рассказать, под какой угрозой были получены показания. Это заявление гарантировало бы и безопасность дочери, и позорный провал следствия, крушение всего обвинения. Но нет. Молчит Тухачевский. Да и показания не подписывает, а пишет. Так сочиняет, что никому из следователей не сочинить. Со стратегическим размахом. И руки «после пыток» не дрожат.

Считается, что Тухачевского зверски избивали, так как на его показаниях 1 июня обнаружены пятна крови, несколько маленьких мазков, имеющих «форму восклицательных знаков»2. Брызнула кровь на бумагу. Воображение драматурга Э. Радзинского развивает сюжет триллера, написанного то ли им, то ли самим Сталиным: «В деле на отдельных страницах видны бурые пятна, как установила экспертиза — следы крови. Вводя пытки, Хозяин, конечно, думал о будущем — военные покрепче штатских, так что пытки должны были пригодиться»3. Но что-то здесь не клеится. Военные покрепче штатских. Но большинство штатских партийцев отказались выступать на публичных процессах, несмотря на многомесячную «обработку», а Тухачевский, по Радзинскому, сломался под пытками за два дня. Ну, хорошо, Радзинский перепутал дату ареста — не 27, а 22 мая. Все равно что-то быстро. И не только Тухачевский, но все арестованные спешат «оклеветать» себя и товарищей. Да и с кровью все не так однозначно. Пусть не на листах, а на листе, и не пятна, а пятнышки. Но все равно: если уж запачкали показания кровью маршала, что мешает их переписать? Тем более, что он уже несколько дней как согласился сотрудничать.

1 Сувениров О.Ф. Трагедия РККА. 1937-1938. М„ 1998. С. 191.

2 Военные архивы России. С. 43.

3 Радзинский Э. Сталин. М., 1997. С. 399.


Факсимиле показаний опубликовано в 1989 г. Они написаны аккуратно рукой самого Тухачевского. Более ста страниц. «Что же касается кошмарных пятен крови, да еще «имеющих форму восклицательного знака», то они действительно есть, но не на собственноручных показаниях Тухачевского, а на третьем экземпляре машинописной копии...»1 — иронизирует публикатор.

Действительно, били Уборевича и Эйдемана. На сколько сильно? Через две недели суд, и никаких следов не должно остаться. Но стоило только «нажать», и последовали признания. «Как мы сейчас знаем, ни Тухачевского, ни Фельдмана не пытали. Били, видимо, Якира и Уборевича, потому что они, будучи уже «изобличенными» сначала Воловичем и Прокофьевым, по том Примаковым, и, главное, Фельдманом и Тухачевским, все равно не признавались. В терминах того времени они считались уже «явными и неразоружившимися врагами народа»2. «Выбитые показания» можно было опровергнуть на суде. И часть показаний там действительно опровергли. Но не все.

С какой стороны ни посмотри, а «физическое давление» никак не дотягивает до объяснения поведения «генералов». Они ведут себя так, как будто действительно виновны в «государственной измене» и не мо гут «отпереться», как в 1930 году.

1 Кровавый маршал. С. 374.

2 Наумов Л. Указ. соч. С. 69.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ПАПКА ПРОТИВ ПАПКИ

Генерал НКВД А. Орлов, сбежавший от Сталина, рассказывает, что в феврале 1937 г. к нему в Испанию приехал двоюродный брат, 3. Кацнельсон, нарком внутренних дел Украины. Он сообщил Орлову, которому безусловно доверял, что военные уже давно ищут повод арестовать Сталина, но до недавнего времени понимали, что им вряд ли удастся убедить ЦК партии (против ВКП(б) генералы-коммунисты выступать не хотели — у них не было замены этой структуре управления) в том, что Сталин — «враг». Вождь владел искусством политической демагогии лучше всех марша лов и генералов, вместе взятых. Партия признала правоту Сталина в деле Большого скачка, и ответственность за его провал теперь ложилась на всех. Нужен был официальный повод для разоблачения Сталина (хоть и под давлением штыков). Кацнельсон утверждал, что «генералы» получили в свои руки такой козырь — документы о сотрудничестве Сталина с охранкой1. Учитывая, что все до сих пор известные документы о сотрудничестве Сталина с охранкой являются фальшивками, эти бумаги, скорее всего, были поддел кой, которую могли готовить с участием старых большевиков, посвященных в дореволюционные слухи, столь неприятные для Сталина2. В условиях суматохи дворцового переворота такие документы вполне могли стать достаточным аргументом — партийная элита недолюбливала Сталина, а политическая культура того времени не предусматривала тщательных экспертиз (сфабрикованные обвинения в сотрудничестве с ох ранкой и разведками применялись в 1937—1953 гг. постоянно и не вызывали возражений).

1 См.: Плимак Е.Г., Антонов B.C. Был ли заговор против Сталина? // Октябрь, 1994, № 3; Роговин В. 1937. С. 424—427. Версию Орлова компрометируют некоторые неточности в его воспоминаниях. В част ности, он встречал Г. Жукова в Испании, где тот не был. Но в 30-е гг. Жуков не был известен, легко было перепутать.

2 Косвенные улики провокаторства Сталина, известные сегодня (сообщение большевика С. Шаумяна в пересказе меньшевика Н. Жордания и самим Шаумяном не подтвержденное даже после ре волюции, конспиративные ошибки Сталина и т.п.), не дотягивают до Уровня доказательств.


Если Кацнельсон или Орлов не выдумали эту историю1, судьба Сталина висела на волоске. Версия Орлова, конечно, не является исчерпывающим доказательством существования заговора. Однако она предлагает рабочую гипотезу, которая объясняет множество фактов, необъяснимых с точки зрения юридического подхода (в том числе и неизвестных Орлову). В. Роговин считает, что есть основания считать свидетельство Орлова достоверным: «Генералы отнюдь не стремились к установлению в СССР военной диктатуры. Они хотели восстановить большевистский режим и по этому выбрали такой мотив свержения Сталина, который мог перетянуть на их сторону большинство ЦК»2.

Мы увидим, что о том же будет писать Тухачевский в своих показаниях. Даже если они написаны под диктовку Сталина, зачем было вкладывать в уста Тухачевского показания о стремлении военных к «партийности»? И как именно об этом нюансе узнал Орлов, находившийся в Испании и занимавшийся другими делами?

Появление у военных компромата (пусть и сфабрикованного) объясняет, зачем Сталину понадобилось срочно запасаться «встречным» компроматом, полученным из крайне сомнительного источника. Речь идет о так называемой «Красной папке».

1 Достоверность рассказа Орлова подтверждается рядом деталей, которые вряд ли могли быть ему известны иначе, как от Кацнельсона, но могут быть проверены в наше время. См.: Плимак Е.Г., Антонов B.C. Тайна «заговора Тухачевского» (невостребованное сообщение советского разведчика). // Отечественная история. № 4. 1998. С. 130, 136.

2 Роговин В. Указ. соч. С. 433.


В конце 1936 г. двойной агент НКВД и германского СД, один из руководителей белогвардейской организации РОВС генерал Н. Скоблиц сообщил германской спецслужбе о подготовке в СССР и Германии двойного военного переворота связанными между со бой генералами двух стран. Не свидетельствует ли это, что Сталин через Ежова таким образом начал компрометировать Тухачевского уже в конце 1936 г.? Во-первых, слухи об оппозиционных настроениях Тухачевского и его готовности совершить переворот давно ходили по Европе. Бывая за рубежом, маршал вел себя независимо, что стимулировало надежды эмиграции. Вообще «слухи о заговоре с участием офицеров Красной армии и вермахта циркулировали по Европе за долго до того, как они нашли выражение в обвинениях, выдвинутых на показательных процессах 1937 г.»1. Так что единственная новость, которую Скоблин сообщил в Германию, заключалась в том, что заговор зреет и среди немецких военных (как сейчас известно, это была правда, но тоже основанная не на знании, а на слухах). Информация Скоблина сама по себе не могла повредить Тухачевскому. Никаких доказательств она не содержала. Никто не мог гарантировать, что немцы воспримут идею Скоблина как руководство к организации собственной провокации. Этот эпизод имел только одно последствие — он подал главе СД Гейдриху идею. Поэтому нельзя считать действия Скоблина началом сталинского наступления против Тухачевского.

В Германии не поверили этому сообщению, восприняв его как очередную провокацию в стиле операции «Трест». Гейдрих решил ответить провокацией против Тухачевского, подтвердив версию о заговоре советских военных. Была сфабрикована «Красная папка» документов, которые должны были доказать, что Тухачевский готовил переворот в пользу Германии и занимался шпионажем. Сыграла ли она какую-то роль в падении маршала?

1 Самуэлъсон Л. Указ. соч. С. 213.


В феврале 1937 г. чешскому послу в Германии стало известно, что Гитлер ждет переворота в СССР. В марте французскому премьер-министру Э. Даладье из русских эмигрантских кругов стало известно, что Германия готовит в СССР переворот. В своих мемуарах Э. Бенеш утверждал, что он сообщил советскому послу о заговоре Тухачевского, но известные сегодня документы позволяют считать, что Бенеш перепутал сроки. 22 апреля президент Чехословакии в беседе с советским послом С. Александровским высказывал опасения по поводу возможного сближения между СССР и Германией. С помощью чехов НКВД вскоре после 8 мая получил немецкую папку. Но на процессе против Тухачевского она не появилась. Это значит только одно: Сталин в подлинность документов не верил. Сталину могло быть известно, что немцы сфабриковали документы после того, как сами не клюнули на провокацию НКВД — сообщение о совместном за говоре советских и немецких военных. Факт этой провокации породил версию, что интрига НКВД с самого начала была направлена на уничтожение Тухачевского. Однако это очень смелое допущение. Во-первых, НКВД и раньше использовал имя Тухачевского в играх с противником, так как слухи о бонапартистских настроениях маршала широко ходили по Европе. Во вторых, нельзя было ожидать, что нацисты начнут с таким энтузиазмом фабриковать именно те документы, которые нужны Сталину.

В любом случае, «Красная папка» играла второстепенную роль. Сталин не хотел оставлять в архивах процесса доказательства, которые могут быть впоследствии подвергнуться проверке и оказаться бесспорно фальшивыми. Но папка была ему нужна на случай, если военные используют свой фальшивый компромат.

Тогда можно будет шокировать пленум ЦК своей папкой, предложить провести проверку всех предъявленных документов и таким образом выиграть время. Папка была запасным тактическим оружием, которое так и не выстрелило. Это подтверждает и Молотов: «Не мог Сталин поверить письму буржуазного лидера, когда он не всегда своим доверял. Дело в том, что мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота»1.

Что это была за дата? В ближайшее время не планировалось никаких праздников и маневров. Когда можно собраться вместе, иметь повод для передвижения войск поблизости от Кремля? Только во время ра боты июньского пленума ЦК.

И откуда Сталин мог узнать «дату переворота», а значит, и сам его план?

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПОЧЕМУ ПРИЗНАЛИСЬ ВОЕННЫЕ?

Итак, Тухачевский, который все отрицал в 1930 году, признал все и даже больше в 1937 году. Почему? Ни физическое воздействие, ни папка, прибывшая из за границы, не объясняют этой метаморфозы. При знаний военачальников, скомпрометированных связями с троцкизмом, было недостаточно. Несмотря на важность показаний Фельдмана, их тоже можно было отрицать — не велика птица. К тому же что-то заставило немедленно сознаться и его, причем безо всякого физического воздействия. Даже семья в Америке не является таким грехом, который заставляет красного командира возводить подобную напраслину на себя и ближайших товарищей.

1 Чуев Ф. 140 бесед с Молотовым. С. 442.


Все это и для Сталина было неожиданностью, и сама эта неожиданность позволяет найти ответ на поставленные вопросы. На заседании Военного совета Сталин говорил: «Почему мы так странно прошляпили это дело? Сигналы были. В феврале был Пленум ЦК. Все-таки как-никак дело это наворачивалось, а вот все-таки прошляпили, мало кого мы сами открыли из военных»1. Странная оговорка — «мало кого мы сами». Если не «мы сами», то кто открыл?

Такой сокрушительный удар по заговору может нанести только предательство. Только предательство может обеспечить властям такую уверенность в виновности людей, на которых еще недавно рассчитывали. То, что произошло в мае—июне 1937 г., — это не превентивный удар по возможной в будущем военной оп позиции. Превентивные удары можно наносить иначе, более спокойно перемещая кадры. Сталин был большой специалист этого дела. А здесь — от перемещений 10 мая до ареста главного обвиняемого — менее двух недель. И признаются невиновные люди иначе. Не так быстро, и не все.

Версия предательства многое объясняет. Но источник информации, которому Сталин мог безусловно доверять, — это не один из генералов. Сталин хорошо знает, что его военачальники недолюбливают друг друга. Значит, могут и клеветать друг на друга. Источник информации должен быть старым проверенным и влиятельным человеком.

Откуда этот человек может узнать о заговоре? Это как раз понятно: снять Сталина с партийных постов при сохранении партии как системы управления (а другой не было) можно, только привлекая к перевороту гражданских членов ЦК.

Подготовка военно-политического переворота требовала вовлечения большого числа людей. Если Сталин мог заручиться свидетельствами влиятельных участников оппозиционных консультаций, то поведение арестованных военных получает простое объяснение: поняв, что заговор раскрыт, они встали перед выбором — расстрел за подготовку государственного переворота или сделка со Сталиным.

1 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937—1938. С. 207.


В апреле 1937 г. Сталин внезапно переменил отношение к группе военных, а также перенес огонь с бывших фракционеров на «верных ленинцев». Если причиной этого была информация о плане смещения Сталина на июньском пленуме, то она могла исходить от авторитетного члена ЦК. Как узнать, кто это? Одно очевидно — скорее всего, он пережил Большой террор.

Проведем анализ посещений кабинета Сталина в решающий период между серединой марта и концом апреля 1937 г., когда в поведении Сталина произошел перелом от плановой «антитеррористической» операции против «бывших» оппозиционеров и других потенциально опасных, но ныне маловлиятельных людей — к разгрому военной и партийной элиты, к раз грому «заговора, который мы прошляпили».

В 30-е гг. среди посетителей Сталина можно выделить узкий круг собеседников, с которыми обсуждаются любые вопросы любого уровня секретности. Это Молотов, Каганович и Ворошилов. Почти все остальные посетители заходят для обсуждения своих «профильных» вопросов. При этом более доверенные лица могут присутствовать при обсуждении чужих вопросов, а менее доверенные перед началом такого обсуждения удаляются.

Кроме «самого узкого круга» есть еще два руководителя, которые пользуются высоким доверием, но присутствуют на совещаниях реже — Андреев и Микоян.

До февральско-мартовского пленума обсуждение «вопросов Ежова» происходит в относительно широком кругу (на совещаниях 29 января и 5 февраля по мимо названного узкого круга, куда тогда входил еще и Орджоникидзе, — еще Ульрих, Вышинский, Хрущев, Жданов, Литвинов). Планы репрессий, которые обсуждались в этом кругу, не могли быть направлены против партийно-государственных верхов.

Андреев присутствует прежде всего как секретарь, ответственный за фиксацию решений. А вот Микоян «заходит». Он присутствует в крайне узком кругу (без Андреева) 23 февраля. 14 марта (между 19.25 и 22 часами) он отсутствует на совещании узкой группы с участием Ежова и Андреева. После этого Андреев перестает участвовать в совещаниях узкого круга. Там остаются Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и «заходящий» Микоян. И «заходит» он так, чтобы это выглядело незаметно, как бы по текущим делам.

21 марта проходит широкое совещание по вопросам, связанным, судя по составу участников, с внешней политикой. В 17.35 пришел Ежов. В 18.00 — Микоян. В 18.50—19.00 посторонних попросили удалиться (в том числе такого влиятельного руководителя, как Чубарь). Узкий круг с Микояном и Ежовым остаются и совещаются о чем-то еще час. 28 марта в кабинете Сталина обсуждаются вопросы внешней политики (помимо дипломатов, собрался узкий круг, включая Микояна). Дипломаты постепенно покидают кабинет. В 19.35 Литвинов уходит, его сменяет Ежов, и узкий круг (включая Микояна и без Андреева) беседует сна чала полчаса с Ежовым, а потом еще больше часа без него. 29 марта в конце дня узкий круг (включая Микояна) опять собирается с Ежовым в конце дня на часик без посторонних. 1 апреля Микоян приходит в кабинет в 18.15, когда там идет обсуждение, на котором может присутствовать Розенгольц. В 19.00 последний уходит, и узкий круг остается с Ежовым и присоединившимся к нему в 19.05 В. Балицким. В конце дня 2 апреля узкий круг собирается с Ежовым без Микояна.

11 апреля происходит узкое совещание для «совсем своих» — без Ежова. С 17.10 до 18.30 Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович и Микоян беседуют о том, что не нужно знать и Ежову. Возможно, именно в этот день была решена судьба партийного и военного руководства. После этого Микоян «уходит в тень». Участвует только в «широких» совещаниях.

Но 14 апреля 1937 г. Сталин сосредоточил принятие всех оперативных решений Политбюро в руках «семерки» — Сталин, Молотов, Ворошилов, Микоян, Чубарь, Каганович и Ежов. В 1937—1938 гг. из них будет репрессирован только Чубарь.

13 апреля Сталин приглашает в кабинет Ежова и Агранова. 14 апреля узкий круг посидел с Ежовым 45 минут после ухода Литвинова. 19 апреля возвращается Андреев. Политическое решение принято, нужно продумать план мероприятий. 23 апреля — узкое совещание с Ежовым и Андреевым без Ворошилова и Микояна. 25 и 29 апреля — с Ежовым без Андреева. 26 апреля Сталин вызывает Ежова1. Идет обсуждение последних деталей будущей операции.

* * *

Интересный эпизод: Л. Рудинкина, жена авиаконструктора А. Яковлева, выросшая в семье Я. Рудзутака, вспоминала, что в 1937 г. однажды случайно услышала беседу с критикой Сталина, в которой участвовали Рудзутак, Микоян и военные2. Микоян пережил террор, а Рудзутак был арестован уже 24 мая.

1 На приеме у Сталина. С. 200—208. 

2 Неизвестный АэС. Документальный фильм. 2006.


Понятно, почему противники Сталина могли считать Микояна «своим». Он тоже был сторонником «иммунитета», брал под защиту свои кадры, то есть мог подозреваться в «непартийном поведении» по за щите своего ведомства, а то и клана. Это доходило до прямых конфликтов со Сталиным: «Резкая и острая полемика была у меня со Сталиным. Он грубил, говорил мне, что я не понимаю ничего в кадрах, вредителей терплю, подхалимов люблю, защищаю их»1. По ведомственной принадлежности Микоян защищал легкую промышленность, то есть был вовлечен в меж ведомственные конфликты, нарушавшие монолитность бюрократической иерархии. В ходе Большого террора были уничтожены руководители, которым было присуще и меньше самостоятельности, чем Микояну. А вот он получил «охранительную грамоту». Почему?

Если источником информации Сталина действительно был Микоян (а для такого предположения есть косвенные улики), это не значит, что Анастаса Ивановича следует клеймить именем Иуды. В конце концов, он защищал свое представление о том, каким должен быть путь к коммунизму, от противников, которые, может быть, могли погубить «дело Ленина». Микоян не мог тогда знать, какие последствия вызовет «дело военных», какие масштабы примет сталинский террор. Судя по поведению Микояна в 50-е гг. и по его мемуарам, он раскаивался за свою поддержку Сталина в 1937 году.

1 Микоян А.И. Указ. соч. С. 319.


Впрочем, у Сталина могло быть и несколько авторитетных информаторов. А. Колпакиди и Е. Прудникова обращают внимание на судьбу Б. Шапошникова. Его имя то и дело мелькает в показаниях обвиняемых. Но Сталин уверен в Шапошникове, ставит его во главе Генерального штаба. Сталин был будто благодарен ему. Но за что? За то, что именно он сообщил о заговоре, в руководство которого входил. Почему Шапошников сначала примкнул к заговору, а затем предал несостоявшихся декабристов? Потому что сначала за говор был направлен против сталинского экстремизма, а затем стал приобретать троцкистский характер. Шапошников не хотел способствовать приходу к власти левых экстремистов, да еще и стремящихся рас членить Россию, и пошел к Сталину1.

Но Шапошников не может быть «главным свидетелем». Дело в том, что Сталин, как показывает ситуация 1930 г., ему тоже не очень доверял. Но «источник информации» указал на невиновность Шапошникова, и это было логично, учитывая противоречия Шапошникова и Тухачевского. Неубедительны и мотивы предательства: Шапошников достаточно хорошо знал Тухачевского, чтобы подумать, будто он будет расчленять СССР в угоду Троцкому. Старое недовольство Тухачевским сделало консерватора Шапошникова од ним из столпов сталинской чистки. Но Сталин не мог довериться ему одному. Оппозиция провалилась «по политической линии».


ОГЛАВЛЕНИЕ

НЕДОПЕРЕВОРОТ

Вывод Тухачевского в его обширной исповеди, да тированной 1 июня 1937 г., был самоубийственным: «Таким образом, развивая свою платформу от поддержки правых в их борьбе против генеральной линии партии, присоединяя к этому в дальнейшем троцкистские лозунги, в конечном счете антисоветский военно-троцкистский заговор встал на путь контрреволюционного свержения советской власти, террора, шпионажа, диверсии, вредительства, пораженческой деятельности, реставрации капитализма в СССР»2. За чем маршалу и другим военачальникам, в руках которых находятся значительные массы войск, устраивать поражение страны в войне (победу в которой они с таким упоением готовили), почему не организовать про сто военный переворот? Абсурд. Очевидно, такие при знания нужны Сталину для компрометации заговорщиков. Но почему Тухачевский в здравом уме и твердой памяти подмешивает к вполне реалистичной картине подготовки антисталинского переворота фантастическую картину организации «пятой колонны». На чем основана его надежда, что, оболгав себя таким образом, он сумеет сохранить себе жизнь и известное влияние? Почему после расстрела Зиновьева, Каменева, Пятакова Тухачевский верил, что Сталин оставит его в живых?

1 Колпакиди А., Прудникова Е. Указ. соч. С. 544.

2 Кровавый маршал. С. 96.


Ответить на этот вопрос помогают показания Тухачевского о планах организации поражения СССР в войне, которые так и называются — «План поражения». По существу это стратегические соображения Тухачевского об основных угрозах при войне с Германией. Тухачевский демонстрирует глубину своего мышления, полноту знания проблемы, время от времени вставляя: «я предложил Якиру облегчить немцам задачу...» Но можно было и не облегчать, так как в нынешних планах есть недостатки, из-за которых «поражение не исключено даже без наличия какого бы то ни было вредительства»1. Не нужно вредительство. Да и не было его. Тухачевский убеждает Сталина: без меня вы не сможете доработать планы будущей войны. Признав свою вину, Тухачевский пытался доказать свою военную квалификацию. Зачем? Вспомним опыт большевиков, к которому Сталин обратился в мае, — коллективное руководство войсками. Это — практика гражданской войны, когда комиссары должны были подстраховать военных специалистов. Военные, которым не доверяют политически, все равно используются на службе. Без их квалификации не обойтись. Но Тухачевский не мог не понимать, что после всего случившегося политики будут настолько сильно бояться своих «генералов», что могут их расстрелять даже вопреки целесообразности и желанию. Поэтому побежденные должны предоставить победителям гарантии, что больше не будут претендовать на политическую власть. Для этого они должны были пожертвовать своим престижем (по крайней мере до Войны, которая все спишет и оправдает), признаться в позорных преступлениях. Только на этих условиях Сталин мог до верить им хотя бы роль «военспецов». Это была путевка в жизнь для людей, уверенных в том, что они нужны Сталину. Только Тухачевский и другие «генералы» не знали, что Сталин не считал их незаменимыми.

1 Там же. С. 107.


Показания Тухачевского 1 марта не вписываются ни в юридическую версию, ни в образ храброго тираноборца. Если Тухачевский готовил свержение Сталина, то в своих показаниях и на процессе он должен был обличать тирана, чтобы умереть с честью, а может быть, — сагитировать коллег. Если Тухачевский и другие генералы были невиновны, но их пытали и шантажировали, можно было отделаться коротким признанием вины, подписанием абсурдных обвинений, сочиненных следствием. Потом их можно опровергать на суде. Не то и не это. Тухачевский работает не за страх, а за совесть, описывая заговор тщательнее Радека. Но Радек — многократно раскаявшийся оппозиционер, а Тухачевский — прославленный советской пропагандой маршал.

Перечитаем показания Тухачевского, не обращая внимания на идеологические штампы. Первоначально маршал рассказывает о своих контактах с недовольны ми военными и партийцами в период его опалы 1928—1930 гг. Во время конфликта между правыми и Сталиным «со мной заговорил Енукидзе, знавший меня с 1918 г. и, видимо, слышавший о моем недовольстве своим положением и о том, что я фрондировал против руководства армии. Енукидзе говорил о том, что политика Сталина ведет к опасности разрыва смычки между рабочим классом и крестьянством...»1

1 Там же. С. 84.


Симпатии Енукидзе правым зимой 1928—1929 гг. вполне естественны. Тухачевский, по его словам, от несся к позиции Енукидзе благосклонно, тем более, что у него были основания быть обиженным Сталиным и Ворошиловым. После поражения правых Енукидзе в 1930 г. сообщил Тухачевскому, что они продолжат борьбу в подполье. Однако вскоре после этого последовала сначала история с обвинениями Какурина, а затем — возвращение Тухачевского из опалы. Никаких упоминаний о своей оппозиционной деятельности в 1931 г. Тухачевский не дает. В это время он ведет переговоры с немецкими офицерами, с которыми обсуждали возможность совместных действий против Польши. Останься Тухачевский в военном руководстве до 1939 г., эти разговоры воплотились бы в реальность.

До этого времени показания Тухачевского не со держат ничего невероятного. Тем временем разразился голод в деревне, и в 1932 г. Тухачевский и Фельдман стали в частных разговорах критиковать сталинскую политику в деревне с правых позиций. Тухачевский утверждает, что они создали группу, к которой затем привлекли недовольного политикой Сталина и Ворошилова командарма Смолина. Тогда же во время командировки в Германию Тухачевский говорил с троцкистом Роммом, который убеждал его, что установки Троцкого, «особенно в отношении борьбы с политикой партии в деревне, очень похожи на установки правых»1. Это замечание о программе Троцкого соответствует действительности — Сталинский «большой скачок» настолько «перевыполнил» предложения Троцкого 1927 г., что теперь его позиция была ближе к Бухарину (тоже полевевшему), чем к Сталину. А вот следующие слова Тухачевского уже не согласуются с позицией Троцкого: «Между прочим, Ромм сообщил мне, что Троцкий надеется на приход к власти Гитлера, а также на то, что Гитлер поддержит его, Троцкого, в борьбе с советской властью»2. В дело вступает «тенденция следствия», которая далее будет все сильнее вмешиваться в показания маршала. Пока Тухачевский делает не важную для себя уступку своим соавторам — Троцкий не является его кумиром, и почему бы, походя, не замазать его в связях с Гитлером, раз уж разоблаченный маршал все равно согласился «разоружиться перед партией». В другом месте Тухачевский упоминает о вредительских планах троцкиста Смирнова (о них говорилось еще на процессе 1936 г., почему бы не подтвердить). Затем подтверждает, что Енукидзе и Петерсон готовили дворцовый переворот в 1933—1934 гг. при участии Горбачева.

1 Там же. С. 88.

2 Там же. С. 91-92.


Дальнейшие события, описанные Тухачевским, со всем выпадают из «тенденции следствия»: маршал рассказывает, как раскритиковал контракт с немецкой фирмой «Рейнметалл», из-за чего поссорился с Уборевичем. Если бы Тухачевский был вредителем, ему нужно было бы поддержать контракт на поставку не доработанных артиллерийских систем, да еще немецких (это же, по версии следствия, «хозяева» заговорщиков).

Описание событий начиная с 1933 г. Тухачевский начинает вести уже в большем соответствии с тенденцией следствия и с такими деталями, которые не мог ли не быть для него унизительными. Если раньше Троцкий «просит его», то теперь Тухачевский получает «задание Троцкого» о сотрудничестве с фашистами, шпионаже в их пользу, диверсиях и т.д.1 Дальнейшее изложение носит смешанный характер. Вставки о вредительстве, пораженчестве и т.п., соответствующие «тенденции следствия», перемежаются с эпизодами о беседах недовольных военных. Эти фрагменты откровенно противоречат друг другу. Так, Тухачевский и С. Каменев ведут откровенный разговор об ошибках военного командования. Тут же Каменев подключается к «вредительству», то есть сознательно делает ошибки. При этом в качестве «вредительских» действий Каменева Тухачевский описывает слабость ПВО, связанную с недостатком технических средств (что за висело не от С. Каменева, а от поставщиков военной техники).

1 Там же. С. 91-92.


Вслед за Тухачевским, Фельдманом, Эйдеманом и Каменевым к руководящему ядру заговора присоединились Примаков, Уборевич, Якир, который, в свою очередь, контактировал с Гамарником и Корком. В 1933 г. Примаков привел к группе Тухачевского свою троцкистскую военную группу. Приход в руководство заговора Якира и Уборевича в 1934 г. привел к разногласиям (как мы видели, эти военачальники конфликтовали и на официальных заседаниях вплоть до весны 1936 г.). Тухачевский рассказывает о дискуссиях между военными, которые рисуют заговор вовсе не в том свете, в котором его желало бы представить следствие: «Уборевич и Якир раскритиковали состав центра заговора. Они находили этот состав слишком «беспартийным». Якир считал необходимым усиление не только центра, но даже и рядового состава людьми «с большим партийным и политическим весом»1. То есть Якир и Уборевич выступали за отстранение нынешней правящей группы в пользу нового партийно-государственного руководства, а не за установление военной диктатуры. Тухачевский был не против того, чтобы сохранить коммунистический режим, хотя бы по форме. Но роль военных в нем в этом случае стала бы гораздо большей.

1 Там же. С. 98.


Кого из коммунистических лидеров Якир хотел бы видеть в руководстве военным заговором? Когда ему было сделано предложение переехать на повышение в Москву, Якир при поддержке Уборевича добился оставления на Украине. Здесь руководил Косиор.

Тухачевский обсуждал с Бухариным планы борьбы со Сталиным, а Ягода в 1936 г. перебрасывался с маршалом такими репликами: «Ну, как дела, главный из борцов» и «В случае надобности военные должны уметь подбросить силы к Москве»1. Если это «тенденция следствия», почему бы не приписать Ягоде более определенные высказывания террористического и вредительского характера? Нет, Ягода обсуждает воз можность переброски войск так, чтобы «в случае чего» сказать, что имел в виду, скажем, поддержку войсками Сталина и советской власти от каких-нибудь мятежников.

С 1935 г. «единственно реальным представлялся «дворцовый переворот», подготовляемый правыми со вместно с работниками НКВД, и, наконец, изменение положения могло наступить в результате тяжелой, на пряженной войны в СССР, особенно в случае поражения»2. Но, по оценкам советских военных, Германия была слишком слаба, чтобы нанести поражение СССР. Это рассуждение нужно, чтобы вернуться от темы переворота к главной «тенденции следствия», направленной против Троцкого: с 1935 г. он настаивал на организации поражения СССР в войне с лучшим другом троцкистов Гитлером.

1 Там же. С. 98.

2 Там же. С. 100.


Современный исследователь СТ. Минаков пишет о взглядах Тухачевского: «Его отношение к политической власти носило характер аристократически-снисходительный, порой пренебрежительный, несколько богемный, «ироничный»... Были ситуации, когда он оказывался на грани «покушения на власть», однако нужна она была ему... как одно из множества иных средств получения самого (сильного. — А.Ш.) из «аристократических удовольствий» — удовольствие Войны». Очередное разоблачение, далеко не первое, тоже могло восприниматься Тухачевским иронично, как некая игра, почти штабная. Да, с переворотом не по лучилось. Придется вести грядущую войну под командованием Сталина. Надо теперь играть по его правилам. Но ведь нельзя же всерьез поверить, что Сталин собирается выиграть войну без своих лучших военачальников. Это вам не жалкие «политиканы» Зиновьев и Каменев...

* * *

Получив показания, Сталин мог позволить себе выступить на расширенном заседании Военного сове та 2 июня. Казалось бы, Сталин мог говорить уверен но и грозно, форсируя террористические призывы по сравнению с февральско-мартовским пленумом. Не для того ли разыгрывался весь «спектакль»? Но нет. Линия предыдущего пленума на время забыта. «Труд но назвать другую сталинскую речь, которая была бы столь сумбурной, как это его выступление»1, — справедливо констатирует В. Роговин. Сталин явно растерян и настроен в отношении общества примиритель но. Давая характеристику обнаруженному заговору, вождь возражает тем товарищам, которые утверждают, что можно искать причины предательства в социальном происхождении разоблаченных генералов: «не каждое лицо из данного класса может вредить»2. Ведь и Ленин был дворянином. И не в том дело, что кто-то когда-то состоял в троцкистской оппозиции. Член Политбюро ЦК А. Андреев голосовал в 1921 г. за Троцкого. Да и Дзержинский иногда был с Троцким против Ленина. «Он не был человеком, который мог быть равнодушным в чем-либо»3. За это не надо наказывать (вскоре начнется тотальное уничтожение «не добитых» представителей «враждебных классов», а в 1938 г. Сталин припомнил Бухарину конфликт с Лениным, который простил Дзержинскому). Следовательно, не нужно бояться массовой чистки в армии и обществе по признаку классового происхождения и принадлежности к троцкистской оппозиции в прошлом. Это — явное отступление по сравнению с линией февральско-мартовского пленума. Сталин отступал только тогда, когда видел угрозу своей власти.

1 Роговин В. 1937. С. 393.

2 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937-1938. С. 203.

3 Там же. С. 206.


Во всяком случае, теперь Сталин понял, что главная угроза — вовсе не в троцкистах: «Я знаю некоторых не троцкистов, они не были троцкистами, но и нам от них никакой пользы не было. Они по-казенному голосовали за партию»1. Это не отменяло антитеррористическую операцию, но делало ее частью решения более широкой задачи, о которой Сталин пока не сообщил слушателям.

Социальная сущность заговора, по мнению Стали на, вообще находится вне страны, поскольку он финансировался германскими фашистами. Многие участники были завербованы «по бабской части». В итоге они хотели «сделать из СССР вторую Испанию»2, то есть поднять профашистский мятеж. Этот пример был у всех перед глазами.

1 Там же.

2 Там же. С. 206.


Сталин концентрирует обвинения на шпионаже в пользу Германии. Это понятно — нужно скомпрометировать арестованных военачальников. Если говорить о подготовке переворота, то возникнет вопрос о мотивах, которые могут вызвать у других офицеров симпатию. Мотивы шпионажа низменны. К тому же, по наблюдению А. Колпакиди и Е. Прудниковой, «шпионская организация, в отличие от «военной партии», «военной организации», не может быть большой»1. Значит, она ликвидирована почти целиком, арестов больше не будет. И к тому же еще не разоблаченные сообщники должны ужаснуться — куда нас вовлекли! Впрочем, гарантии безопасности такое выступление Сталину не давало. Могли не поверить поделыцики в шпионскую версию. Но должны были по верить, что Сталин верит. А значит, есть время, шанс выжить, а может быть, восстановить связи.

Но Сталин не удерживается на обвинениях в шпионаже, то и дело «сбивается» на переворот. Принадлежность к заговору некоторых «хороших людей» он объясняет тем, что те были чем-то недовольны и после переворота надеялись поправить свои дела. Стоит ли наказывать таких «простачков». Речь Сталина создает впечатление, что и расправа будет не столь уж суровой. Да и кто сам придет с повинной — простим.

Сталин тщательно подбирает слова, он (в отличие от Ворошилова) вовсе не настаивает на перспективах массовой чистки армии. Не надо торопиться, надо этот заговор «спокойно изучить». Сталин не намерен рубить с плеча, он будет изучать, принимать профилактические меры. Никто не должен был заподозрить его в террористических намерениях, под профилактикой имелись в виду уступки, способные удовлетворить офицерскую среду, чтобы больше не вызревали заговоры.

Ядро заговора разгромлено. Но если в зале сидят сообщники? Что им делать — срочно поднимать восстание в последней, отчаянной попытке выручить лидеров и спастись самим? Или затаиться? Сталин дает понять — выступать нет смысла, мы не планируем новых ударов по офицерству.

1 Колпакиди А., Прудникова Е. Указ. соч. С. 397.


Никто не хотел умирать, все офицеры надеялись принять участие в будущей войне, в том числе и разоблаченные. 9 июня, накануне суда, Якир писал Сталину: «Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной борьбе на виду у партии — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства»1. Если Якир «подыгрывает» Сталину, будучи невиновным, то зачем? Сделка состоялась: показания в об мен на жизнь. Сталин в курсе (без него такие решения не принимаются). Тогда можно написать по-военному: задание партии выполнено, готов к новым указаниям. Или Якир считает, что его оклеветали без ведома Сталина? Тогда зачем признаваться в предательстве? Письмо приватное, не для публикации. Для Якира факт предательства очевиден, он убеждает Сталина, что его предательство — трагический эпизод, за который можно простить.

Сталин был уверен в своих подсудимых. 10 июня было принято нетривиальное решение — заговорщиков будут судить их коллеги. Было образовано Специальное судебное присутствие Верховного суда во главе с В. Ульрихом (ставший уже привычным судья на публичных процессах), в которое ввели заместителя нар кома обороны Я. Алксниса, начальник штаба РККА Б. Шапошникова, командующего Дальневосточной армией В. Блюхера, командующих округами С. Буденного, И. Белова, П. Дыбенко, Н. Каширина. Большинство этих судей потом будут расстреляны. За чем же вручать судьбу опасных заговорщиков в руки подозреваемых в заговоре военачальников. Вдруг одни начнут отрицать обвинения, а другие их оправдают. Но Сталин был уверен и в большинстве судей. По смотрим, кто проявит колебания. На всякий случай 10 июня на большинство судей Примаков по настоянию Ежова дал показания об участии в заговоре. Подстраховываясь, Сталин не считал эти показания серьезными (Шапошников снова оказался упомянут, и ничего, выжил).

1 Военные архивы России. С. 50.


На процессе 11 июня Якир, Тухачевский, Корк и Фельдман произнесли развернутые речи. Все признали вину. Генерал Д. Волкогонов писал в 90-е гг.: «Едва ли кто из членов суда верил, что перед ними сидят «заговорщики и шпионы». Думаю, что и у Тухачевского, и его сотоварищей могла где-то шевельнуться надежда: ведь суд, состоящий из людей, с которыми двадцать лет служили под одними знаменами, должен прислушаться, если не к зову справедливости, то хотя бы к традициям боевого товарищества... Но совесть в то время предельно скупо использовала свой вечный шанс. Остался он невостребованным и на этот раз»1. Этот весьма распространенный среди «шестидесятников» взгляд на вещи был бы хоть сколько-нибудь оправдан, если бы Тухачевский и сотоварищи пытались доказывать свою невиновность в государственных преступлениях. Но они признавали свою вину в предательстве (хотя в разных формах и в разной мере). Если бы в бытность Волкогонова заместителем начальника Главпура в первой половине 80-х гг. группа офицеров признала свою вину в подготовке переворота (в том числе и на суде), что подсказала бы ему со весть политработника? В 1937 г. ситуация была еще более определенной. В заговоре обвинялись люди, которые реально могли совершить переворот, у которых были основания стремиться к изменению курса, которые и прежде вели «опасные разговоры» на эту тему. Они были воспитаны эпохой революционных переворотов и мятежей. Судьи имели и личные основания недолюбливать подсудимых, так что признания ложились на подготовленную почву. Почему бы Буденному не считать Тухачевского бонапартистом?

1 Волкогонов Д. Сталин. Кн. 1. М., 1996. С. 539.


Примаков, Фельдман и Корк каялись безо всяких оговорок. Что касается Тухачевского, Уборевича и Якира, они тоже признавали свою вину в заговоре, отрицая только некоторые эпизоды обвинения. Как и в письме Якира Сталину, все они теперь унижались перед вождем, просили снисхождения за предательство.

Частичное признание вины симптоматично. Якир и Уборевич каялись в заговоре, но категорически отрицали участие в шпионаже, а Уборевич — еще и во вредительстве. Якир участие во вредительстве вообще-то не отрицал, но на конкретные вопросы Блюхера отвечал путано и неконкретно. Да и Тухачевский, который сна чала признал шпионаж, на суде уклончиво отвечал, что не знает, можно ли это считать шпионажем. Ведь речь шла о служебных контактах с немецкими офицерами. Пришлось даже подправлять стенограмму его выступления, подставляя к слову «генеральный штаб» (имелся в виду советский) слово «японский». Фельдман также убеждал суд, что если что-то и сообщил лишнего иностранцам, то это «пустяковые сведения».

Если невиновны полностью, то возможно два типа поведения: все отрицать в надежде разоблачить провокацию следствия перед товарищами по оружию, либо все признавать, надеясь заслужить этим себе жизнь. На процессе военных не то и не другое.

Тухачевский и на суде придерживается «тактики спеца». Буденный отметил, что «Тухачевский пытался популяризировать перед присутствующей аудиторией на суде как бы свои деловые соображения...». Тухачевский и Буденный даже поспорили о роли танков в предстоящей войне. При чтении обвинительного заключения Тухачевский качал головой, показывая своим видом, что, как писал Буденный, «все это не со всем правда, не соответствует действительности... хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного»1. «Все это не совсем прав да», дает понять Тухачевский, признаваясь в подготовке переворота, вредительстве и пораженчестве. Не со всем.

В своем выступлении Примаков нанес удар прежде всего по Троцкому: «Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволюционные элементы... Для какой цели? Для восстановления капитализма. Путь один — ломать диктатуру пролетариата и заменять фашистской диктатурой». Он высказал еще одну идею, которая последнее время волновала Сталина, — многонациональный состав коммунистической элиты способствует установлению связей с враждебным внешним миром. Озвучивая эти опасения, Примаков говорил: «Люди, входящие в за говор, не имеют глубоких корней в нашей Советской стране потому, что у каждого из них есть своя вторая родина....»2 Те, кто инструктировали Примакова, не замечали, что этот шовинистический акцент роднил коммунистический тоталитаризм как раз с фашизмом.

В ночь на 12 июня генералы были расстреляны. Некоторые перед расстрелом кричали «Да здравствует коммунизм» и даже «Да здравствует Сталин!» Они проходили проверку до конца.

Уже 20 июня было арестовано 980 офицеров, в том числе 29 комбригов, 37 комдивов и 21 комкор.

Итак, характер признаний военных на следствии и процессе 1937 г. не дают оснований для утверждения о полной фальсифицированности процесса. У Сталина были основания опасаться военного переворота на начальном этапе разгрома партийных кланов. Военным было что скрывать от него. Однако если бы дело было только в этом, механизм репрессий в армии укладывался бы в планы февральско-мартовского пленума.

1 Военные архивы России. С. 55.

2 Цит. по: Викторов Б.А. Указ. соч. С. 233.


Но события апреля—июня 1937 г. наводят на мысль, что Сталин наносил не превентивный удар, а парировал внезапно обнаруженную смертельную опасность.

И это имело решающее значение для судеб страны. Чтобы обеспечить свою стратегию создания монолитного индустриально организованного общества, Сталин до апреля 1937 г. методично проводил «антитеррористическую операцию», которая должна была за вершиться разрушением бюрократических кланов (прежде всего Ленинградского, Азово-Черноморского, некоторых отраслевых). Однако тотальное уничтожение партийных кадров пока не требовалось. Враждебные силы были идентифицированы и взяты на при цел: бывшие оппозиционеры, лидеры нескольких партийных кланов.

Внезапная «угроза с тыла» доказала Сталину и его ближайшему окружению: оппозиционное движение организуется гораздо быстрее и шире, чем казалось. Даже «неправовые» методы расследования НКВД не позволяют разоблачить врагов, обступающих со всех сторон сталинскую олигархию. Самосохранение власти и стратегии диктовало единственный выход — тотальный социальный террор, кровавая чистка всех потенциально опасных социальных групп, удары не по конкретным целям, а по площадям. Погибнут тысячи невиновных, но и заговорщики не выживут.


 ОГЛАВЛЕНИЕ

БЕЗ ВОЖДЯ. НЕМНОГО АЛЬТЕРНАТИВНОЙ ИСТОРИИ

История знает сослагательное наклонение. Иначе это — слепой фатализм. Когда мы оцениваем историческую личность, то невольно держим в голове альтернативные сценарии истории. Если бы Ленин прожил дольше... Если бы Сталин был свергнут в 1937 году...

Самые распространенные сценарии (они же и самые наивные) — прямолинейны и однозначны. Многие «шестидесятники» уверены, что если бы удалось избавиться от Сталина в 20-е — середине 30-х гг., то страна добилась бы гораздо больших экономических успехов без жертв и разрушений, сочетала бы все достижения социализма, демократии и рынка, а в Европе воцарились бы мир и процветание. Столь же «убедительны» и сценарии сталинистов, которые убеждены — проживи Сталин дольше (до ста лет?) или унаследуй его власть настоящий сталинист (на эту роль выдвигается Берия) — СССР жил бы и процветал без всяких кризисов, партноменклатуры и национальных конфликтов. В общем, стал бы раем на земле на веки вечные. Но так не бывает...

Персонажи трагедии 1937 года — не застывшие статуи. Живые участники событий действовали на пересечении исторических альтернатив. От них зависело, как пойдут события. И оценить их деяния можно, только если оценить, куда мог направиться поток событий, если бы Сталину не удалось удержаться в Кремле.

В 30-е гг. власть Сталина висела на волоске. В 1930—1931 гг. в стране сложилась революционная ситуация. Если бы крестьянские восстания нашли своего вождя или вождей, умелых организаторов, если бы городские массы протестовали чуть решительнее... Карательная машина коммунистов принимала превентивные меры. Их оказалось достаточно. Но в 1930 г. этот исход был еще неизвестен. Антибюрократическую революцию ожидали — кто с надеждой, кто с ужасом. Революция сорвала бы Пятилетку, но не сняла бы индустриализацию с повестки дня. В стране не было политических сил, которые выступали против социального государства и инвестиций в промышленность.

Сегодня мы знаем, что новый Февраль 1917 г. не грянул в СССР. Причины этого — не только в организованном сопротивлении режима, но и в настроениях широких масс, уже переживших опыт кровавой Гражданской войны. Однако социальная ломка 1929— 1933 гг. оставила после себя напряженность и недовольство. Призрак революции продолжал витать над страной. Миллионы «маленьких людей» были готовы в случае ослабления режима выместить свои беды на правя щей элите. Нужно было вывести страну из этого положения, успокоить людей, улучшить их жизнь. И коммунистическая элита тоже хотела жить по-человечески. На повестку дня встал переход от тоталитаризма к более умеренному авторитарному режиму, с расширением роли правовых гарантий для личности, для социальных групп, в том числе групп правящей элиты. Такой режим предполагает постепенное размежевание правящей эли ты на все более влиятельные кланы, возрождение гражданского общества. Этот путь наша страна проделала в 50—80-е гг. Отказ от сталинской системы обеспечил расцвет советской культуры, не помешал продолжить индустриализацию, расширить сферу влияния СССР, но с меньшими, чем раньше, жертвами. Был ли период 1937—1956 гг. потерянным для страны? Как развивалась бы страна, если бы в 1934—1937 гг. Сталин был бы от странен от власти?

Июньский пленум 1937 г. проходит под охраной сотрудников НКВД, которые подчиняются Ягоде, военных подразделений, верных Тухачевскому, Фельдману и Корку. Указание одно — обеспечить порядок и быть верными Центральному комитету. А члены ЦК на заседании бросают в адрес Сталина, Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Ворошилова гневные обвинения. Те защищаются, как могут, но их перебивают с мест — как это принято на пленумах того времени, не дают говорить. Голосуется предложение: вывести из ЦК, может быть, арестовать.

Что дальше? Картина, которую рисуют авторы, придерживающиеся державной идеологии и симпатизирующие Сталину, мрачна: «Если бы они взяли власть — что бы было? Это мы тоже можем себе пред ставить. Борьба группировок, свара у опустевшего трона и в лучшем случае приход нового диктатора, а в худшем — то, что мы имеем теперь, но с Гитлером у границ». И наконец, самое страшное — приход к власти Троцкого, «вокруг которого сплотилось все, что было антисталинского в государстве»1. Ну что, страшно?

Конечно, можно считать, что ситуация конца 90-х гг. — это самое страшное. Но уверенность в том, что устранение Сталина привело бы к скачку сразу в 90-е гг., выглядит антиисторично. Задача модернизации и внешняя угроза достаточно консолидировали общество, и только зрелость индустриальной системы, ее кризис могли привести к событиям, аналогичным Перестройке2. Смена стадий общественного развития имеет свою логику. После смерти таких деятелей, как Иван Грозный, Петр I и Сталин, борьба его наследников за власть в течение ближайших лет не приводила к распаду страны и Смуте. «Свара у опустевшего трона» не мешала народу жить. А при сохранении сталинского режима та же свара за трон привела к гибели сотен тысяч людей и трагедии миллионов.

В случае отстранения от власти Сталина и его окружения развитие страны шло бы в том же направлении, как после смерти Сталина и отстранения от власти Берия, Молотова, Маленкова и Кагановича в 1953-1957 гг.

А что же делать с Гитлером у границ? Позвольте, у каких границ? В 1937 г. Германия находилась в пределах Версальского договора. Сталин и Гитлер еще не поделили Восточную Европу, еще не создали советско-германскую границу. Так что перед новым руководством стояли бы не только угрозы, но и внешнеполитические возможности — в том числе упущенные Сталиным в 1937—1941 годах.

1 Колпакиди А., Прудникова Е. Указ. соч. С. 427.

2 Подробнее см.: Шубин A.B. Золотая осень или период застоя. СССР в 1975-1985 гг. М., 2007; Шубин A.B. Парадоксы Перестройки. Неиспользованный шанс СССР. М., 2005.


И наконец, «самое страшное» — Троцкий. Мы уже видели, что нет никаких признаков сплочения именно вокруг Троцкого «всего антисталинского». В случае прихода к власти коалиции большевистских вождей Троцкий оказался бы не в центре, а на левом фланге этой коалиции. При всем уважении к Троцкому товарищи по партии оставили бы себе наиболее важные посты руководителей экономики, вооруженных сил и внешней политики. На долю Троцкого осталось бы какое-то одно направление деятельности или удел влиятельного диссидента. Впрочем, Троцкий в 30-е годы не предлагал ничего особенно страшного для СССР и его населения, его демонизация навеяна скорее речами Вышинского, чем планами самого Льва Давыдовича.

Шансы на возвращение к власти более умеренных лидеров партии были значительно реальнее, так как за ними стояли реальные интересы внутри страны. По мнению Р. Конквеста, «можно было представить себе ситуацию, при которой Киров, Куйбышев, Орджоникидзе сидели бы в Политбюро с Бухариным и Пятаковым, может быть, даже и Каменевым, осуществляя умеренную программу»1. Такая перспектива не кажется столь уж неправдоподобной, если вспомнить, что в 50-е гг. режимы в Польше и Венгрии были возглавлены людьми, прежде репрессированными. Учитывая разный интеллектуальный уровень лидеров оппозиции и членов Политбюро начала 30-х гг., можно допустить, что в случае отстранения от власти Сталина и его ближайших сподвижников либо их гибели новому руководству было бы трудно обойтись без видных оппозиционеров (тем более, что жизнь во многом под твердила их правоту).

1 Конквест Р. Указ. соч. Т. 1. С. 66.


Напуганные террором, поправевшие лидеры партии могли, как в 1953 г., устранить с арены наиболее опасных «товарищей» (Сталина и его преданных со ратников, потом, может быть, и Троцкого). Но затем из чувства самосохранения лидеры бюрократических кланов и фракций отказываются от практики уничтожения политических противников. Это произошло в СССР в 1957 г. Это вело к плюрализму хотя бы в партии, а потом — в обществе.

Социально-экономический курс правых коммунистов — это не «шоковая терапия» либералов, а осторожные реформы, основанные на сочетании рынка и государственного регулирования. Эта политика требу ет соответствующих кадров, возвращения в общественную жизнь «недобитых» спецов.

Несомненным достижением переворота 1937 г. стало бы сохранение человеческого потенциала страны от бойни, которая развернулась в середине 1937 года.

Эпоха «великих потрясений» 1917—1956 гг. завершилась во времена «оттепели», после перехода от тоталитаризма к более умеренному авторитарному режиму, с расширением роли правовых гарантий для личности, социальных групп, групп правящей элиты. Для сталинистов «оттепель» — время крушения надежд. Хрущев «развалил все, что только можно», при Хрущеве «лишенная сильного управления экономика начинала разваливаться, а психологический удар, нанесенный XX съездом, надломил народ»1. Вот этот «над ломленный» народ и эта «разваливающаяся» экономика обеспечили во второй половине 50—60-х гг. резкий рост промышленного производства, массовое жилищное строительство, внедрение новых технологий, включая газификацию и освоение космического пространства2. Даже с точки зрения «мощи державы» Ста лин отстает от Хрущева. Ведь у Сталина не было военной базы на Кубе, под самым носом США. Отказ от сталинской системы обеспечил расцвет советской культуры, не помешал продолжить индустриализацию, расширить сферу влияния СССР, но с меньшими, чем раньше, жертвами.

1 Прудникова Е. Указ. соч. С. 467—468.

2 Эти известные реалии опровергают сталинистский миф. Но, разумеется, хрущевское десятилетие не было исключительно временем процветания. Как и любой исторический период.


Но в 30-е гг. советская система еще не закрепилась настолько, как в 50-е годы. Победа оппозиции в 1937 г. могла создать вариант социально ориентированной экономики, а могла привести к дальнейшей либерализации, к настоящему «термидору», «обуржуазиванию» страны. А это возрождает разочарование и сопротивление под лозунгом «За что боролись?!» Значит — со раняется горючий материал социальной нестабильности, который Сталин сумел утилизовать и сделать горючим в топке модернизации.

Таково «сослагательное наклонение». Но Сталин всегда опережал своих противников. Он не боялся случайно уничтожить тех, кто в реальности не решился бы на сопротивление ему. Столкнувшись с угрозой (реальной или потенциальной), вождь нанес «удары по площадям» и таким образом в корне ликвидировал опасность своей власти.


ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава IV.  УДАРЫ ПО ПЛОЩАДЯМ

Решившись нанести «удары по площадям», Сталин вынужден был отказаться от многих своих старых планов. Задача разгрома целых блоков правящей элиты означала, что какое-то время некому будет управлять хозяйством страны (в условиях бюрократизации экономики это означало паралич). Чистка «зараженных» кадров армии, дипломатии, Коминтерна и разведки означала, что во внешней политике теперь придется вести себя гораздо осторожнее. СССР был вынужден значительно ослабить свое вмешательство в Испании. Начался глубокий кризис политики Народного фронта — союзники коммунистов социалисты увидели в действиях Сталина признаки фашизма. «Имидж» СССР в среде западноевропейских интеллектуалов серьезно пострадал. Но внутриполитические ставки Сталина были важнее всех этих потерь. У него оставался единственный шанс провести свою стратегию — уничтожить все, что могло оказывать сопротивление тотальной управляемости из центра.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЭПИДЕМИЯ

Разгром военных обеспечил Сталину достаточный перевес сил для разгрома партийных кланов. В мае 1937 г. были схвачены первые не участвовавшие во фракциях и уклонах члены ЦК, начались массовые аресты партаппаратчиков в Ленинграде, а затем и по всей стране. Попытки сопротивления и протеста уже не имели под собой «материальной силы» и пресекались.

Партийных аппаратчиков, связанных с ними представителей интеллектуальной элиты и просто случайных людей сотнями тысяч ставили к стенке и отправляли на гибель в лагеря. Чистка развивалась, как эпидемия, по каналам распространения слухов, дружеских и родственных связей. Арест брата, старого товарища или человека, с которым раньше делился информацией, означал смертельную угрозу. Страх атомизировал элиту общества, связи обрывались, общение прекращалось, каждый чиновник теперь мог взаимодействовать только с подчиненными, с вышестоящим начальником (официально) и со Сталиным, которому всегда можно было написать донос на начальника.

Покончив с «ядром военного заговора», Сталин нанес удар по политическому штабу своих противни ков. 11 июня был арестован и в октябре расстрелян Шеболдаев. На пленуме ЦК 23—29 июня из ЦК был исключен 31 член. Некоторые были уже арестованы. В. Роговин заметил, что «большинство из этих двадцати шесть человек на предыдущем пленуме не выступали и не бросали реплик; несколько человек выступили лишь по настоятельному требованию Ежова и других сталинистов»1. Нейтралитет в развернутой Сталиным борьбе был признаком ненадежности.

И действительно, арьергард партийных кланов предпринял отчаянную попытку подвергнуть критике политику сталинского террора. Нарком здравоохранения Г. Каминский выступил против предоставления чрезвычайных полномочий НКВД и заявил: «Так мы перестреляем всю партию»2. Каминского поддержал заведующий политико-административным отделом ЦК ВКП(б) И. Пятницкий, который также выступил против продления чрезвычайных полномочий НКВД, который ими злоупотребляет, против расстрела Бухарина, Рыкова и других «правых». Достаточно исключить их из партии, чтобы нейтрализовать их оппозиционную деятельность, но можно использовать их опыт в народном хозяйстве3.

1 Роговин В. 1937. С. 440.

2 Пятницкий В. Заговор против Сталина. М., 1998. С. 61.

3 Там же. С. 62.


Выступление Пятницкого и Каминского по вер сии, исходящей от референта Постышева, поддержали около 15 членов ЦК и кандидатов (Чудов, Хатаевич, Любченко и др.), с которыми Пятницкий совещался накануне. Эта версия подтверждается тем, что 29 июня ЦК провел «внеплановые» исключения из своего состава только что разоблаченных контрреволюционе ров — Чудова, Кодацкого, Павлуновского, Струпе1. Каминский был исключен еще 26 июня. Хатаевич сразу после пленума был арестован по дороге домой, Любченко покончил с собой. Пятницкий был арестован 7 июля.

Пятницкий считал, что Сталин знал о предвари тельном совещании членов ЦК от секретаря Мособл совета Филатова2. Однако поведение Сталина показывает, что выступление было для него скорее всего неожиданным.

1 Там же. С. 57, 65-66.

2 Там же. С. 66.


Сталин прервал заседание и собрал членов Полит бюро, чтобы обсудить ситуацию. По рассказу Кагановича, было решено просить Пятницкого взять заявление назад с обещанием его лично простить (на Каминского это не распространялось). Уговорить его не удалось, и на следующий день Пятницкому были предъявлены обвинения в том, что он был осведомителем царской охранки. На этом основании Пятницкому вынесли политическое недоверие (против голо совала Крупская, Литвинов и, возможно, Стасова)1.

Сталину быстро удалось взять ситуацию под контроль — прежде всего из-за того, что партийночиновничье «болото» уже было деморализовано предыдущими арестами и не имело никакой опоры в силовых структурах. После разгрома военных сила явно была на стороне Сталина и Ежова. Никто не мог защитить оппонентов ЦК от наводнивших здание заседания пленума сотрудников НКВД, даже если бы оппозиция каким-то чудом теперь набрала большинство. По ходу пленума участники этой последней оппозиции были исключены из ЦК и вскоре арестованы. НКВД получил чрезвычайные полномочия, в том числе и на применение пыток к подследственным.

Теперь Сталин приступил к систематическому разгрому бюрократических кланов, независимо от того, были ли у него прежде претензии к их лидерам. В регионы выезжали комиссии во главе с кем-нибудь из членов Политбюро. Эти карательные экспедиции тщательно охранялись — к возможности сопротивления относились серьезно. Прибыв на место, представитель Вождя проводит пленум обкома, на котором снимал с постов прошлое руководство, арестовывая его практически поголовно.

1 Там же. С. 64-65.


Иногда удары по региональным штабам приходи лось наносить несколько раз, прежде чем Сталин при ходил к выводу, что они стали вполне послушными. Так, в марте—июне 1937 г. на Украине шла чистка от кадров, связанных с отправленным в Куйбышев секретарем ЦК КП Украины П. Постышевым (на февральско-мартовском пленуме его обвинили в попытке защищать своих людей от НКВД). Однако важное дело террора нельзя было отдавать на откуп местным руководителям. В августе в Киев прибыли Молотов, Хрущев и Ежов, которые попытались снять с постов руководителей Украины Косиора и Петровского. Украинский ЦК не согласился с предложениями эмиссаров центра. Сталин вызвал руководителей строптивой организации «на ковер» в Москву. Однако выясни лось, что киевские начальники уже не решаются вы ступать против террора, а хотели бы проводить его сами, так как лучше знают кадры. Хорошо. Сталин поручил Косиору «дочистить» Украину. ЦК КПУ был уничтожен почти полностью. Преемник Постышева был арестован, затем был арестован его преемник, а затем — и его. А Косиора и Чубаря взяли в Москву на повышение (что оказалось дорогой на эшафот). Продолжить чистку Украины поручили Н. Хрущеву, который до этого чистил Москву.

Клановые противоречия были дополнительным стимулом для разоблаченных противников Сталина, чтобы «сдать» заодно и собственных недругов.

Чистка волнами охватывала регион, доходя до самой глубинки. Так, первый секретарь Западной области И. Румянцев, чтобы не выглядеть отстающим в борьбе с врагами народа, после февральско-мартовского пленума дал команду разоблачить руководителя одного района. Жертвой на заклание выбрали первого секретаря Вельского райкома Ковалева. Разрешение «разорвать» хозяина района вызвало бурный энтузиазм его подчиненных. Местный руководитель был таким же деспотом, как и «хозяин» другого уровня. Ковалеву вспомнили все издевательства над подчиненными и населением, после чего заклеймили его как «троцкиста». Но когда райкому предложили нового начальника, «спущенного» из Смоленска, райком воспротивился и попросил назначить человека из местных. В мае первым секретарем Вельского райкома стал его член Карповский. Румянцев уже готовил рас праву со строптивым райкомом, но в июне его самого разоблачили как сообщника генерала Уборевича (Западная область входила в одноименный военный округ, которым командовал Уборевич). В области началось избиение «румянцевцев». Карповский, который все это время был занят разгромом «ковалевцев», тоже был объявлен «румянцевцем» и «троцкистом», после чего обезлюдевший район возглавил бывший секретарь Козельского райкома Галкин1. Ему повезло — широкомасштабная чистка докатилась до Козельска позднее, чем до Белого.

Разгромив Саратовский обком, Андреев и Маленков докладывали Сталину о его недавних руководите лях: «Установлены новые факты в отношении Криницкого и Яковлева — проведение ими через обком явно вредительских мер по сельскому хозяйству, прямая защита изобличаемых правых и троцкистов и да же вынесение решений обкома, реабилитирующих изобличенных врагов»2. Из этого доклада видно, в каком направлении наносится удар. Вредительством объявляется то, что раньше считалось халатностью и головотяпством, — хозяйственные и технические ошибки. И особенно — попытка защитить свои кадры от избиения, остатки иммунитета. Сталину и его ближайшим соратникам было враждебно любое отклонение от пунктуального исполнения воли центра. Идет полная индустриализация кадров, превращение их в стандартные детали, лишенные собственной воли. Малейшее отклонение от стандарта ведет к отбраковке дета ли. И не в отставку, где опальные чиновники могут плести нити заговоров, а на уничтожение — в лагеря или под расстрел.

1 Фэйнсод М. Указ. соч. С. 152—156.

2 Советское руководство. Переписка. С. 364.


Однако, чтобы достичь такого идеала, не имея времени на подготовку кадров, да еще быть уверенными в их «надежности», людей приходилось перебирать тысячами. Новые административные кадры выдвигались из среды тех кругов, против которых велась борьба, поэтому машина репрессий должна была уничтожить несколько слоев руководителей, прежде чем аппарат мог считаться перестроенным. «Погромив» руководителей, принадлежавших к клану арестованного «барона», их нужно было кем-то заменить. Так, разгромив Воронежский обком, Андреев докладывал Сталину, что новый первый секретарь (переброшенный с орловщины и таким образом оторванный от собственно го клана) пока работает один, подбирает людей, которых потом «изберут» в обком. Откуда взять этих новых людей? Но есть тысячи партийцев, которые были исключены из партии предыдущим руководством. Не сколько месяцев, а то и лет эти люди находились между жизнью и смертью. На ком-то было политическое клеймо, кто-то был виновен в «моральном разложении» или злоупотреблениях. Часть исключенных по давали апелляции. Они были настроены враждебно к «разоблаченному» местному руководству, оторваны от бюрократических кланов. Из этих маргинальных коммунистов можно было сформировать свое руководство. Но в случае чего вскорости и расстрелять не оправдавших доверие. Несмотря на отсутствие подготовки и знаний, массы низовых партработников (кто пережил чистку) перемещались на несколько ступенек вверх по бюрократической лестнице. Обязанные террору своей головокружительной карьерой, эти люди станут верной опорой Вождя. Хорошим кадровым резервом считались работники НКВД. Но пока у них было много работы.

Чтобы у чиновников раньше времени не возникло понимания, насколько тотальна чистка, каждому уничтожавшемуся клану присваивался политический «псевдоним», характеризующий членов группы как врагов Советской страны. Поскольку основателями клановых групп нередко были еще «легендарные» со ратники Ленина, это иногда приводило следователей к парадоксальным историко-политическим выводам. Так, «раскручивая» дело Польской организации войсковой, ежовские кадры «разоблачили» самого Дзержинского. Допрашивая арестованного работника НКВД М. Шрейдера, следователи разъясняли, что не нужно теперь ссылаться на традиции ЧК времен «Железного Феликса»: «Случайно ли получилось, что Дзержинско го, когда он находился в Варшавской цитадели, не казнили? И наконец, Ленин и Сталин были им обмануты. По крайней мере, сейчас мы располагаем таки ми материалами»1. «Была ли это идея Сталина? — комментирует Л. Наумов, — Может, и нет, иначе предательство Дзержинского упоминалось бы на процессе 1938 г.»2. В то же время Сталин и не препятствовал «творчеству» подобного рода, по крайней мере, до завершения Большого террора. Не важно, как будет решена задача устранения в теле господствующей касты разнообразных кланов и группировок. Вот кадры Дзержинского получили название «Польская организация войсковая», даже если они и не были поляками. Каждая реально существовавшая группировка или клан должны были получить политическую этикетку, которая обосновывала уничтожение.

Однако, желая уничтожить кланы, Сталин в действительности укрепил их. Л. Наумов пишет о сотрудниках НКВД: «Если кругом «враги с партийными билетами в кармане», если «сегодня тебя, а завтра меня», как определить, кто враг, а кто нет. Только если ты знаешь человека давно, если он проверен лично, есть некоторое основание его «честности», «надежности» и, значит, «безопасности». А что значит: «знал давно», «проверен делом» — служили вместе в 20-е — начале 30-х, т.е. — относятся к одному клану»3. Часть кланов была уничтожена, но те, что сохранились, — окрепли.

1 Шрейдер М. НКВД изнутри: записки чекиста. М., 1995. С. 217.

2 Наумов Л. Указ. соч. С. 73.

3 Там же. С. 81.


Получилась не ликвидация клановой структуры, а ее укрупнение.

Суть Большого террора, направленного в том числе против тысяч чиновников, заключалась не в разрушении, а в укреплении бюрократической структуры и ее господства.

Решившись на удар по чиновничеству, Сталин не забыл и «маленького человека». Все социальные группы, в которых зрело недовольство, делились на живых и мертвых — на потенциальных Николаевых и верных Сталину Николаенко.

Николаенко была исключена в Киеве из партии при Постышеве, а теперь восстановлена. «Николаенко — это рядовой член партии, — говорил Сталин. — Она — обыкновенный «маленький человек». Целый год она подавала сигналы о неблагополучии в партий ной организации в Киеве, разоблачала семейственность, мещанско-обывательский подход к работникам... засилье троцкистских вредителей. От нее отмахивались, как от назойливой мухи. Наконец, чтобы отбиться от нее, взяли и исключили ее из партии...»1 Сталин направил массы рядовых «Николаенко» против партийной элиты и таким образом ослабил недовольство правящим центром. Миллионы людей на массовых митингах требовали расстрела «шпионов и убийц», и большинство — вполне искренне. Доносительство стало повальным. Объяснением всех житейских проблем стали происки «врагов». Это позволяло превратить миллионы потенциальных Николаевых в Николаенко, направить гнев недовольных с централь ной олигархии на региональную бюрократию.

Раз уж Сталин готов пожертвовать партийно-хозяйственной элитой ради «великой цели», то тем более не должно быть пощады остаткам враждебных слоев.

1 Большевик. 1937. № 7. С. 24.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ВЫЖЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ

Сталин наметил несколько социальных «площадей», которым предстояло превратиться в «выжженную землю». 2 июля 1937 г. Политбюро направило секретарям обкомов, крайкомов, ЦК республиканских компартий телеграмму: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшиеся в свои области, — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.

ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в рай оны по указанию НКВД.

ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок пред ставить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, ровно как и количество подлежащих выселению»1.

9 июля было указано создать на местах чрезвычайные тройки, которые и будут решать судьбу людей.

31 июля Политбюро расширило список социальных категорий, подлежавших уничтожению: бывшие кулаки, ведущие антисоветскую деятельность, бывшие члены оппозиционных партий, антисоветские элементы, содержащиеся в тюрьмах, уголовники. Расстреливались также бывшие члены оппозиций и вообще подозрительные элементы.

1 Труд. 1992. 4 июня.


Если уж Сталин решился уничтожить целый слой потенциальных инакомыслящих в своей партии, то что было ждать практически явным инакомыслящим — носителям левых взглядов, альтернативных официальным — эсерам и меньшевикам. Материалы НКВД о ссыльных эсерах пестрят цитатами из их разговоров, которые кардинально расходятся с тенденцией следствия. Эсеры — это не террористы и подручники кулаков и зарубежных спецслужб, а заступники народа, внимательные критики сталинской политики и пропагандисты, которые ведут работу по восстановлению организационных связей. Более того, они даже — сторонники сохранения колхозов и превращения их в на стоящие самоуправляющиеся хозяйства: «Мы крестьянская, а не кулацкая партия. И с точки зрения обще крестьянских интересов (а эти интересы — есть интересы всей страны) необходимо вести упорную борьбу за то, чтобы в колхозы, теперь господствующую форму организации крестьян в деревне, внести живую струю, освободить их от бюрократической опеки коммунистов. Здесь лежит центральная задача нашей эсеровской работы...

Недовольный большевиками интеллигент, недовольный коллективизацией, проводимой коммунистами, крестьянин, недовольный общественными нагрузками, подписками на заем, стахановскими выкрутасами, ведущими в большинстве к снижению заработной платы, рабочий — вот из кого должны состоять наши кадры»1. Такая пропаганда несла не меньшую угрозу режиму, чем «фронда» партийных чиновников. И если уж Сталин решился бить по площадям, то осколки гражданского общества предстояло выкорчевать полностью.

1 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937—1938. С. 62.


Удар по потенциальной некоммунистической оп позиции был важен еще и в связи с предстоящими выборами. Если внутрипартийная оппозиция действо вала теневым образом через установление контроля за властными рычагами и силовыми структурами, то бывшие представители оппозиционных партий, религиозные круги, кулаки и др. недовольные, но опытные люди теоретически могли использовать выборы 1937 г. или хотя бы скомпрометировать их своими попытка ми зарегистрироваться в качестве кандидатов, которые пришлось бы грубо пресекать (понятно, что никто не собирался всерьез допускать бывших эсеров и меньшевиков даже в кандидаты в депутаты, не то что в советы).

С 5 по 15 августа в каждом регионе предстояло начать операцию массовых арестов и расстрелов, которую закончить в четырехмесячный срок, то есть к концу года.

На основании информации о количестве «антисоветских элементов», поступившей с мест в Москву, регионам «доводились» лимиты по каждой из двух категорий. Всего было предписано арестовать 259 450 чело век, из них 72 950 расстрелять. Затем эти лимиты увеличивались. К концу 1938 г. по этой операции было арестовано около 400 тыс. человек. При таких темпах работы тройки не вникали в суть дела и выносили решения из личных предпочтений и социальных признаков. Опыт был еще со времен «красного террора».

Решения о «массовых операциях» доказывают, что уничтожение тысяч людей, на деле не причастных к оппозиционной деятельности, не было вызвано инициативой и злоупотреблениями НКВД. О.В. Хлевнюк считает: «Утверждения о высокой степени автономности и бесконтрольности местной репрессивной инициативы кажутся преувеличенным». Это подтверждают и «материалы руководящих инстанций, в том числе «особые протоколы» заседаний Политбюро, в которых фиксировались решения о проведении репрессивных акций. Основываясь на этих документах, можно утверждать, что «чистка» 1937—1938 гг. была целенаправленной операцией, спланированной в масштабах государства. Она проводилась под контролем и по инициативе высшего руководства СССР... Даже короткое перечисление далеко не всех акций, составлявших то, что известно как «большой террор», дает основания для вывода о сугубой централизации массовых репрессий. Это не означает, конечно, что в репрессивных операциях 1937—1938 гг., как и во всех других государственно-террористических акциях, не присутствовала известная доля стихийности и местной «инициативы». На официальном языке эта стихийность называлась «перегибами» или «нарушениями социалистической законности». К «перегибам» 1937— 1938 гг. можно отнести, например, «слишком большое» количество убитых на допросах или превышение местными органами лимитов на аресты, установленные Москвой, и т.д. (Например, по неполным данным, тройка НКВД Туркмении осудила с августа 1937 по сентябрь 1938 г. 13 259 человек, хотя имела лимиты лишь на 6277 человек.) Однако подобная «стихийность» и «инициатива» местных властей была запланирована, вытекала из сути приказов из центра, из на значения на первые роли в НКВД жестоких исполнителей и пресечения малейших попыток противодействовать террору»1.

Известная степень автономии местным карателям предоставлялась: они могли сами решать, кто будет расстрелян, кто отправится в лагеря, а кого, в виде исключения, не тронут. Цель Сталина заключалась в том, чтобы дезорганизовать социальную базу сопротивления, конкретные судьбы незнакомых людей его не волновали.

1 Хлевнюк О.В. Политбюро. С. 188, 193.


Отчетность НКВД фиксирует те цели, по которым наносился массированный удар: контрреволюционные организации и политические партии (то есть известные в прошлом как троцкисты, правые, эсеры, меньшевики, анархисты, кадеты монархисты, ТКП, децисты, шляпниковцы, мясниковцы), «члены национал. К.-р. организаций» (то есть люди, пострадавшие в хо де удара по национальным кадрам, которые подозревались в связях с «исторической родиной» или с националистами), террористы, диверсанты, вредители (среди них часть — люди, действительно виновные в авариях, которым теперь придавалась политическая квалификация), фашисты, белогвардейцы, шпионы (здесь опять многие пострадали в связи с национальной принадлежностью — например, около 6 тысяч «иранских шпионов»), участники повстанческих организаций, агитаторы, церковники и сектанты1.

В 1937 г. произошел еще один всплеск религиозных гонений. В 1937 г. было арестовано до 136 900 священников, расстреляно — 85 300. Однако удар по священникам (в отличие от удара по эсерам и меньшевикам) не был тотальным. Руководство православных церквей — и РПЦ, и обновленцев, продолжало спокойно жить и работать. Целью НКВД были не священники как таковые, а те из них, которые вели беседы с при знаками оппозиционности или пали жертвой местных чекистов, которые были вольны выбирать — кем заполнять квоты на арест и расстрел. Характерно, что если антицерковная ретивость властей вызывала от крытое недовольство населения, сталинский гнев обращался на чиновников. Так, осенью 1938 г. было принято решение о закрытии церкви в с. Черная заводь Ярославской области. Прибывших чиновников встретила толпа «в 500—600 человек, которая, встав у церкви, категорически заявила приехавшим: «Снимать колоколов не дадим, а если посмеете приступить к снятию колоколов насильственным путем, то учиним расправу».

1 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937—1938. С. 659-660.


При малейшей попытке представителей района подойти к церкви в толпе начиналось движение и раз давались провокационные выкрики: «Караул, бьют, грабят», «пьяные бандиты приехали», «бейте их» и т.д.

Активная церковница БАУЛИНА К.П. с паперти церкви призывала верующих вооружиться топорами и вилами и гнать всех приехавших, а если будут нажимать, то рубить их всех»1.

Прогнав районное начальство, крестьяне установили дежурство, и при появлении любого автомобиля, идущего по дороге из райцентра, собирали народ. Тогда райисполком пересмотрел свое решение о закрытии церкви, настаивая только на снятии колоколов, — в области был высокий план по сдаче колокольной бронзы для нужд промышленности. Однако церковная двадцатка не дала согласие и на снятие колоколов.

Дело было доложено Сталину. По итогам разбирательства Ярославский обком отменил решение облисполкома об увеличении в два раза плана сдачи колокольной бронзы, а председатель Некрасовского райисполкома был отдан под суд «за провокационное по своим последствиям решение о закрытии церкви»2. Церковные активисты, обвиненные в призывах к насилию над представителями власти, также были репрессированы.

1 Там же. С. 561.

2 Там же. С. 663.


В это время власти не ставили задачу искоренить «религиозные предрассудки» и их носителей. Сталина не волновали те священники, которые не занимались политической или околополитической пропагандой. Судьба священников зависела от настроений местных чекистов. Прежде всего под удар попадали «заштатные» священники. Они были частью среды «бывших», не нашедших места в официально санкционирован ной иерархии.

Отдельной «массовой операцией» была чистка представителей национальных меньшинств, большинство соотечественников которых проживали за пределами СССР. Использовались и депортации. Так, корейцев переселили подальше от границ захваченной японцами Маньчжурии, чтобы не шпионили в пользу Японии. Недоверие к расовым меньшинствам не знало пределов: на Сахалине, например, японскими шпионами были объявлены почти все грамотные представители коренного населения.

Одновременно режим заботился и о том, чтобы со мнение в правильности курса Сталина не возникло позднее. Вождю было важно, чтобы не воскрес альтернативный коммунизм, подобный троцкизму. Сам Троцкий был скомпрометирован тяжелыми обвинениями на политических процессах, но упорно доказывал в зарубежной прессе абсурдность обвинений Стали на. Однако пока он был нужен как символ единого руководства всеми заговорами. Только 20 августа 1940 г., по завершении чистки и в преддверии советско-германского столкновения, Троцкий был убит агентом Коминтерна. Одна из возможных причин его устранения — планы Сталина распустить Коминтерн. Троцкий не должен был перехватить эту «марку».

Но со временем идейные коммунисты могли прийти к тем же выводам, что и «выкорчеванная» оппозиция. Сталин внимательно следил за ходом мыслей партийных интеллигентов и уничтожал всех, кого по дозревал в оппозиционных взглядах.

Были уничтожены выдающийся режиссер, идейный коммунист В. Мейерхольд (к его делу мы вернемся), писатели и поэты, критиковавшие Вождя даже с помощью намеков например, Б. Пильняк и О. Мандельштам, ведущий коммунистический журналист М. Кольцов и т.п.

Творчества непартийной интеллигенции, не участвовавшей в идейной борьбе, Сталин не опасался — сохранил жизнь выдающимся русским литераторам А. Ахматовой, М. Зощенко и М. Булгакову, далеким от коммунистических взглядов. В годы террора Булга ков работал над своим величайшим произведением «Мастер и Маргарита», сам дух которого противостоял партийной идеологии. Но именно это произведение является одним из доказательств того, что, вопреки всем усилиям, сталинизму не удалось добиться полно го контроля над душами и мыслями людей.

Народное сопротивление в этот период могло носить лишь неорганизованный характер и проходить независимо от антисталинских действий и замыслов элиты. В качестве примера приведем фрагмент сообщения НКВД об обсуждении проекта конституции 1936 г.: «В колхозе деревни Михальцево на общем собрании колхозников при обсуждении проекта новой Конституции колхозник Логинов Я.С. заявил: «Что нам даст ваша Конституция. Что там написано Сталиным, так оно и будет, а не по-нашему... Есть самим нечего, а тут еще отдавай государству»... На ткацкой фабрике имени Максима Горького в целях обеспечения достаточного количества рабочих на собрании после работы двери во двор фабрики были закрыты и около них поставлен сторож. Собрание прошло формально»1. Были и более активные формы сопротивления — листовки такого, например, содержания: «Средневековый террор, сотни тысяч замученных НКВД и расстрелянных безвинных людей, лучших, преданнейших работников Советской власти — это только часть того, что еще предстоит!!!»2

1 Цит. по: Неизвестная Россия. Т.2. М, 1992. С. 273—274.

2 Хлевнюк О.В. Указ. соч. С. 245.


Насколько Сталин опасался таких выступлений? Одну из антисталинских листовок распространял физик Л. Ландау. Он был арестован, приговорен к тюремному заключению, но затем... отпущен по ходатайству академика П. Капицы. Может быть, листовка была невинна по содержанию? «Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена потоками крови и грязи... Разве вы не видите, товарищи, что сталинская клика совершила фашистский переворот... В своей бешеной ненависти к настоящему социализму Сталин сравнился с Гитлером и Муссолини... Товарищи, вступайте в Антифашистскую рабочую партию... Сталинский фашизм держится только на нашей неорганизованности»1.

После 1938 г. Сталин уже не беспокоился за судьбу своего курса. Он мог позволить себе прагматичный подход к «человеческому материалу».

Несмотря на то что против коммунистической политики осмеливались выступать незначительное количество инакомыслящих, партии так и не удалось полностью поставить жизнь граждан под свой контроль. Сохранялось влияние православия и мусульманства, в целом народной психологии, в которой отношение к коммунистическому режиму смешивалось с многовековыми стереотипами взаимоотношения с властью.

В маховик террора мог попасть любой человек, высказавший малейшую крамолу. Но все попасть не могли.

1 «Известия ЦК КПСС». 1991. №3. С. 140-147.


Разгром руководства в стране, хозяйство которой было практически полностью в руках государства, вело к экономической катастрофе. Так, Андреев докладывал Сталину из Куйбышевской области: «В глубинках накопилось очень много хлеба, который портится»1. Это было еще одним сигналом Сталину — террор нужно как можно скорее сворачивать. В январе Сталин, похоже, стал склоняться к тому, что задачи, стоявшие перед террором, уже выполнены. Вождя стала тревожить и возможность новой волны сопротивления, хотя бы из самосохранения. 11—20 января 1938 г. остатки членов ЦК собрались на «пленум». Кворум уже был арестован, даже с учетом перевода кандидатов в члены ЦК на октябрьском пленуме 1937 г. Пленум подтвердил исключение из ЦК ранее арестованных коллег. Основной вопрос повестки дня давал надежды на скорейшее прекращение террора: «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». С докладом выступил заведующий отделом руководящих партийных органов ЦК Г. Маленков — даже не кандидат в члены ЦК. Сталин демонстративно игнорировал формальные правила. Маленков рассказывал о судьбах людей, исключенных из партии в 1935—1936 гг. Комиссия партийного контроля восстановила в партии в ряде областей от 40 до 75% исключенных. В 1938 г. стали активно проверять и жалобы, поданные и в начале Большого террора. По жалобе бывшего секретаря парткома Наркомтяжпрома Капланского, поданной в июне 1937 г., была проведена проверка, которая установила, что клеветнические обвинения в троцкизме партийные органы «по существу не проверяли, не вызывали коммунистов, обвинявшихся в этом заявлении в троцкизме, не сообщали им о предъявленных им обвинениях»2. Но в 1937 г. сомневаться в обвинениях было опаснее, чем в 1938 г. предстать нарушителями правовых норм.

1 Советское руководство. Переписка. С. 389.

2 РГАСПИ. Ф.613. Оп.4. Д.44. Л.1.


К пленуму НКВД даже арестовало несколько клеветников, которые в 1937 г. участвовали в разгромах партийных организаций, обвиняя их руководителей в политических преступлениях.

Стоило лишь «копнуть», и тут же вскрылись факты «произвольных арестов». Но только в Куйбышевской области. Как повезло этим арестованным — они попа ли под первую сталинскую «реабилитацию». Куйбышевская область была выбрана в качестве образцово показательной, потому что туда был направлен украинский руководитель П. Постышев, снятый с поста за доверие к «вредителям». Теперь именно его решили обвинить в перегибах. Направленный в Куйбышев скую область А. Андреев докладывал Сталину: «При шлось арестовать несколько наиболее подозрительных, ретивых загибщиков...»1

В Куйбышеве Постышев попытался быть «святее Папы» и даже распускал райкомы, все руководство которых было арестовано. Во многих регионах партийный аппарат вычищался практически полностью, но нигде «чистильщики» не покушались на партийную структуру, которая постепенно заполнялась новыми людьми. «Новация» Постышева была подвергну та критике, сам он был обвинен в перегибах и жалко оправдывался. Каганович заклеймил Постышева, выразив общее мнение собравшихся: «Если он в Киеве не мог отличить врага от друга, если он врага принимал за друга, то этот же грех привел его к тому, что в Куйбышеве он не смог отличить друга от врага и записывает друзей во враги»2.

Героями пленума были бывшие коллеги Постышева по Украине Косиор и Чубарь (стали заместителями пред совнаркома), а также сибирский лидер Эйхе (Сталин похвалил его доклад о вредительстве в сельском хозяйстве). Вскоре они будут расстреляны. Почему?

1 Советское руководство. Переписка. С. 387.

2 Цит. по: Роговин В. Партия расстрелянных. С. 29.


Падение всех троих произошло в апреле. Иногда арест Косиора пытаются объяснить заступничеством за брата-троцкиста. Но Микоян, например, заступался за троцкиста Снегова, а остался «в фаворе». А вот Эйхе не заступался, а был арестован в то же время. Косиор потянул за собой и Чубаря.

Возможно, в это время Сталин уже готовил процесс «перегибщиков», чтобы красиво закончить террор, свалив ответственность за него на таких деятелей, как Постышев, Косиор, Чубарь, Эйхе, а в армии — Блюхер и Егоров. Но зачем нужно было присоединять к разоблаченному Постышеву трех вполне послушных лидеров? Уж не узнал ли в это время Сталин об их разговорах в 1934 г. Но перед этим финальным витком террора Сталин намеревался провести грандиозное шоу, которое должно было подвести под террор идеологический и юридический фундамент, объединить все разгромленные заговоры в единое целое.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПОСЛЕДНИЙ ПРОЦЕСС

Публичным пиком террора стал третий показательный процесс 2—13 марта 1938 г. над «правыми» (Н. Бухарин, А. Рыков) и остатками бывших троцкистов (X. Раковский, Н. Крестинский). Кроме того, на процесс были выведены видные партийно-государст венные и хозяйственные руководители, до ареста не замешанные в оппозициях (А. Розенгольц, А. Ягода, В. Чернов, С. Икрамов, А. Ходжаев, В. Шарангович, Г. Гринько, И. Зеленский, В. Иванов), три правительственных врача и еще пять человек, необходимых в качестве «подручных» заговора.

Новый процесс должен был суммировать и обобщить все предыдущие. «Головка» всех заговоров сидит теперь на скамье подсудимых, за исключением одного недосягаемого человека — Троцкого.

Комментируя процесс, Троцкий заявил: «Если все узловые пункты аппарата были заняты троцкистами, состоящими в моем подчинении, почему в таком случае Сталин находится в Кремле, а я в изгнании»1.

Сталин просто «объединил» разнородные оппозиции, противостоящие ему, и преувеличил их влияние. Эта жуткая картина должна была оправдать террор и доказать населению — против партии действовали достаточно влиятельные люди, чтобы испортить жизнь всей стране.

Третий московский процесс снова ставит проблему признаний. Спецы 1930—1931 гг. верили, что за сотрудничество им подарят жизнь, и в большинстве своем не ошиблись. Зиновьев и Каменев согласились преувеличить свои грехи в обмен на жизнь и ошиблись. Пятаков мог считать, что гибель обвиняемых в 1936 г. — трагическая ошибка, которая не повторится. Радек старался подыграть Сталину изо всех сил и по лучил сомнительный приз — жизнь в лагере. Но если в 1937 г. он мог надеяться на скорое освобождение, то после разгрома военных (веривших в вариант «спецов») шансы на свержение Сталина стремились к нулю. Почему же опытные политики согласились в марте 1938 г. так унижаться?

Ключевой фигурой процесса был Бухарин. Ему создали в тюрьме сносные условия жизни, позволившие заняться научной работой.

О чем думал Бухарин в заключении? Почему он согласился взять на себя ответственность за страшные преступления? Может быть, сработала угроза семье? Как бы Бухарин ни любил молодую жену, такой угрозы недостаточно для политика и человека идей, чтобы согласиться предстать перед миром в качестве бандита, оклеветать свои идеи, смешать с грязью все, что тебе дорого. При том, что, скорее всего, все кончится расстрелом.

1 Бюллетень оппозиции. 1938. № 65. С. 4.


Из тюрьмы Бухарин писал Сталину: «Я даю тебе предсмертное честное слово, что я невиновен в тех обвинениях, которые я подтвердил на следствии...» Так зачем подтвердил? Бухарин пытается помочь Сталину в реализации тех задач, которые соответствуют взглядам самого Бухарина.

«Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, Ь) в связи с переходом к демократии. Эта чистка захватывает а) виновных, Ь) подозрительных, с) потенциально-подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись»1. При всей наивности расчета, что после кровавой чистки может сразу настать демократия, здесь видно, что Бухарин продолжает не только бороться за свою жизнь, но и «лоббировать» демократизацию, приписывая Сталину это намерение. Но если во время работы над «Сталинской» конституцией такие иллюзии еще были простительны, то после февральского пленума надежды на демократизацию по воле Сталина были заведомо тщетны2. Так сказать, жизнь показала...

Бухарин в письме к Сталину настаивал, что «я ни при каких условиях не пойду на такую подлость, что бы клеветать на самого себя из страха и из других аналогичных мотивов»3. Одновременно Бухарин писал о поддержке самой идеи «генеральной чистки». Бухарин согласен, что «большие интересы перекрывают все». Но он не хочет умирать. Ссылаясь на свое неврастеническое состояние, он предлагает Сталину то дать ему выпить яду, то сделать его организатором университета на Колыме, то отправить за границу под при смотром чекистов, сделав «Анти-Троцким»4. Миссия Анти-Троцкого в наибольшей степени увлекает Бухарина. Он хочет доказать Сталину на процессе, что, как и прежде, может стать главным борцом против Троцкого, главным его обвинителем. Так складывалась линия поведения Бухарина на процессе — признать политическую ответственность за оппозиционную деятельность и косвенно — за ее последствия, но не признавать непосредственное участие в шпионаже, терроризме и вредительстве.

1 Родина. 1995. № 2. С. 52.

2 Мысль Бухарина, конечно, наивна. Но можно разделять близ кую точку зрения и сегодня — из современных авторов эту парадок сальную позицию о том, что Сталин в 1936—1937 гг. боролся за демократию, поддерживает Ю.Н. Жуков (о чем ниже). Что же мы хотим от Бухарина — его наивность оправдана по крайней мере тем, что он не обладал полнотой информации о том, что происходит в стране.

3 Источник. № 3. 2003. С. 53.

4 Источник. 1993. С. 23-25.


Сталину было важно убедить Бухарина в сознательном сотрудничестве. Эта тактика показала свои преимущества — Крестинский в начале процесса от казался от своих показаний, а Бухарин выдерживал избранную линию поведения.

В первый день процесса Крестинский чуть не со рвал праздник советского правосудия. Он заявил: «Я троцкистом не был... Не всегда говорил правду во время следствия... Я не входил в состав троцкистского центра, потому что я не был троцкистом»1.

Но и Крестинский не решился разоблачить методы следствия. Когда прокурор Вышинский стал добиваться от него ответа, почему Крестинский давал показания на следствии, от которых сейчас отказывается, «бунтарь» отвечал односложно, боясь сказать о методах следствия:

1 Судебный отчет по делу Антисоветского «правотроцкистского блока»... С. 41, 44.


«Вышинский: Когда я Вас допрашивал на предварительном следствии, вы мне говорили правду?

Крестинский: Нет.

Вышинский: Почему вы мне говорили неправду? Я Вас просил говорить неправду?

Крестинский: Нет.

Вышинский: Просил я вас говорить правду?

Крестинский: Просили?»1

Позиция Крестинского выглядит бледно. Он явно боится того, что будет после заседания. Не решившись идти ва-банк, он проиграл, дав на следующий день покаянные показания. Он, оказывается, перепутал, сказав, что невиновен, «почти машинально».

В 1928 г. Крестинский был инициатором перехода троцкистов на позиции Зиновьева, то есть формальной капитуляции без реального отказа от своих позиций, с целью работы внутри партии. На процессе этот эпизод подробно разбирался, было оглашено письмо Крестинского Троцкому, направленное в 1928 г.: «И при капитуляции, и при непримиримой тактике потеря влияния неизбежна. Но в первом случае мед ленно, постепенно, упорной работой внутри партии и в советском аппарате можно восстановить, вновь заработать доверие масс и влияние на них»2. Значит, после капитуляции 1928—1929 гг. троцкисты просто превратились в зиновьевцев, продолжая действовать как тайная фракция внутри партии. Какие основания считать, что идеолог этого перехода Крестинский позднее превратился в сталиниста?

Но Бухарин после 1932 г. не замечен во фракционности. Правые были опасны как «теневое правительство». Пока они были живы, у недовольных партийцев оставалась надежда избавиться от Сталина и не «зава лить» хозяйство. Сегодня оппозиция разгромлена. Но что будет через 10—20 лет?

1 Там же. С. 44.

2 Там же. С. 94.


По мнению С. Коэна, «Бухарин не сознался в предъявленных ему обвинениях» и даже «превратил процесс в суд над сталинским режимом»1. Материалы процесса не позволяют согласиться с таким заключением. Бухарин признал чудовищные преступления, не согласившись только с личной ответственностью за терроризм, шпионаж и вредительство. Никаких намеков на суд над режимом в материалах процесса нет. Более того, Бухарин идет на откровенное унижение: «Стою коленопреклоненным перед страной, перед партией, перед всем народом»2.

Тем не менее некоторый бунт на коленях Бухарин себе позволил. Признавая себя сторонником терактов, Бухарин и Рыков категорически отрицают свою осведомленность о подготовке конкретных убийств. Возмущение Бухарина вызвала и попытка обвинить его в планах покушения на Ленина в 1918 г. Но Бухарин признавался в организации кулацких восстаний, об щей осведомленности о вредительстве и пораженчестве, в подготовке переворота.

Бухарин подверг осторожной критике доказательную базу процесса (это закладывало основу для буду щей реабилитации). Вышинский настаивает, что руководители заговора должны отвечать за всю совокупность преступлений — как одна шайка разбойников. На что Бухарин отвечал, что «члены шайки разбойников должны знать друг друга»3, чего в данном случае нет. Однако если бы речь действительно шла о разветвленном шпионско-вредительском заговоре, члены организации должны были конспирироваться и могли друг друга не знать.

1 Коэн С. Указ. соч. С. 441, 444.

2 Судебный отчет по делу Антисоветского «правотроцкистского блока»... С. 668.

3 Там же. С. 660.


Бухарин напомнил, что признания обвиняемых, на которых строит свои выводы обвинение, — это «средневековый юридический принцип». И тут же начинает признаваться в тягчайших преступлениях1.

Свои признания Бухарин делает нехотя, сопровождая их многочисленными схоластическим оговорками: «С вредительством дело обстояло так, что в конце концов, в особенности под нажимом троцкистской части так называемого контактного центра, который возник примерно в 1933 году, несмотря на целый ряд внутренних разногласий и манипулярную политическую механику, после различных перипетий, споров, была принята ориентация на вредительство»2. Эта схоластика раздражала Вышинского и Сталина и, кстати, опровергала уверения Бухарина в том, что он годится для нужд агитации после процесса. Нет, слишком сложен. Сказал бы прямо, убежденно — виноват. Так нет: «манипулярная политическая механика». Бухарин утверждает: «Я, главным образом, занимался проблематикой общего руководства и идеологической стороной, что, конечно, не исключало ни моей осведомленности относительно практической стороны дела, ни принятия с моей стороны практических шагов.

Вышинский: Но блок, во главе которого вы стояли, ставил задачей организацию диверсионных актов?

Бухарин: Насколько я могу судить по отдельным различным всплывающим у меня в памяти вещам, это — в зависимости от конкретной обстановки и конкретных условий...»3

Иногда «увертки» Бухарина раздражают даже Рыкова, который иронизирует над подельником.

«Вышинский: Вам, как заговорщику и руководителю, был известен такой факт?

Бухарин: С точки зрения математической вероятности можно сказать с очень большой вероятностью, что это факт.

1 Там же. С. 668.

2 Там же. С. 182.

3 Там же.


Вышинский: Позвольте спросить еще раз Рыкова: Бухарину было известно об этом факте?

Рыков: Я лично считаю с математической вероятностью, что он должен был об этом знать»1.

Бухарину все эти оговорки нужны для того, чтобы придать процессу, срежиссированному Сталиным, ту форму, которая больше соответствовала замыслу самого Бухарина. Он пытается сделать процесс чисто политическим, стремится превратить его в суд над широким заговором Троцкого. Понимая, что грубая сталинская эстетика (вредительство, злодейские убийства, шпионаж на все разведки мира) повредит имиджу СССР, Бухарин пытается внести в обсуждение философский элемент, отделить теоретизирующих правых от агрессивных вредителей троцкистов, направив против Троцкого основное острие процесса.

Теоретик Бухарин утверждает: «Если формулировать практически мою программную установку, то это будет в отношении экономики — государственный капитализм, хозяйственный мужик-индивидуал, сокращение колхозов, иностранные концессии, уступка монополии внешней торговли и результат — капитализация страны... Внутри страны наша фактическая про грамма, нужно сказать, это сползание к буржуазно демократической свободе, коалиции...»2 Эта программа вполне соответствует и идеям Троцкого 30-х гг. о ситуации, которая может сложиться, если коммунистический режим начнет рушиться. Однако изложение этой программы на процессе призвано не пропагандировать ее (как полагает С. Коэн), а дискредитировать раз и навсегда. Таков контекст — это программа вредителей, террористов, подлых убийц и шпионов. Она ведет к капиталистической реставрации, к капитуляции большевизма, предательству Октябрьской революции.

1 Там же. С. 192.

2 Там же. С. 186.


И главный объект дискредитации — программа Троцкого: «Троцкий свой левацкий мундир должен был сбросить. Когда дело дошло до точных формулировок того, что нужно в конце концов делать, то сразу обнаружилась его правая платформа, то есть он должен был говорить относительно деколлективизации и так далее.

Вышинский: То есть вы идейно вооружили и троцкизм?

Бухарин: Совершенно верно. Такое тут было соотношение сил, что Троцкий давил в смысле обострения методов борьбы, а мы до известной степени его вооружали идеологически»1.

Троцкий, в свое время идеологически вооруживший Сталина, теперь должен предстать в унизительной роли ученика Бухарина. Клевета? Но в новых условиях программа Троцкого действительно «поправела». Конечно, под влиянием не Бухарина, а обстоятельств. Снисходительный Троцкий признал близость взглядов всех оппозиций по сравнению со Сталиным: «Последние судебные процессы представляли собою удар налево. Это относится также и к расправе над вождями правой оппозиции, ибо, с точки зрения интересов и тенденций бюрократии, правая группировка старой большевистской партии представляет собой левую опасность»2 — говорилось в документах IV Интернационала, организованного Троцким.

1 Там же. С. 188-189.

2 Бюллетень оппозиции. 1938. № 66—67. С. 15.


Основной пафос Бухарина — вина Троцкого и троцкистов в чудовищных преступлениях, им принадлежала инициатива и в терроре, и в пораженчестве, и в связях с фашистами. Критически заостряя известные ему эпизоды даже по сравнению с показаниями на следствии, Бухарин не забывает отмежевать себя от Троцкого, насколько это возможно: «Летом 1934 года Радек мне сказал, что от Троцкого получены директивы, что Троцкий с немцами ведет переговоры, что Троцкий уже обещал немцам целый ряд территориальных уступок, в том числе Украину... Должен сказать, что тогда, в ту пору, я Радеку возражал»1.

Бухарин хочет быть сорежиссером процесса. Его не устраивает главный герой — Вышинский. Бухарин постоянно спорит с ним, демонстрируя свою эрудицию, превосходящую познания Вышинского.

«Вышинский: Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре.

Бухарин: В «Логике» Гегеля слово «этот» считается самым трудным...

Вышинский: Я прошу суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что он здесь не философ, а преступник, и о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить, это лучше будет, прежде всего для гегелевской философии...»2

Бухаринская манера признаваться раздражала Вышинского: «Бухарин пытался здесь весь кошмар своих гнусных преступлений свести к каким-то «идейным установкам», о которых он пробовал говорить длинные и напыщенные речи... Я не знаю других приме ров — это первый в истории пример того, как шпион и убийца орудует философией, как толченым стеклом, чтобы запорошить своей жертве глаза перед тем, как разможжить ей голову разбойничьим кистенем»3.

1 Судебный отчет по делу Антисоветского «правотроцкистского блока»... С. 201.

2 Там же. С. 198.

3 Там же. С. 283—284.


Но в главном выводы Вышинского и Бухарина не расходятся. Вышинский: «Историческое значение это го процесса заключается, в первую очередь, в том, что он до конца разоблачил бандитскую природу «правотроцкистского блока», его идейную выхолощенность, разоблачил, что блок — все эти правые, троцкисты, меньшевики, эсеры, буржуазные националисты и так далее, и тому подобное — все это наемная агентура фашистских разведок»1. Бухарин: «Стою коленопреклоненным перед страной, перед партией, перед всем народом. Чудовищность моих преступлений безмерна, особенно на новом этапе борьбы СССР... Мы очутились в проклятых рядах контрреволюции, стали изменниками социалистической родины... Признаю себя виновным в злодейском плане расчленения СССР, ибо Троцкий договаривается насчет территориальных уступок, а я с троцкистами был в блоке... Я обязан здесь указать, что в параллелограмме сил, из которых складывалась контрреволюционная тактика, Троцкий был главным мотором движения. И наиболее резкие установки — террор, разведка, расчленение СССР, вредительство — шли в первую очередь из этого источника»2.

Именно в ударе по Троцкому видел Бухарин свою миссию, когда спрашивал себя: «Если ты умрешь, то во имя чего ты умрешь?»3

Сталин, конечно, остался доволен антитроцкистскими пассажами Бухарина, но его попытки отрицать личную причастность к «уголовщине», полемика с Вышинским показывали — Бухарин так и не стал со всем послушным «винтиком» монолитной машины. Сталин не договаривался с Бухариным, что тот будет сорежиссером. И если Бухарину обещали жизнь за «хорошее поведение», то Сталин считал себя вправе быть теперь свободным от этих обязательств. А вот послушному Раковскому жизнь была сохранена. Но к решению «мировых развязок» его привлекать не стали, а расстреляли при приближении немцев к Орлу в 1941 г.

1 Там же. С. 284.

2 Там же. С. 371-373.

3 Там же. С. 373.


Сталину просто нельзя было проводить еще один антитеррористический процесс без жертв террора. Тогда возобладал бы бухаринский политический сценарий. Сенсацией процесса стала история о том, что заговорщики погубили М. Горького, его сына М. Пешкова, В. Куйбышева и В. Менжинского. И конечно, Кирова.

Но если Киров — очевидная жертва, то остальные фамилии списка вызывают удивление. Уж больно разнородная компания. Их объединяет только одно — все они умерли в 1935—1936 гг.

Нелепость обвинений позволила Троцкому выдвинуть обвинение самому Сталину, что он «списал» на оппозицию собственные преступления. Но как у Сталина не было доказательств совершения его противниками этих убийств, так и у Троцкого таких доказательств не было. Если бы Сталин был отравителем и отдавал соответствующие приказы, было бы крайне рискованно на весь свет рассказывать, что в элите СССР, а не в романах Агаты Кристи, возможно нечто подобное.

Следователям НКВД удалось заставить своего бывшего шефа Ягоду признаться в душегубстве. Может быть, он действительно отравил означенных товарищей? В его подчинении была даже лаборатория ядов. Но при желании факт отравления можно доказать, а обвинение даже не выдвигает такую версию. Предлагается «более тонкая» версия неправильного лечения. Так что лаборатория ядов и фармацевтические знания Ягоды, на которые тоже обращают внимание, тут ни при чем.

В неправильном лечении покойных признались кремлевские врачи Д. Плетнев (он был еще в 1937 г. скомпрометирован обвинениями в насилии на сексуальной почве) и П. Левин, тесно связанный с Ягодой.

Наиболее конкретно было разработано дело Горького. Но его смерть не открывала оппозиции дорогу к власти, зато могла быть выгодна Сталину — инакомыслящий писатель робко выступал против репрессий. Однако Сталин легко изолировал писателя, который к тому же тяжело болел. Существующие сегодня мате риалы не подтверждают насильственный характер смерти Горького. В использовании ядов кремлевскими вождями нет и ничего невероятного. Но тогда не понятно, зачем нужны были абсурдные схемы с не правильным лечением, когда Ягода мог просто при знаться в отравлении Горького и Пешкова.

Как-то понятно включение в список Менжинского (его подсиживал Ягода) и даже Куйбышева (все-таки государственный деятель). Старик Горький мог мешать Сталину, жалуясь при случае иностранным писателям. Но пока он не делал этого. События 1936— 1938 гг. показывают, что мнение западных литераторов было для Сталина не столь уж важным, когда речь шла о борьбе за власть. Смерть Горького никому не была нужна, но о ней еще хоть как-то можно было говорить как о политическом убийстве. Но его сын Максим Пешков. Он-то кому понадобился?

Интересно, что Ягода имел личные счеты с сыном Горького, ухаживая за его женой1. Писатель мог об этом знать и жаловаться Сталину. Если Ягода воспользовался служебным положением, убрав соперника или его отца, это было тяжкое преступление. Его можно было использовать, чтобы добиться от Ягоды более радикальных политических признаний — не столь низменных мотивов реального преступления.

1 См.: Баранов В. Горький без грима. Тайна смерти. М., 1996. С. 220. Автор считает, что Горький был убит по приказу Сталина, но слухи о лаборатории ядов Ягоды и трения между Горьким и Стали ным — недостаточные доказательства этой версии.


А вот в шпионаже Ягода признаваться не стал и даже с присущим ему высокомерием позволил себе поиздеваться над обвинением: «Если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы закрыть свои разведки — им незачем было держать в Союзе такую массу шпионов, которая сейчас переловлена»1. Это логичное замечание наносило сокрушительный удар по версии следствия. Либо заговор не был цельным, Ягода не был связан с «шпионской сетью троцкистов», либо, если заговор был единым и централизованным, заговорщики не занимались шпионажем вовсе. Но на фоне других чудовищных признаний и самобичеваний этот «нюанс» мало кто заметил.

Процесс стал важным агитационным мероприятием. На обвиняемых «списали» все провалы Первой пятилетки, массовые крестьянские («кулацкие») восстания, сбои снабжения. Если прежние обвиняемые-«спецы» просто не обладали властью, чтобы организовать такие бедствия, то предсовнаркома Рыков, нарком внутренних дел Ягода и другие руководители, сидевшие на скамье подсудимых, а также «заочно» обвиняемые Енукидзе, Шеболдаев и др. вполне могли творить подобные злодейства. Если бы действительно были бы контрреволюционерами и шпионами.

Мобилизация партийных и беспартийных масс на кампании в поддержку террора позволила также «вы пустить пар» недовольства низким уровнем жизни, тяжелыми условиями труда и т.д.

В то же время обвиняемые сознательно абсурдизировали свои преступления, чтобы затем облегчить реабилитацию, если удастся дожить до послесталинских времен. Так, количество «украденных» для Троцкого средств было несопоставимо с реальными финансовыми возможностями изгнанника, что было легко доказать.

1 Судебный отчет по делу Антисоветского «правотроцкистского блока»... С. 674.


Поражало и количество разведок, на которые работали обвиняемые, причем практически со времени Гражданской войны. Особенно выделялась шпионская деятельность в пользу Германии. Хотя в 20-е гг. Гер мания вовсе не была фашистской, и СССР активно сотрудничал с ней, в том числе и по военной линии, что вскрылось на процессе.

Процессы дискредитировали Сталина в лице лево радикальной интеллигенции, но придали ему новый имидж оплота порядка в Европе. «Саморазоблачение» революционеров на процессах знаменовало окончательный финал большевистской революции. Выбор сделан, из всех альтернатив, разбуженных революцией, возобладала одна, единственно оставшаяся. Но нужно было как-то закрепить этот успех и внутри страны, перейти от разрушительного террора к новому порядку, ради которого и осуществлялся террор.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ФИНАЛ И ИТОГИ БОЛЬШОГО ТЕРРОРА

Террор привел к дезорганизации партийной системы управления страной. НКВД господствовало над партийно-государственной структурой. Из арестованных партийных и военных деятелей выбивались показания, которые можно было огласить на новом процессе. «Однако в этот момент что-то произошло», — пишет Р. Конквест1. Этим «что-то» могло быть, скорее всего, решение о прекращении дальнейшего раскручивания маховика террора, который угрожал уже ближайшим сподвижникам Сталина и новому поколению партийных руководителей, выдвинувшемуся в ходе чистки. Задачи, поставленные перед «большим террором», были выполнены, и 28—29 июля 1938 г. был осуществлен массовый расстрел ранее арестованных бывших партийных и государственных лидеров. Это уничтожение без суда было началом конца террора.

1 Конквест Р. Указ. соч. С. 263.


22 августа первым заместителем Ежова был назначен член ЦК, друг Сталина Л. Берия. Ежов быстро понял, что его время уходит. 5 сентября 1938 г. был арестован следователь Ушаков, добившийся показаний от генералов в 1937 г. Его избили, после чего он стал жаловаться, косвенно апеллируя к Ежову: «Не расставаясь мысленно и сердцем с Николаем Ивановичем, я заявил, ссылаясь на его же указания, что бить надо то же умеючи, на что Яролянц цинично ответил: «Это тебе не Москва, мы тебя убьем, если не дашь показания»1. Ушаков быстро дал показания о злоупотреблениях Ежова.

1 Викторов Б.Л. Указ. соч. С. 229.


17 ноября вышло постановление СНК и ЦК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», в котором говорилось: «Массовые операции по раз грому и выкорчевыванию вражеских элементов, про веденные органами НКВД в 1937—1938 гг., при упрощенном ведении следствия и суда не могли не привес ти к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и Прокуратуры... Работники НКВД настолько отвыкли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительской работы и так во шли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых «лимитов» для производства массовых арестов». Глубоко укоренился «упрощенный порядок расследования, при ко тором, как правило, следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными», нередко «показания арестованного записываются следователями в виде заметок, а затем, спустя продолжи тельное время... составляется общий протокол, при чем совершенно не выполняется требование... о дословной, по возможности, фиксации показаний арестованного. Очень часто протокол допроса не составляется до тех пор, пока арестованный не при знается в совершенных им преступлениях»1. Постановление запрещало массовые операции по арестам и выселению, а сами аресты предписывалось осуществлять в соответствии с Конституцией страны только по постановлению суда или с санкции прокурора.

Правда, чтобы у следователей не возникло излишних опасений насчет «недозволенных методов следствия», 10 января 1939 г. Сталин направил на места «указание ЦК», в котором разъяснял, что методы физического воздействия можно применять2.

14 ноября 1938 г. была принята инструкция ЦК ВКП(б), в соответствии с которой горкомы, обкомы, крайкомы и республиканские ЦК должны были взять на учет ответственных работников НКВД на своей территории. Отныне с господством НКВД над партийной иерархией было покончено. Парторганизации должны были утверждать кандидатуры кадров НКВД. 16 ноября приостанавливалось (и фактически прекращалось) рассмотрение дел тройками. Сталинская фемида теперь могла работать без спешки.

25 ноября от должности наркома внутренних дел был освобожден Ежов. Забавно, но, подавая в отставку, Ежов каялся как раз в том, что было одной из важнейших целей его сокрушительных ударов в 1937 г., — в отстаивании иммунитета своего ведомства. Он некоторое время отказывался отдавать на растерзание своих сотрудников, обвиненных в контрреволюции, и, видя недостатки в своем ведомстве, «не ставил этих вопросов перед ЦК ВКП(б)»3. Тяжелым компроматом против Ежова было бегство к японцам его соратника и начальника дальневосточного УНКВД Люшкова (тот вовремя понял, чем скоро закончится карьера ежовской гвардии). В 1940 г. Ежова расстреляют.

1 Хлевнюк О.В. Указ. соч. С. 213.

2 Реабилитация... С. 40—41; «Источник». 1994. № 6. С. 114.

3 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государст венной власти. 1937—1938. С. 553.


В 1939 г. преемник Ежова Л. Берия провел новую чистку НКВД (на этот раз от излишне «ретивых» ежовских кадров).

Вышинский уже 1 февраля 1939 г. докладывал Сталину и Молотову о разоблачении группы чекистов, уличенных в том, что они встали «на путь подлогов и фабрикации фиктивных дел»1. Теперь его волновало и то, что «условия содержания заключенных являются неудовлетворительными, а в отдельных случаях совершенно нетерпимыми»2. Нужно заботиться о рабочем скоте, иначе его постигнет мор. А ведь это тоже — «вредительство».

Часть дел была пересмотрена. В 1939 г. было освобождено более 327 тыс. заключенных.

Под давлением уже новой партийной элиты, опасавшейся следующей волны репрессий, были официально запрещены допускавшиеся ранее физические пытки. Сталин прекратил массированное уничтожение правящего слоя. Возникшее в период террора господство органов НКВД над партийными структурами постепенно было ликвидировано. У обеих структур остался только один хозяин — Вождь.

Количество жертв террора колоссально. По данным КГБ СССР, в 1930—1953 гг. репрессиям подверглись 3 778 234 человека, из которых 786 098 было рас стреляно, а остальные направлены в лагеря — гигантские рабовладельческие хозяйства системы ГУЛАГ3. В 1937—1938 гг. было арестовано 1 372 329 человек, из которых 681 692 были расстреляны4. В 1937—1938 гг. в лагерях умерло 115 922 заключенных5. Всего в 1934— 1947 гг. в лагерях умерло 962,1 тыс. чел., из которых более половины — во время войны6. Таким образом, можно говорить о более чем полутора миллионах погибших в результате репрессий 30-х гг. Это были жертвы на алтарь абсолютного централизма.

1 Советское руководство. Переписка. С. 399.

2 Там же. С. 389.

3 Известия. 1990. 13 февраля.

4 «Коммунист. 1990. № 8. С. 103; Источник. 1995. № 1. С. 120.

5 Население России в XX в. Социологические очерки. М, 2000. С. 319.

6 Социологические исследования. 1991. № 6. С. 14—15, 19.


ОГЛАВЛЕНИЕ

ТЕРРОР И ВОЙНА

«Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны»3, — считал Молотов. Это мнение распространено сегодня не только среди открытых сталинистов, но и среди вполне респекта бельных державников. Подтекст: террор обеспечил победу в войне. Но вот что интересно: пятая колонна ни в одной из противостоящих Гитлеру стран не смогла нанести серьезного урона своему государству. Даже в Испании, где родился сам этот термин, профашистский переворот произошел только в 1939 г., когда Республика и так агонизировала. Этот переворот совершили не агенты фашистов, а республиканцы, стремившиеся добиться почетных условий капитуляции. Сталина и Молотова всерьез волновал не удар «пятой колонны» в тыл армии и не вредительство в тылу, а опасность смены власти в условиях поражения. И это опасение небезосновательно. Поражение Сталина в июне 1941 г. было столь сокрушительным, что, будь в СССР оппозиция, она имела шанс прийти к власти. Террор обезопасил Сталина от такой угрозы.

3 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 390—391.


Сегодня более распространена противоположная точка зрения: репрессии подорвали обороноспособность страны настолько, что обеспечили успехи Гитлера в 1941 г. Бывший подчиненный Тухачевского А.И. Тодорский утверждал: «Наши тяжелые неудачи начального периода Великой Отечественной войны с неисчислимыми людскими и территориальными потерями явились в значительной мере результатом этих репрессий Сталина...»1 Эта позиция стала хрестоматийной. Но сегодня уже не бесспорной.

Чистка армии волнами продолжалась до 1938 г., полностью обезопасив сталинскую группировку от уг розы военного переворота. По словам Ворошилова, в первой половине 30-х гг. из армии было уволено 47 тыс. офицеров, причем 5 тыс. — за причастность к оппозициям. В 1937—1938 г. было «вычищено», по данным Ворошилова, около 40 тысяч. Уточнение этой цифры дает 37 тыс. уволенных из РККА в 1937— 1938 гг., из которых по политическим мотивам уволено 29 тыс. офицеров. К 1941 г. 13 тыс. офицеров были восстановлены в армии. Всего в это время в РККА служили 580 тыс. офицеров. Арестовано было до 8 тыс., а расстреляно — до 5 тыс.2

Расстрел тысяч людей — это трагедия. Но обусловила ли она трагедию 1941 г.? Чистка офицерского со става не может не дезорганизовать армию. Но дезорганизация произошла в 1937—1938 гг. и может объяснить, скажем, неудачные действия Дальневосточной армии во главе с Блюхером у оз. Хасан3. Но уже в 1939 г. бое вые действия на р. Халхин-Гол были значительно успешнее.

Количество уволенных составляло менее 2,5% офицерского состава накануне войны. Низкое качество подготовки офицерского состава объяснялось не столько этими увольнениями, сколько массовым при током новых кадров в связи с ростом численности армии, отсутствием возможности «обстрелять» офицеров в условиях боевых действий (лишь незначительный процент участвовал в боевых действиях в Испании, на Дальнем востоке и в Финляндии, причем большинство «фронтовиков» осталось служить и в 1941 г.). Значительная часть вычищенных офицеров относится к комиссарскому, а не командному составу. С началом войны эта потеря легко восполнилась за счет партийных работников.

1 Тодорский А.И. Маршал Тухачевский. М., 1963. С. 5.

2 Известия ЦК КПСС. 1990. № 1; Сувениров ОФ. Трагедия РККА (1937-1938 гг.). М., 1998. С. 298-308.

3 См. Соколов Б. Указ. соч. С. 50—63.


Остается последний аргумент в пользу связи репрессий 1937—1938 гг. и поражений 1941 г. — основной удар сталинских чисток был нанесен по высшему командному составу. Из 837 чел., имевших в 1935 г. персональные воинские звания (от полковника и выше), было арестовано 720 чел. Из 16 командармов и маршалов уцелели четверо. Особенно ярко потери среди командного состава иллюстрирует число погибших маршалов — 3 из 5. Маршалы — хороший пример и может быть рассмотрен кратко. Насколько их гибель подорвала обороноспособность Красной армии? Можно спорить о военных способностях Тухачевского. Но Блюхер был арестован после фактической неудачи под Хасаном. Его обвиняли и в излишних репрессиях против командного состава (террор в армии на Дальнем Востоке действительно проводился при участии Блюхера). Возможно, лишь гибель командарма в за стенках НКВД спасла его от позора разделить «славу» Ежова и, может быть, выступить с ним на одном процессе.

Не боялся Сталин избавиться и от маршала Егорова. Можно согласиться с мнением, что в натуре Егорова «было больше от чиновника, чем от полководца». Проанализировав его боевой путь, Б. Соколов пишет: «Сомневаюсь, что Александр Ильич оказался бы на высоте в годы Великой Отечественной войны»1. Такие же сомнения можно высказать и о военачальниках рангом пониже, таких как Дыбенко, например.

1 Там же. С. 250.


Противник версии «незаменимости» расстрелянных военачальников Г. Сергеев обращает внимание на преимущества генерации полководцев Великой Отечественной войны, связанные с отсутствием головокружительных скачков в карьере1. Чистка 1937—1938 гг. открыла дорогу генерации Жукова. Разумеется, эта генерация славна не только победами, но и поражения ми. Но трудно привести убедительные доказательства того, что Тухачевский, Якир, Уборевич, Егоров и др., военное искусство которых было сформировано в Гражданской войне, могли победить какую-либо иностранную армию. Единственную в своей жизни внешнюю войну — с Польшей — они проиграли. Дыбенко потерпел поражение еще и в столкновении с немцами под Нарвой в 1918 г., а Блюхер не смог выполнить боевую задачу в конфликте с японцами — взять спорные высоты, не вступая на территорию Маньчжурии.

 ОГЛАВЛЕНИЕ

НАШ ОТЕЦ ЛАВРЕНТИЙ БЕРИЯ

Героем сталинистов-державников в последние годы стал Лаврентий Берия. Это забавно, так как во времена СССР сталинисты как раз оправдывали Сталина, списывая на Берия злоупотребления эпохи. Но от ненависти до любви — один шаг. И теперь прежде оклеветанный Лаврентий Павлович предстает в сталинистских книжках гениальным управленцем, единственным государственником в окружении Сталина, наследником его гения, защитником власти советов от партноменклатуры и прочая, и прочая. Украшением к портрету несостоявшегося «спасителя СССР» является «бериевская реабилитация». Законность была восстановлена, избиения и пытки подследственных запрещены, всех, кого арестовали неправильно, Берия освободил...

1 Кровавый маршал. С. 350—361.


Разумеется, Большой террор был прекращен не по инициативе Берия, а по решению Сталина. Берия дол жен был осуществить сталинскую реабилитацию. Впрочем, этим делом занималось не только ведомство Берия. Документы, касающиеся «восстановления законности», готовили канцелярии Маленкова и Вышинского.

На XVIII съезде ВКП(б) Жданов выступил с «юмористической речью», где под смех делегатов рассказы вал о наиболее нелепых «перегибах» ежовского времени и сумасшедших доносчиках. Делегаты и сами мог ли «порассказать» много на эту тему, но смеялись от души — с облегчением.

В 1939 г. было освобождено более 327 тыс. заключенных. У части из них окончились сроки. Часть дел была пересмотрена. Пересмотром дел занимались НКВД, Прокуратура, судебная система. Параметры пересмотра определял Сталин по проектам Маленкова. Но поклонники и поклонницы Л. Берия приписывают славу именно ему, формируя новый мифический образ.

Е. А. Прудникова провела примерные прикидки количества реабилитированных «при Берия». В первом квартале 1940 г. из 53 778 человек в порядке реабилитации были освобождены 16 448 человек. Если эта про порция и эти темпы реабилитации сохранялись весь период 1939 г. — первой половины 1941 г., то получается 170—180 тысяч человек1, (здесь очевидна склонность к завышению — 16 448 помножить на 10 кварта лов = 164 480, а не 170—180 тысяч). Правда, темпы и пропорции могли меняться. В 1939 г., когда реабилитация началась, многие решения могли приниматься тем же волевым порядком, как и решения об арестах — без «тщательного исследования» дела (Прудникова полагает, что «бериевская» реабилитация сопровождалась новым тщательным расследованием дел, раз уж ее проводит такой замечательный человек, как Берия). По мере приближения столкновения с Германией процесс реабилитации должен был тормозиться, тем более, что в мае 1941 г. прошли новые аресты высоко поставленных военных. Так что прикидки очень условны, хотя и можно говорить о десятках тысяч людей.

1 Прудникова Е.А. Берия. Преступления, которых не было. СПб., 2005. С. 166-168.


Сталинистка Е.А. Прудникова исходит из того, что «действительно невинные жертвы «ежовщины» были освобождены»1. Как говорится, у нас зря не сажают. Только нужно оговорить, кто такие «невинные» жертвы. Это такие балбесы, которые ничего не видели и не слышали, не говорили в жизни ни слова критики, бы ли всегда всем довольны и смотрели на любое выше стоящее лицо с обожанием. Перенося логику сталинских следователей на конец XX века, Прудникова считает, что нужно было и во время Перестройки «пере сажать фрондирующих болтунов»2 (а это значит — добрую половину населения, включая и саму Прудникову, которая то и дело не соглашается с руководством страны по разным вопросам).

С этой, ультрасталинистской точки зрения, даже Берия — разгильдяй, который выпустил многих «болтунов». Даже Сталин, Маленков, Вышинский и Берия, проводившие реабилитацию 1939—1941 гг., были более прагматичны, чем их нынешние поклонники.

А как быть с невинными жертвами самого Берия? Невинными в том смысле, что за умеренную «фронду» им приписали вредительство и шпионаж. Или мы вслед за Прудниковой поверим, что при Берия уже не избивали заключенных, а как только узнавали о мерах физического воздействия на подследственных, тут же пересматривали дело?

1 Там же. С. 168.

2 Там же. С. 167.


Это можно проверить. В декабре 1938 г. был арестован видный журналист М. Кольцов. По версии бериевского кадра Кобулова, «Кольцов являлся негласным центром, вокруг которого объединялись люди, недовольные политикой партии вообще и политики партии в области литературы в частности»1. Дожил бы Кольцов до «оттепели», стал бы одним из ее осторожных флагманов наряду с Твардовским, Симоновым и Эренбургом. Впрочем, осенью 1938 г. агенты Кобулова не обнаружили пока ничего страшного для режима. Кольцов был напуган и угнетен обстановкой, которую обнаружил в Москве после возвращения из Испании. Высказывал скептические суждения в адрес политики партии, и (пожалуй, самое страшное) — «неоднократно присутствовал, когда его брат, художник Борис ЕФИМОВ, высказывал неприкрытые антисоветские настроения и взгляды»2. Характерно, что Ефимова арестовывать не стали. То есть Кольцова арестовали и затем расстреляли не за то, в чем он был действительно «виноват перед партией».

Материалы дела М. Кольцова опубликованы и позволяют поставить многие точки над і в бериевском мифе и в то же время лишний раз убедиться в шаткости юридического мифа «шестидесятников».

Публикаторы дела Кольцова утверждают: «В протоколах нет НИ ОДНОГО слова, которое могло бы дополнить творческую биографию выдающегося журналиста и писателя... Но Кольцов не просто пишет под диктовку малограмотного следователя. Он старается побольше оговорить знакомых ему людей и прежде всего самого себя»3. Да уж, «выдающийся писатель»... Просто подонок какой-то. Здесь догматичные антисталинисты подыгрывают сталинистам с их мифом о том, что в арестах невиновных людей 1937— 1938 гг. виноваты оклеветавшие их заговорщики. Но стоит начать читать протоколы, и оба мифа рушатся.

1 Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937—1938. С. 560.

2 Там же. С. 559.

3 Ефимов М. Дядя Миша (вместо предисловия). // Фрадкин В. Дело Кольцова. М., 2002. С. 8-11.


Слов, характеризующих реальную жизнь писателя до ареста, в протоколах показаний Кольцова больше, чем «тенденции следствия». Кольцов, отдадим ему должное, не оговаривал людей совсем уж просто так. Эта «тактика поведения обвиняемого» в 1938—1939 гг. была бы абсурдной — ведь уже прошли судебные процессы, которые трудно превзойти по масштабам зло деяний, приписанных обвиняемым. Читая тексты признаний Кольцова, мы видим его первоначальную попытку ограничить квалификацию дела антисоветской пропагандой, «фрондирующей болтовней». Раз уж следователи знают об этих разговорах, важно, что бы его за них и посадили. Во всяком случае, можно надеяться, что за это не расстреляют.

Показания этого этапа следствия — интереснейший материал для исследования литературной и журналистской среды 30-х гг. — с ее интригами, подсиживаниями, разговорами в курилках. Очень много интересного и не имеющего отношения к «тенденции следствия» (и вообще к делу) Кольцов сообщает о международном писательском левом сообществе. Нужно только выносить за скобки «тенденцию следствия», когда невинные в целом разговоры трактуются как «антипартийные и антисоветские»1. Кольцов утверждает, что в этих беседах писательской фронды участвовали И. Эренбург и Р. Кармен. Почему бы нет? Но они не будут арестованы. «Тенденция следствия» тянется в другую сторону. Кольцов контактировал с за рубежными журналистами. Важно представить эти разговоры как выдачу важной информации, шпионаж.

1 Фрадкин В. Дело Кольцова. С. 77—94.


Кольцов — важная фигура, отвечающая за связи с влиятельной левой писательской средой Западной Европы, которая играла важную роль в политике Народ ого фронта и теперь недовольна ее пересмотром и террором в СССР. Кольцов дает следователю компромат и на эти круги. Одновременно Кольцов мог кон тактировать с троцкистами в Испании. И наконец, что особенно важно, он вел фрондирующие разговоры с наркомом иностранных дел М. Литвиновым, под которого как раз в это время активно «копают» в связи с пересмотром внешней политики СССР. В этом, вероятно, и состоял основной мотив ареста Кольцова — стартовая точка дела Литвинова. 31 мая 1939 г. Кольцов дает подробные показания о заговоре в НКИДе во главе с Литвиновым1. Процесс над франкофилом и ев реем Литвиновым в случае необходимости может про извести хорошее впечатление на Германию, если в сложной дипломатической игре середины 1939 г. будет взят курс на сближение с немцами.

Почему Кольцов стал признаваться в шпионаже и топить не своих коллег-журналистов (о «фронде» которых у НКВД и так было много показаний), а так во время — именно Литвинова? Под давлением «изобличающих доказательств» следователя? В деле нет их признаков. В рассказах о неосторожных высказываниях Литвинова в принципе нет ничего невероятного. Но заметно, что откровенность Кольцова стимулируется физически. Проще говоря, весной 1939 г., в самый разгар «бериевской законности», Кольцова банально бьют.

1 Там же. С. 230.


Об этом подсудимый прямо и заявил суду на процессе над ним 1 февраля 1940 г.: «Все предъявленные ему обвинения им самим вымышлены в течении 5-месячных избиений и издевательств над ним... Отдельные страницы и отдельные моменты являются реальными»1.

Официально развернута борьба с физическими методами воздействия на заключенных. Тут бы суду и разобраться, проверить, наказать виновных следователей. Но, оказывается, никакая законность судей не интересует. Посовещавшись, судьи в тот же день вы несли смертный приговор. Было много работы — своей очереди ждал Мейерхольд.

Его арест формально был связан с показаниями на него Кольцова, но не все, чьи имена выкрикнул избиваемый Кольцов, были потом арестованы (также и не все, на кого потом показал Мейерхольд). Дело было явно не в цепной реакции показаний. По внешнеполитическим причинам понадобился авторитетный представитель интеллигенции для раскручивания дела Кольцова и превращения его в дело Литвинова — Эренбурга. Кольцов уже в конце 1938 г. дал показания на Мейерхольда и Эренбурга, И Сталин в январе 1939 г. даже сказал Фадееву, что «мы намерены» арестовать Мейерхольда2. Но Мейерхольд тогда арестован не был (а Эренбург и вообще не был). То есть вопрос еще решался. И не просто решался, а в какой-то момент был отложен — Мейерхольд «пошел на повышение» после опалы 1937—1938 гг. Он назначается глав режем театра им. Станиславского, вышли восторженные рецензии на его постановки «Маскарада» и парада физкультурников.

1 Там же. С. 325.

2 Вопросы литературы, 1989. № 6. С. 160—161.


Но тут Мейерхольд, слишком серьезно воспринявший «оттепель» 1939 года, стал выступать так, как было рискованно и в 1954-м. По записи Ю. Елагина, вы ступая с докладом на всесоюзной конференции режиссеров 14 июня 1939 г., Мейерхольд, в присутствии сидевшего в том же президиуме Вышинского, говорил: «Меня упрекают в том, что я формалист... Вероятно, именно социалистический реализм является ортодоксальным антиформализмом. Но я бы хотел по ставить этот вопрос не только теоретически, но и практически. Как вы называете то, что происходит в советском театре? Тут я должен сказать прямо: если то, что вы сделали с советским театром за последнее время, вы называете антиформализмом, если вы считаете то, что происходит на сценах лучших театров Москвы, достижением советского театра, то я пред почту быть, с вашей точки зрения, «формалистом»... Охотясь за формализмом, вы уничтожили искусство»1. Ну надо же, его вернули к работе, а он обернул покаяние в обвинение, раскритиковал соцреализм в его сталинской упаковке (ритуально, естественно, восславив Вождя). Нет, не наш человек... Если бы Мейерхольд был в этот момент нужен Сталину для чего-нибудь важного или не понадобилось бы найти заговор имен но в этой сфере — Мейерхольд дожил бы по крайней мере до войны. Но на нем пересеклось несколько не благоприятных факторов, одним из которых была его вера в «оттепель».

Ключевой фигурой писательского заговора по вер сии следствия был И. Эренбург — важная фигура в контактах с французской интеллигенцией (а значит — и политической элитой), знаковая фигура в деле идей ной борьбы с фашизмом. Но, несмотря на то, что Мейерхольд дал нужные показания, Эренбурга пока не трогали. Его судьба зависела от международной обстановки.

1 Елагин Ю. Укрощение искусства. Л., 1988. С. 210—211.


Мейерхольда тоже пытали — «бериевская оттепель» на него тоже не распространялась. До нас дошло письмо Мейерхольда Молотову от 13 января 1940 г.: «Меня здесь били — больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же рези ной били по ногам сверху с большой силой, по местам от колен до верхних частей ног. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били жгутами (я кричал и плакал от боли)»1. Такова была бериевская «законность», которая ничуть не смутила судей, приговоривших Мейерхольда к расстрелу на основе показаний, полученных таким путем.

В итоге Сталин решил, что процесс над Литвиновым и франкофилами не понадобится, что Эренбург может снова пригодиться (сигнал мастерам пера к но вой антифашистской кампании Сталин даст, позвонив Эренбургу).

Нужно было избавиться от отработанного материала. Не выпускать же Кольцова и Мейерхольда, которые могут порассказать, какими методами выбивают показания уже бериевские следователи.

Ни Сталин, ни Берия и не думали следовать «ко ституционным нормам», которые всегда воспринимали как муляж. Творцы системы ушли в историю, а муляж продолжает питать иллюзии наивных сталинистов.

1 Верните мне свободу! Мемориальный сборник документов из архива бывшего КГБ. М., 1997. С. 226.


ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава V. МИФЫ И СМЫСЛЫ

После смерти исторической личности ее образ продолжает жить, воздействовать на общество. Люди продолжают «общаться» с «великими», соотносить свое поведение с опытом истории. Жизнь человека во многом зависит от того, какой исторический миф пре обладает в его сознании и насколько он близок к реальности. Это определяет представление о должном и ложном.

Фигура Сталина — одна из центральных в историческом сознании наших соотечественников. Сталин при всей своей конкретной историчности — это образ, который корнями своими уходит в ветхозаветный пласт нашей культуры, где миссия народа оправдывает любые жестокости его царя, направленные на ее осуществление. Во многом именно этот культурно-исторический пласт определял и оправдывал поведение Сталина и в его собственных глазах, и в глазах его сторонников — современных ему и современных нам. Ветхозаветный царь, будь то Давид, Иван Грозный или Сталин, не жалеет ничего и никого в защите из бранного народа и его миссии.

Но наша культура и наше историческое сознание не ограничиваются ветхозаветной традицией. Они включают и новозаветное миропонимание, и славянские эпосы, и влияние западного индивидуализма, и пласт социалистической культуры от Герцена и Маркса до Ефремова и Стругацких. Наше историческое мировосприятие многообразно. Многолики и исторические образы, включая Сталина. Сегодня он продолжает действовать в нашей культуре через множество противостоящих друг другу образов. И чаще всего мнения о Сталине больше характеризуют говорящего, чем самого Сталина.

В начале 90-х гг. он был чем-то вроде земного воплощения Сатаны. В начале XXI века опросы фиксируют, что в российском обществе примерно равно количество людей, относящихся к Сталину «скорее положительно» и «скорее отрицательно». Когда западные политики официально уравнивают сталинский и гитлеровский режимы (в сущности, конечно, очень разные явления), в России это вызывает отпор со стороны куда более широкого круга общественности, чем коммунисты.

Это положение контрастирует с почти единодушным антисталинизмом, царящим на Западе. Суммируя достижения западной историографии, П. Кип утверждает, что «документальные источники в наше время позволили выявить, что Иосиф Виссарионович во многом был человеком, каким его всегда и представляли: капризным, коварным, жестоким, наделенным прекрасной памятью, но подозрительным до состояния паранойи, даже по отношению к своим ближайшим советникам»1.

Получается, что западные историки трудились зря — что знали заранее, то и получили в результате. Это и немудрено, если любой документ трактовать по принципу отбора только отрицательных человеческих качеств, перечисленных выше.

1 Кип Дж., Литвин А. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография. М., 2009. С. 32.


Общественное сознание отличается определенной «упругостью». Если какой-то период отечественной истории безудержно расхваливают, человек ищет «компромат», если поливают грязью — читателю интересны «смягчающие обстоятельства». В этом отношении человеческое мышление — на стороне науки, для которой истина важнее идеологической «позиции». Напор антисталинской агитации вызвал к жизни массовый запрос на книги, защищающие Сталина от клеветы.

Если отвлечься от безысходной полемики догматичных либералов и державников, то реальное обсуждение психологии Сталина ведется историками в иной плоскости. Что превалировало в его поведении — эмоции или рациональный характер. Кем Сталин (и не только Сталин, но и, например, Гитлер) был в боль шей степени — капризным ребенком или шахматистом? От ответа на этот вопрос во многом зависит понимание трагедий и 1937, и 1941 годов.

Но если наука ищет «золотую середину», то публицистика пытается «раскачать лодку» сознания. Если Сталин в чем-то виноват — то он — величайший злодей всех времен и народов. Если какие-то обвинения в адрес Сталина не подтвердились — то он оклеветанный ангел во плоти. Крайности сходятся, рынок требует больше крика, чтобы никто не расслышал спокойный голос искателей истины.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧЕТЫРЕ СТАЛИНА

Кампания «очернения» Сталина приобрела такие масштабы, что даже среди вполне добросовестных историков все чаще встречаются «умеренные сталинисты». Что уж говорить о публицистике. Другое дело — сталинисты идеологические, не желающие вникать в те детали исторической ткани, которые не укладываются в образ безгрешного вождя. Такие сталинисты в действительности мало отличаются от зашоренных критиков Сталина.

Кредо сталинистов выразил публицист С. Кара Мурза: «Я почти уверен, что все сегодня в душе понимают, что в конце 20-х гг. сталинизм, при всех его видимых уже тогда ужасах, оказался с точки зрения судьбы России (СССР) лучшим выбором — и потому подавляющая масса народа сделала именно этот вы бор»1. Творчество публициста С. Кара-Мурзы — классический пример современного легендарного эпоса. Здесь есть все необходимое для мифотворчества. С одной стороны — и выборочный реализм, оценки, в целом соответствующие достижениям исторической науки, — если они подтверждают схему. С другой стороны — игнорирование всего, что не вписывается в схему мифа, домыслы, которые заполняют пробелы, возникшие на месте «ненужной реальности», и много численные неточности, вытекающие из вольного об ращения с фактами2. Имела стратегия индустриализации конца 20-х — 30-х гг. рациональные основания и мотивы? Имела. Был это выбор «подавляющей массы»? Нет. Не было никакого выбора, потому что массу никто не спрашивал. История не сохранила упоминаний о референдуме, на котором «подавляющая масса» крестьян одобрила политику ВКП(б) 1929—1933 гг. Зато много свидетельств обратного. И жертвы, вы званные этим выбором, слишком велики, чтобы все(!) согласились с С. Кара-Мурзой, что этот выбор был лучшим. Среди специалистов преобладают противоположные оценки. Вот, например: сталинский выбор «определил низкий материальный уровень жизни общества на все годы существования советской власти»1, — пишет исследовательница продовольственного снабжения 20—30-х гг. Е.А. Осокина. В этом выводе тоже угадываются признаки мифотворчества (на что указывают лукавые слова «все годы» и «низкий» — низкий в сравнении с чем?).

1 Кара-Мурза С. Советская цивилизация. М., 2002. Кн. I. С. 435.

2 Примеров таких неточностей множество, приведу один. С. Кара-Мурза считает, что Сталин устроил уничтожение «социальной группы» «обиженных представителей номенклатуры» под влиянием испанского опыта. Какая в Испании была «обиженная номенклатура», одному С. Кара-Мурзе известно, но свидетельство ее наличия он находит такое: «троцкистская партия (ПОУМ) 1 мая 1937 г. подняла мятеж в Барселоне, в тылу республиканских войск, и открыла арагонский фронт, что сильно повлияло на исход войны» (Кара-Мур за С. Указ. соч. С. 424). Здесь что ни слово, то «ляп». События в Барселоне начались не 1 мая, а 3 мая. Начались они с нападения коммунистов и каталонских националистов на анархо-синдикалистов, что привело к многодневным столкновениям. В этих условиях антисталинская партия ПОУМ примкнула к анархо-синдикалистам. ПОУМ не была «троцкистской» организацией — у нее были расхождения с Троцким. В барселонских событиях она играла второстепенную роль, так как пользовалась гораздо меньшим влиянием, чем анархо-синдикалисты. На Арагонском фронте у ПОУМ была только одна дивизия, но она, как и весь фронт, в это время не сдвинулась с места. Фронт остался стоять, где стоял. В 1938 г., когда командование фронтом пере шло к противникам «троцкистов» и анархо-синдикалистов, Арагонский фронт был прорван франкистами. По иронии судьбы это про изошло как раз после того, как армия была очищена от «троцкистов», то есть членов ПОУМ. О чем все это говорит? Прежде чем о чем-то писать, нужно ознакомиться с предметом. История — наука точная.

3 Осокина Е. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927— 1941. М., 1998. С. 236.


Вопреки утверждению С. Кара-Мурзы, «все в душе» разделяют самые разные мифы. Историческая «душа» народа расколота мифотворцами. Носители противостоящих мифов не хотят слышать друг друга, игнорируют аргументы друг друга, подвергая современное историческое сознание шизофреническому распадению на изолированные кусочки.

Между антисталинским и сталинистским мифами, как между двумя «лагерями», идет позиционная борьба. Каждая сторона пытается приписать себе победу в борьбе за умы. Но борьба-то идет не за умы, а за сердца, на уровне эмоций. Увы, даже профессиональные исследователи склоняются к тому, чтобы мотивировать свою позицию на уровне эмоций: «Гнусное существо. Был хром и болезнен. Левая рука не разгибалась и сохла. Часто простужался — значит, был потлив. Его империя (моя родина): кровь, вонь, марши, миллионы лопат, штыков, поток речей и океаны трупов»1, — резюмирует Б.С. Илизаров свою попытку нарисовать психологический портрет Сталина. Увы, это резюме лучше характеризует идеологию самого Б. С. Илизарова, чем Сталина и его эпоху. Такие характеристики, помноженные на телевизионный формат сериала Сванидзе, только усиливают сталинистские настроения. Чем больше грязи льется на Сталина, тем большее отторжение у читателя и зрителя это вызывает, тем сильнее сомнения: ну не может человек быть настоль ко ужасен, ведь было и что-то хорошее...

1 Илизаров Б. Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. М., 2003. С. 462.


* * *

Для одних Сталин — грозный восстановитель империи, для других — параноик, маньяк разрушения, для третьих — враг коммунистической идеи и т.д. Мифы толпятся на экране и на книжных полках магазинов. Но это столпотворение только кажется хаотичным. Образы Сталина можно систематизировать: раз делить на положительные и отрицательные, коммунистические (левые) и антикоммунистические (правые). Получается четыре основных мифа: правый сталинизм, характерный для державников («Сталин — царь», он возродил «нормальный порядок», Российскую империю, разгромил революционеров, сепаратистов и внешних врагов, повел страну дальше по пути прогресса); левый сталинизм («Сталин — гений» — верный ученик Маркса и Ленина, создатель социализма, разгромивший антисоветские заговоры и фашизм), правый антисталинизм, характерный для либералов и сторонников «белой идеи» («Сталин — Саурон» — создатель тоталитарного «Мордора», где все люди по сути стали «зэками», убийца до 100 миллионов людей), левый антисталинизм, характерный для троцкистов и «детей XX съезда» («Сталин — тиран» — враг дела Ленина, предатель, погубивший революцию и революционеров). Все мнения о Сталине не сводятся к этим четырем, но в большинстве своем представляют их варианты, иногда даже очень экзотические. Как мы увидим, есть даже мнение, что Сталин хотел ввести демократию по западному образцу (либеральный вариант правосталинистского мифа).

Наверное, сторонники всех этих мифов очень уди вились бы, если бы им сообщили, что их точки зрения вполне совместимы и представляют лишь части общей картины. Но просто каждый миф — это отобранная под схему часть истины.

Разгромил ли Сталин тот большевизм, который победил в России в 1917 г.? В значительной степени. Стремился ли Сталин воплотить в жизнь коммунистические идеалы Маркса и Ленина? В значительной степени. Было ли советское общество при Сталине тоталитарным? В значительной степени. Продвинулось ли общество при Сталине по пути индустриального прогресса? В значительной степени.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРОБЛЕМА «ТЕРМИДОРА» 

Практически все нынешние мифы о Сталине уходят корнями в споры 20-х гг. Противники большевизма считали планы коммунистического общества чистой утопией. Следовательно, рано или поздно движение к утопии, социализму должно было провалиться, а страна — вернуться назад, к «нормальному» состоянию — либо к аналогу Российской империи, либо к буржуазной республике.

Эту мысль наиболее ясно выразил эмигрантский публицист Николай Устрялов. Он уже в 1920—1921 гг. высказал идею о том, что логикой вещей, как и во время Французской революции, закончившейся «термидором», большевизм будет эволюционировать от радикального революционного якобинизма к режиму, опирающемуся на нормальные буржуазные отношения и твердый правовой порядок. Началось термидорианское «перерождение большевизма», создание новой бюрократии, буржуазии и аристократии. Советская система — это «редиска. Извне красная, внутри — белая»1.

Устрялов приветствовал такую перспективу, называя себя национал-большевиком и ожидая, что «термидор» превратит Россию в сильную державу.

Устрялов рассматривал коммунизм односторонне, для него эта идея была просто синонимом уравнитель ной утопии. Он не увидел в марксистском коммуниз ме другой его стороны — стремления к созданию общества, работающего по единому плану, строжайшего экономического централизма. Новую иерархию, державную мощь, угнетение создавал не «термидор», не отход от коммунистических принципов, а последовательный централизм марксистско-ленинской идеи. То, что Устрялов, а затем и Троцкий принимали за «белое», в действительности было проявлением «красного».

Для большевиков «термидор» был страшным пред сказанием. Участники антисталинской оппозиции с ужасом фиксировали признаки «перерождения» партии, официально приверженной идеалам социальной справедливости.

Перспектива «термидора», по мнению многих наблюдателей, действительно реализовалась в сталинизме. Соответственно, одобрительный взгляд на сталинский «термидор» приводит правых сталинистов к устряловской точке зрения, а критический взгляд левых антисталинистов на «термидор», «перерождение в диктатуру бюрократии» развивает аргументы Троцкого. В своем взгляде на Сталина именно за Троцким шли «шестидесятники». Но, с другой стороны, многие наблюдатели считают, что никакого «термидора», от ката назад не произошло, и при Сталине возникло принципиально новое общество. Левые сталинисты относятся к нему положительно, а правые антисталинисты обличают как «империю зла».

1 Устрялов Н. Национал-большевизм. М., 2003. С. 134—156.


Концепцию «термидора» обычно понимают упрощенно — как откат назад. Но ведь и Франция после революции сама по себе не вернулась к старому по рядку. Наполеон — не Людовик. Легко показать, что Сталин, хотя и вернул некоторые черты российской имперской традиции (обычно — внешние), ушел от империи Романовых очень далеко. Полемизируя с В. Роговиным и В. Кожиновым, которые с разных позиций (один с троцкистских, другой — с державных, устряловских) считают Большой террор «белым», «контрреволюционным», Л. Наумов пишет: «предположим, что искренне симпатизирующий троцкистам Роговин не знает о гонениях на православных. По крайней мере, он о них практически ничего не пишет. Пишет про «ленинскую гвардию», про партию, про армию, про беспартийную интеллигенцию, про народ, даже про НКВД. Бывает, не заметил. Но Кожинов-то не может не знать»1. Справедливости ради нужно от метить, что священники попали под удар «за компанию» с «ленинской гвардией», партийцами, военными, беспартийной интеллигенцией, НКВДэшниками и разными группами недовольных, которые волновали Сталина куда больше, чем несчастные священники. Сталин не ставил задачи разгромить Церковь, но и не собирался защищать священников от НКВД, который расстреливал их по первому подозрению в политической пропаганде или просто в недовольстве своим положением. Все это, конечно, не делает и позицию Кожинова более убедительной — «белый» террор не может быть направлен против «бывших» (и не только людей Церкви, но вообще — прежней элиты). Большой террор расчищал дорогу новой элите, но не любой новой элите.

1 Наумов Л. Указ. соч. С. 5.


Чтобы соотнести четыре основных образа Сталина с известной науке исторической реальностью, необходимо понять, куда двигалась страна в 30-е годы, каково было в это время соотношение социальной стратегии и национальной традиции.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧТО ПОСТРОИЛИ ПРИ СТАЛИНЕ?

Представители разных историософских школ не могут договориться о том, что же было построено в СССР. Для одних СССР — «реальный социализм», для других — тоталитаризм, для третьих — этап развития российской цивилизации, для четвертых — государственный капитализм, для пятых — этакратическое (бюрократическое) индустриальное общество. Думаю, спорщиков вполне можно усадить за стол переговоров. Все эти точки зрения совместимы, поскольку разногласия в значительной степени носят терминологический и эмоциональный характер.

Идея «реального социализма» исходит из того, что в СССР марксистская концепция социалистического (коммунистического) общества была реализована на столько, насколько это вообще было возможно. То есть «реальный социализм» — это не капитализм, так как капитализм не может существовать без господства частной собственности. Сторонники концепции «реального социализма» доказывают, что в СССР не было также эксплуатации и эксплуататорских классов, с чем представители других идейных течений (в том числе и левые по взглядам) никак не соглашаются, указывая на бюрократический класс, господство правящей касты с ее номенклатурными привилегиями, бесправие трудящихся масс и т.д.

Попытка определения социального характера сталинской диктатуры неизбежно сталкивается с проблемой террора. Единственный господствующий слой, существовавший в СССР, — это бюрократия (этакратия). Следовательно, Сталин по идее должен был выражать ее интересы. Но Сталин наносил сокрушительные удары по бюрократии. Может быть, он не руководствовался какими-то социальными интересами и действовал по собственному наитию, вопреки социальным силам?

Социальное значение действий политиков далеко не всегда определяется тем, «кто заказывает музыку». Господствующий класс в целом не может вызвать политика «на ковер», далеко не всегда политика финансируют именно те силы, в интересах которых он действует. Социальный смысл его действий заключается в том, позиции какой социальной (в частности, классовой) силы укрепляются. В результате Большого террора господство бюрократии укрепилось, и сама она приобрела еще большую целостность. А то, что до этого не дожили многие чиновники... По мере укрепления господства буржуазии разоряются и гибнут тысячи и тысячи капиталистов.

Несомненно, что в СССР существовала господствующая элита, но ее господство обеспечивалось не частной собственностью, а государственной, что определило качественные отличия советского общества от классических капиталистических обществ.

Часть социалистов (в том числе марксистов) считает, что суть капитализма — не в частной собственности буржуазии, что бюрократия в целом тоже может быть частным собственником, и поэтому в СССР был особенный государственный тип капитализма. Но если это и капитализм, то уж очень особенный. Место биржи занимает Госплан, место акций — приказ о назначении на должность, вместо безработицы и пере производства — дефицит ресурсов и рабочей силы1. Уж очень много различий как с «реальным капитализмом», так и с заявленным проектом социализма, то есть с теми критериями социализма, о которых писали социалистические теоретики, включая К. Маркса и В. Ленина. Ни тебе безденежного товарообмена, ни отмирания государства, ни бесклассового общества.

Итак, «реальный социализм» («государственный капитализм») — это такое общество, которое имеет некоторые черты сходства как с идеей социализма, так и с реальностью капитализма, точнее — индустриального общества. От социализма «реальный социализм» унаследовал преодоление частной собственности на средства производства, плановое хозяйство, социальную «программу-минимум» — бесплатное образование, медицинскую помощь, поддержку слабых групп населения (стариков, инвалидов и др.). Кроме отказа от частной собственности (или ограничения ее распространения, как в некоторых «братских» странах), такое «социальное государство» существует и на Западе. «Реальный социализм» обеспечил решение ряда за дач, которые в соответствии с марксистской теорией должен был решить капитализм. Прежде всего, речь идет о переходе от аграрного общества к индустриальному.

1 Шубин A.B. Золотая осень или период застоя. С. 90—112.


Индустриальное общество отличается от предыдущего (аграрного, традиционного) множеством показателей — и более высокой производительностью труда, и урбанизацией (переселением жителей из деревни в город), но все эти показатели вытекают из самого характера деятельности, который преобладает при индустриализме. Эта деятельность основана на инновации, узкой специализации и связанной с ней стандартизации. Именно так организована работа фабрики и современной государственной машины, именно это обеспечивает высокую производительность труда, концентрацию производства в городах и переток туда населения. Индустриальная модернизация началась еще в Российской империи в рамках периферийного капитализма, зависимого от производства средств производства в ядре мировой экономики. При Стали не был достигнут важный рубеж, когда СССР стал обеспечивать себя индустриальным оборудованием. Преобладающим индустриально-урбанистический уклад стал уже при Хрущеве. Таким образом, на правление Сталина приходится если не сама индустриальная модернизация (явление более широкое), то ее важнейший этап.

Либеральные авторы пытаются в принципе оспорить модернизационный характер политики Сталина в 30-е гг. на основании того, что были уничтожены достижения дореволюционной модернизации1. При этом происходит терминологическая путаница, когда модернизация смешивается с вестернизацией, и в качестве критериев «модернити» предлагается западная модель общества с ее особенностями — отнюдь не универсальными при переходе от традиционного аграрного общества к «современному» (модерному), индустриальному в своей основе, ядре. Если вынести за скобки догматы либерализма, отождествляющего с «модернити» имен но себя, то получается более сложная картина. В эпоху Сталина происходит очевидное ускорение социально экономической модернизации. А вот в сфере политической культуры мы видим «эффект отдачи», когда эта сфера действительно откатывается назад, ко временам Петра I, а то и Ивана Грозного (но с сохранением идеологических догматов коммунистической идеологии, принадлежащих модерну).

1 См.: Павлова И.В. Механизм власти и строительство сталинского социализма. Новосибирск, 2001; Кип Дж., Литвин А. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография. М., 2009. С. 271.


Однако эта «отдача» не может быть долговременной, и после смерти Сталина советская культура, синтезировавшая дореволюционную традицию и наследие социалистической мысли, восстанавливает идейную полноту политической куль туры сначала на уровне XIX века (в 50—60-е гг.), а за тем и на уровне XX в. (в 70—80-е гг.)1. Таким образом, индустриальное урбанистическое общество «подтягивает» политическую культуру до адекватного ему уровня. Опыт стран Третьего мира показывает, что обратный процесс как раз не обязателен — имплантация западных образцов политической культуры далеко не всегда «подтягивает» за собой индустриальную модернизацию, создавая гибриды периферийного капитализма, словно застывшие во времени.

В западной историографии, особенно среди историков, которым лень вникать в детали коммунистической идеологии, преобладает образ Сталина — нового русского царя, эдакой реинкарнации Ивана Грозного и Петра I2. Когда речь идет об идеологических принципах Сталина, либеральные догматики отмахиваются и морщат нос: «возможно ли говорить об «убеждениях» и «принципах» человека, известного своей беспринципностью?»3 Дано: Сталин беспринципен. Об суждение его принципов противоречит этому «дано» и потому должно быть исключено. И вообще, зачем обсуждать идеологические принципы, которые противоречат «правильным» либеральным взглядам. Как на писал А. Литвин, комментируя поиски альтернативы Сталину троцкистом В.З. Роговиным: «Альтернативой сталинскому тоталитарному режиму могло быть толь ко демократическое общество, к которому Россия длительное время пытается перейти»4 (под «демократическим обществом», очевидно, понимается либеральная политическая система). Остальное — от лукавого, и нечего об этом говорить. Такая примитивизация — сестра сталинской пропаганды, сводившей все многообразие «неправильных» идей к буржуазной контрреволюции и фашизму.

1 См.: Шубин A.B. Диссиденты, неформалы и свобода в СССР. М., 2008.

2 См. Такер Р. История и личность. М., 2006; Montefiore S. Stalin: The Court of the Red Tsar. L., 2003.

3 КипДж., Литвин А. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография. М., 2009. С. 35.

4 Там же. С. 274.


* * *

В СССР были все социальные ниши, необходимые для функционирования индустриальной системы, но у нас и на Западе эти ниши иногда занимали разные структуры (частный собственник — чиновник, биржа — Госплан и т.д.), а иногда — общие (наемный рабочий, менеджер, школьный учитель, инженер). В этом отношении советское общество можно описать формулой «индустриальное общество минус развитая частная собственность плюс социальное государство и государственное управление хозяйством».

Таким образом, «развитый социализм» и «государственный капитализм» — это общество, которое находится от капитализма столь же далеко, как и от теоретической модели социализма. Но мы знаем, что оно основано на трех китах: индустриализм, государственное управление экономикой, социальное государство.

Роль государства в СССР была более велика, чем в других моделях индустриального общества. Ближе других к СССР подошла в этом отношении нацистская Германия, что дало почву для развития теории тоталитаризма. Эта теория создавалась в 50-е гг. X. Арендт и 3. Бжезинским как идеологическое оружие против СССР, она подчеркивала общность государственных систем Советского Союза и нацистской Германии. Советские авторы не оставались в долгу, доказывая, что нацизм имеет много общего с государственно-монополистическим капитализмом США. Обе стороны оказались правы, потому что всегда можно найти что-то общее и различное1. Но этот спор пока зал, что «тоталитаризм», то есть тотальное, полное управление обществом из единого центра, — это ха рактеристика, которую в отдельных секторах можно встретить в любом индустриальном обществе — ведь на фабрике администрация стремится к тотальному управлению своим персоналом. Когда советские люди, привыкшие к перекурам и разгильдяйству в «тоталитарном» СССР, в 90-е гг. нанимались на западную или японскую фирму, нередко их поражали тоталитарные порядки, царившие там: визит в туалет с раз решения начальника, запрет на частные разговоры в рабочее время, постоянное наблюдение менеджера за тем, что делает работник, и т.д.

Итак, элементы тоталитаризма характерны для любого индустриального общества (не говоря уж о доиндустриальных). Тоталитарный режим — нечто иное. Это — открытое стремление власти контролировать все стороны жизни общества (неофициальный контроль за частной жизнью граждан существует и на Западе). Правда, при всем стремлении сталинской системы к контролю над умами населения, эта власть ни когда не была тотальной. Даже при Сталине сохранялись и расходившееся с официальной идеологией религиозное мировоззрение, и незамеченные НКВД критические разговоры, и так и не подавленная полностью «аполитичная» культурная жизнь.

1 Подробнее см.: Тоталитаризм в Европе XX века. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. С. 86; Шубин A.B. Мир на краю бездны. С. 146—156.


Следовательно, термин тоталитаризм правомерно употреблять только в конкретно-историческом значении — как стремление власти к тотальному управлению общественной жизнью. При Сталине такой тоталитаризм был, все замеченные неподконтрольные общественные группы уничтожались. При Хрущеве, когда допускались различные общественные течения и существенные оттенки политических взглядов, — уже нет. Общество перешло от тоталитарного к более мягкому — авторитарному состоянию1.

Таким образом, на некоторых этапах жизни советского общества ему были присущи черты тоталитаризма, но не они определяют логику развития советского общества на протяжении всей его истории.

Тоталитаризм является вполне органичной «над стройкой» над индустриальной системой, когда все общество превращается в единую фабрику под руководством одной администрации. Но западные элиты предпочли более мягкую систему согласования интересов между тоталитарно организованными фирмами, бизнес-группами и бюрократическими кланами. Столкнувшись с кровавыми издержками тоталитаризма, коммунистическая бюрократия также предпочла перейти к более гибким формам господства. И этот отход от тоталитаризма позволил советскому обществу завершить переход к индустриальному урбанизирован ному обществу к 60-м годам, когда большинство населения РСФСР стало жить в городах2. Но именно сталинская система с жестокостью, не уступавшей рыцарям первоначального накопления, сконцентрировала ресурсы, необходимые для построения промышленной базы, на которой дальше достраивалась индустриальная система советского общества.

Экстренный, форсированный характер модернизации вызвал огромные жертвы, которые могут восприниматься как неоправданные. Тем более, что стремительность модернизации привела и к растранжириванию ресурсов, разрушениям в сфере сельского хозяйства. Образовавшаяся в результате система оказалась недостаточно гибкой, страдавшей множеством социальных болезней, которые сказывались на развитии советского общества всю его историю. Эти «минусы» очевидны.

1 Тоталитаризм в Европе XX века. С. 479—488.

2 Население России в XX веке. Т. 2. С. 198.


Но нельзя не замечать и другого — эволюционный путь модернизации в XX веке привел большинство стран мира (особенно за пределами Европы) к модели зависимого капитализма, к искусственному закреплению отставания «Третьего мира» от «Первого». Так что проблема «издержек прогресса» неоднозначна.

Одно несомненно — в 30-е годы страна перешла качественную грань своего развития, прошла гораздо больший путь, чем Франция во времена якобинцев и термидорианцев. Если «термидор» — это откат к прошлому, то СССР уходил от прошлого необратимо. Если «термидор» — вытеснение революционного наследия признаками «нормального», общемирового развития, то его элементы были неизбежны. Хоть и своей дорогой, СССР шел по общему пути индустриальной модернизации. СССР не стал ни воплощением идеалов социализма, ни «империей зла». Он стал своеобразным вариантом индустриального общества. И своеобразие это вытекало из трех источников — культурного наследия народов России, социалистического проекта и того направления, которое придали ему Ленин и Сталин.

ОГЛАВЛЕНИЕ

МАСКИ СТАЛИНА

Своеобразие советского общества, советской куль туры (в отличие от других авторитарных индустриальных обществ) — в его мессианской идеологии, основанной на ценностях народовластия и социальной справедливости.

Противники Сталина из лагеря Троцкого понимали, что социализм, однородное общество без эксплуататоров, не может существовать без демократии, и обвиняли Сталина в том, что он подавил демократию в угоду бюрократической касте. Но при этом и сами троцкисты не были демократами, так как требовали демократии только для избранных, для сторонников коммунистических идей.

Уничтожил ли Сталин демократический дух большевизма, и был ли вообще большевизм демократическим движением?1 Если Сталин изменил большевизму (а не большевикам), то можно говорить о политическом «термидоре» с последующим переходом к «империи» (по аналогии с Наполеоном).

Мы видели выше, что большевики-оппозиционеры видели «перерождение» партийной элиты в росте имущественных привилегий и ликвидации демократии. Это взаимосвязано, так как отсутствие демократии обеспечивает бесконтрольность бюрократической касты и закрепление ее привилегий.

1 Вот современный автор Н.И. Капченко вообще считает, что при Сталине «народ из объекта истории превратился в его субъект, стал главным созидателем и главной движущей силой новой полосы в жизни страны. Теневые стороны того периода, конечно, омрачали картину бурного процесса созидания, однако они не отражали и не выражали главных качественных параметров эпохи» (Капченко Н.И. Политическая биография Сталина. С. 659). Вот уж, воистину, «диалектика». Полтора миллиона погибших в результате террора — это, конечно, количество. Значит, получается, не выражает качества. А стройки пятилетки — это качество. Тем более, что количество действительно подкачало — не достигло поставленной Сталиным количественной планки. Одно непонятно — какие это новые возможности проявлять свою «субъектность» обрел народ при Сталине, кроме как вкалывать с утра до вечера и ходить на митинги с требованием смерти разоблаченным «врагам народа»? Как голодающие крестьяне, запуганные интеллигенты и недовольные, например, потогонной системой рабочие могли превратиться из объекта в субъект и направить политику Сталина в какое-то более удобное им русло? Это после прочтения книги Н.И. Капченко остается загадкой. Автор только повторяет, что политика Сталина в общем соответствовала «руслу объективных закономерностей хода истории». Так этим закономерностям соответствует любое реализовавшееся на практике историческое явление. Иначе оно просто не может произойти.


Собственно, привилегии правящего слоя появились уже во время «военного коммунизма» и получили свое развитие во время НЭПа. Эти отклонения от принципов социальной справедливости не идут, конечно, ни в какое сравнение со злоупотреблениями нынешних посткоммунистических господствующих классов, но и они возмущали идейных коммунистов. Однако понятно, что имущественное расслоение было неизбежно в условиях иерархического общества, установленного большевиками еще до того, как Сталин победил в борьбе за власть. Тот, кто определяет принципы распределения материальных благ, заранее про стимулирован, чтобы использовать это право себе во благо. И тогда остается две возможности: чистить государственный аппарат от наиболее зарвавшихся чиновников или менять сами принципы организации социальной системы, общественные отношения, отбирая у чиновников их широкие права — саму воз можность злоупотреблять.

Сколько бы Троцкий и его сторонники ни говорили об отрыве руководителей от масс, иерархичности и авторитарности социально-политической системы, они вовсе не собирались предоставить «мелкобуржуазному» народу право решать, куда следует двигаться стране. Вполне очевидно, что и в 1923 г., когда у власти стояли будущие «троцкисты», СССР уже был авторитарным государством. «Демократия» для коммунистов, за которую выступал Троцкий, — это права для «своих», для проверенных коммунистов, а не демократия и равноправие для всех жителей. «Новая аристократия» и «новая бюрократия», о которых писал Устрялов, — партийно-государственное чиновничество, позднее известное как номенклатура, — возникло в огне Гражданской войны, а не во времена правления Сталина. Так что «перерождение» 30-х гг. — это лишь естественное продолжение тех процессов, которые были запущены победой большевиков в Великой Российской революции. «Термидор» как создание новой классовой иерархии начался уже в 1918 г.

* * *

Сталин не прочь был противопоставить ветеранам большевизма народ, массу рядовых тружеников. Сталин то и дело в своих речах апеллировал к воле народа. Например: «Вот видите, на какие вышки нас народ поставил»; «Руководители приходят и уходят, а народ остается. Только народ бессмертен. Все остальное — преходяще. Поэтому надо уметь дорожить доверием народа»1. Значит ли это, что он был демократом? «Демократизм» Сталина совершенно абстрактен. Народ — это некое целое, волю которого знает Сталин. Вождь может возвысить человека из низов, «поставить на вышку», а может и «дать вышку», стереть в порошок. Это понимание, конечно, очень далеко от демократии в любом ее варианте.

Демократия, народовластие предполагает, что рядовые граждане имеют возможность участвовать в вы работке решений, которые их касаются. Подобные принципы закладывались в основу советов. Но большевики уже в 1918 г. заменили власть советов «советской властью» — неограниченной властью советского правительства и коммунистического руководства. И эта замена прямо вытекала из социально-экономического централизма марксистов. Если общество должно управляться по единому плану, то на местах можно принимать только малозначительные решения, соответствующие центральным директивам. Если все будут действовать кто во что горазд, в соответствии со своими представлениями, никакой плановости не получится. В этом Троцкий и Сталин были вполне согласны.

1 Невежин В.А. Указ. соч. С. 130, 135.


Платой за централизм и плановость стал отказ от демократии и равноправия. В этом смысле «термидор» состоялся и не мог не состояться. Сам марксистский идеал, в котором искусственно соединялись и демократия, и равноправие, и централизм, и подчинение всех работников плану, — при столкновении с жизнью должен был расщепиться на составляющие. Либо воля центра, либо самоуправление работников. Коммунистам предстояло сделать выбор, и уже в 1918 г. большевики его сделали — централизм был важнее для них, чем демократия. Это и было начало политического «термидора», уход от изложенных в работах Маркса и Ленина («Государство и революция») идеалов «государства не в полном смысле слова», в котором уже нет отдельной от общества армии, репрессивной системы, иерархии облеченных властью чиновников. Этот поворот произошел уже тогда, когда Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Зиновьев и Бухарин вместе руководили республикой.

«Перерождение» революционных движений неизбежно уже потому, что их планы осуществимы лишь частично. Люди, которых поток революции вынес на общественную вершину во имя бескомпромиссного разрыва с прошлым России, должны были теперь как то управлять завоеванной страной, которая за короткий срок просто не могла существенно измениться в своей социальной психологии. Радикалы расселись по жердочкам пирамиды управления и вернулись к обычной жизни с ее текучкой, бытовыми проблемами и интересами. Решение радикальных, масштабных задач пришлось разделить на множество маленьких тактических шагов. Это требовало новых людей, но вызывало раздражение у миллионов солдат и офицеров революции, привыкших рубить гордиевы узлы истории. Троцкий писал о судьбе революции: «После беспримерного напряжения сил, надежд и иллюзий наступил длительный период усталости, упадка и прямого раз очарования в результатах переворота»1. Эти горькие слова во многом справедливы. И все же Троцкий недо оценил энергию идей. Раз попробовав менять жизнь, творить историю, даже уставший от революционных бурь человек не отказывается до конца от своей мечты. Он продолжает действовать, может быть, иначе, но ради той же мечты о лучшем будущем. Отлив революционной энергии масс не ослабил борьбу в правящей элите по поводу путей развития страны. За пессимизмом времен НЭПа пришел энтузиазм первых пятилеток.

1 Троцкий Л. Что такое СССР? С. 107.


Сталин продолжал идти путем Ленина и Маркса, реализуя идеал централизованного общества, где все трудятся по единому плану. Неизвестно, могли ли представители других течений большевизма ближе подвинуть общество к этому «коммунистическому идеалу», по мере надобности перекраивая фасад советской «демократии».

* * *

Но, может быть, Сталин был тайным врагом марксизма? Эта точка зрения становится все более мод ной среди правых сталинистов. Здесь смыкаются хрущевский и устряловский мифы: Сталин уничтожал коммунистов — значит, был врагом коммунизма — значит, боролся против коммунизма за возвращение на «путь мировой цивилизации», благополучно проложенный странами Запада.

Оказывается, Сталин даже тайно мечтал о демократии и политическим плюрализме. Реальный Сталин тут, конечно, ни при чем. Просто сталинизм тоже хочет быть респектабельным и цивилизованным. Для этого достаточно поверить Сталину на слово — он ведь столько говорил хорошего о демократии. Конституцию новую принял, «демократическую».

Первым эту версию высказал Н. Бухарин — в отчаянии перед смертью. Пытаясь уговорить Сталина сохранить ему жизнь, Бухарин в письме из тюрьмы пытался доказать «Кобе», что их взгляды не так уж расходились. Бухарин ищет оправдания кровавой чистке в подготовке «перехода к демократии»1. Сталин, как известно, отнесся к этой концепции равнодушно, не стал брать ее на вооружение. А вот правым сталинистам она понравилась, так как позволяет примирить со Сталиным хотя бы часть «шестидесятников». Мол, Сталин и Бухарин делали одно дело, да только вот левые экстремисты — троцкисты им помешали, стравили их.

Историк Ю.Н. Жуков внес ценный вклад в исследование закулисной борьбы 30-х гг., в защите Сталина от надуманных обвинений. Но вот настало время надуманных оправданий. Ю.Н. Жуков рассказывает нам о сталинской конституции как о реальном высшем законе страны, рассчитанном на многопартийность. Сталин, оказывается, демократ, который стремился пере дать власть в стране парламенту, избранному на альтернативной основе. Просто несостоявшийся Горбачев.

Формальная сторона конституционной реформы 1936 г. такова: Сталин выступил за отмену многоступенчатой системы выборов, которая отличала советы от парламентов, и настаивал на введении тайных вы боров.

Со времен Гражданской войны советы были лишены реальной власти, в их руках оставались некоторые социальные и хозяйственные вопросы, которые чиновники исполкомов должны были согласовывать с партийными органами и структурами центрального государственного управления. Советы играли роль фа сада коммунистического режима и органов централизованного государственного управления. Соответственно, изменение этого фасада было делом формальным. В 1935 г. Сталин принял решение провести конституционную реформу. О реальных мотивах этого решения мы поговорим ниже.

1 Предсмертное письмо Бухарина. // Сойма С. Запрещенный Сталин. М., 2005. С. 188.


Когда Сталин дал указание секретарю ЦИК А. Енукидзе заняться подготовкой проекта новой конституции, он сначала даже не понял, что от него требуется. Зачем перестраивать фасад? Он не понял мотивов Сталина. Не понял их и историк Ю.Н. Жуков. У него вопрос об изменении порядка выборов этих депутатов становится решающей проблемой политической борьбы после убийства Кирова. «Сталин воспользовался в своих интересах первым же случайно представившимся предлогом — убийством Кирова (хороша первая попавшаяся случайность! — А.Ш.) — совсем не для того, чтобы расправиться с рудиментарной оппозицией». Кто бы спорил. Конечно, не для этого — через оппозицию он выходил на более широкие круги бюрократии. Нет, это Ю.Н. Жуков тоже считает не важным по сравнению с более принципиальным вопросом: «Он прибег к крайним мерам, не применявшимся прежде к столь высоким по положению членам партии только для того (! — А.Ш.), чтобы заставить членов ЦК под держать его новый курс. Отказаться от старой избирательной системы, а заодно и кардинально изменить конституцию»1. Вот она, тайна сталинского террора. Разгромить коммунистические кадры, чтобы конституцию изменить. Гора трупов рождает мышь. Конституцию поменяли, даже тайное голосование в СССР позднее ввели. И что?

1 Жуков Ю. Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. С. 126.


Но Ю.Н. Жуков нашел «доказательство» далеко идущих планов Сталина по насаждению демократии. Среди подготовительных материалов конституционной реформы Ю.Н. Жуков обнаружил проект бюллетеня для голосования, где написаны две фамилии. Это значит, что Сталин не исключал: можно было провести выборы из двух одинаковых кандидатов — преданных партии, коммунистической идее и лично товарищу Сталину. Что же, любопытный факт. После Второй мировой войны в странах народной демократии Сталин даже многопартийность допускал — при условии преданности картонных многопартийных депутатов режиму «народной демократии».

Как это иногда бывает с некоторыми историками, архивная находка вызывает переворот в их сознании, когда все остальное знание, «выработанное человечеством», перестает иметь для него значение. По легенде Ю.Н. Жукова, Сталин превращается в предтечу Горбачева, который намерен устроить альтернативные вы боры1, чтобы народ проголосовал против догматичных коммунистов в пользу демократичных, «перестроившихся», или вообще каких-то загадочных «новых сил»2. Но в 1937 г. коммунисты были не те еще рохли, что в Перестройку, более бдительные. По версии Ю.Н. Жукова, левые экстремисты, некое «широкое руководство», вопреки воле Сталина, развернули Большой террор, поубивали тех правых партийцев, на которых мог опереться Сталин в своей демократической реформе. Насилу вождь с этими экстремистами справился. Никак весь 1937 год в «Форосе» просидел, а потом его оттуда Берия спас и супостатов урыл.

Как это часто бывало в древности и Средневековье, миф лепится по кальке более поздних событий. Получается кровавое большевистское ГКЧП, боровшееся против доброго демократического Сталина...

Только все это не выдерживает критики. Начнем с того, что Сталин в политике появился не в 1934 году и уже хорошо показал, как относился к демократии и политическому плюрализму.

1 Там же. С. 309.

2 Там же.


За десять лет до убийства Кирова Сталин ясно объяснил, чем отличается его взгляд на этот вопрос от троцкистского: «Большевизм не может принять противопоставления партии партийному аппарату»1. Чистка аппарата не значит его разрушение и подчинение сове там. Сталин действует во имя укрепления монолитности государственно-партийной машины. Именно в этом ключевое отличие его подхода от других направлений большевизма: «Троцкизм есть недоверие к большевистской партийности, к ее монолитности... Троцкизм в области организационной есть теория сожительства революционеров и оппортунистов, их группировок и группировочек в недрах единой партии»2. А нам рассказывают о сталинской приверженности альтернативным выборам. Сталин предпочитал тщательно отбирать пре данные и подготовленные кадры. А доброхоты из числа нынешних устряловцев приписывают ему намерение от дать власть на поток и разграбление случайным людям — лишь бы извести «большевистскую заразу». Правда, не понятно, почему при тайном голосовании массы проголосуют именно против неугодных Сталину коммунистов и именно за его ставленников. Ведь не эсеров же собирался Сталин привести к власти?

В 1930 г. даже невинные беседы меньшевиков на квартире у Суханова кончились для тысяч «спецов» «проверочно-мордобойной работой» (слова Сталина)3. Если бы Сталин и разрешил выборы из двух кандидатов, то только — из двух хорошо проверенных, лояльных к руководству ВКП(б). А это значит, что «конституционная реформа» в любом случае была для Стали на муляжом.

Сталин все-таки победил своих врагов в 1937— 1938 гг., мог ввести те порядки, которые считал нужными. И где искомая Ю.Н. Жуковым демократия? Хорошо, дальше была война. Но затем Сталин снова победил своих врагов, расширил границы. И опять никакой демократии.

1 Сталин И. Соч. Т.6. С. 15.

2 Там же. С. 249-250.

3 Подробнее см.: Шубин A.B. Вожди и заговорщики. С. 216—248.


Сталин свернул даже осторожные эксперименты с ограниченной «народной демократией» в Восточной Европе. Может быть, на этот раз происки американцев не позволили Сталину ввести демократию по западному образцу? Но тогда почему «происки коммунистов» не заставили американцев отменить много партийность у себя дома?

А потому, что многопартийность, работоспособный парламент и смена президентов на выборах — это система, которая удачно обеспечивает интересы западной элиты. Сталин опирался на совсем иную правящую элиту (уже победив все фракции и уклоны) и конституцию воспринимал как внешнеполитический фасад.

* * *

Так зачем Сталину понадобилось в это время менять конституцию?

Сталин вообще был мастером рисовать фасады для западной элиты. Это было важно в условиях наметившегося сближения с Францией. Например, на встрече 28 июня 1935 г. с французским писателем Р. Ролла ном, большим другом советского народа, Сталину пришлось давать объяснения по поводу репрессий, начавшихся после гибели Кирова, в том числе — по поводу ужесточения наказаний для малолетних, что могло использоваться для шантажа против Зиновьева, имевшего детей этого возраста. Сталин рассказал Рол лану, что «этот декрет имеет чисто педагогическое значение. Мы хотели устрашить им не столько хулиганствующих детей, сколько организаторов хулиганства среди детей»1. Странная логика. Почему «организаторы хулиганства» должны так бояться, что детей-хулиганов расстреляют? Стороны явно изъясняются эзоповым языком. Роллан дал понять, что западные друзья СССР не смогут оправдывать репрессии против детей «врагов народа», а Сталин — что не намерен расстреливать детей, если «организаторы хулиганства» не будут толкать их на радикальные действия (месть за репрессированных родителей, например).

1 Беседа т. Сталина с Роменом Ролланом. // Сойма С. Указ. соч. С. 320.


Р. Роллан-то был не так прост. Он участвовал в сложной политической игре, в которой западные деятели культуры пытались опереться на Сталина в борьбе против Гитлера1. Так что нужно было кивать Сталину в ответ на любые, даже откровенно несостоятельные объяснения «вождя», и продолжать, ссылаясь на международную обстановку, рекомендовать «максимум мягкости к врагам», как называл уступки Сталин2. Но в условиях сближения с Францией Сталин был заинтересован в улучшении имиджа СССР. Что могло работать на него лучше, чем принятие конституции, соответствующей западным стандартам парламентаризма.

Нужно было показать западным партнерам привычный для них фасад, безо всех этих советских штучек, которые были символами «мировой революции» в 1917—1923 гг. Советы действительно были принципиально новыми органами власти, но только тогда, когда были властью. А властью они не были уже с 1918— 1919 гг., когда партийные и силовые структуры большевиков развернули чистки советов и затем полностью подчинили их решениям партийных структур. В 1934—1935 гг. только очень наивный человек мог считать, что власть в СССР зависит от системы избрания депутатов советов. Но в наше время усилиями Ю.Н. Жукова миф о «сталинской конституции» получил второе рождение.

1 Подробнее см.: Шубин A.B. Мир на краю бездны. С. 178—180. 2Беседа т. Сталина с Роменом Ролланом. С. 322.


* * *

Ю.Н. Жуков спутал цели Сталина с его тактическими шагами. Вся теория Ю.Н. Жукова строится на совпадении во времени ряда событий: конституционная реформа, изменения во внешней политике, в идеологии Коминтерна, нарастание репрессий. Где причины, а где следствия?

Здесь устряловский миф вновь смыкается с троцкистским. Представители обоих течений уверены — Сталин оборотился из коммуниста в державника, или, как формулирует Н.И. Капченко, «явственный поворот от традиционных марксистско-ленинских классовых постулатов к геополитическому мышлению»1. Если очистить неоустряловские теории от несостоятельных «демократических» фасадов, то как раз и получится, что Сталин разочаровался в марксизме-ленинизме и стал бороться исключительно за возрождение Российской империи, жертвуя социальным проектом во имя державно-имперских, «национальных» интересов.

Разногласия касаются только дат. Сталинистка Е.А. Прудникова считает, что Сталин служил «Вели кой Российской империи, которая после 1917 г. воз родилась под именем Советского Союза...»2 Ю.Н. Жуков называет более конкретную дату поворота от коммунистического курса к державному: между 23 декабря 1934 г., когда было опубликовано сообщение об отсутствии оснований для привлечения Зиновьева и Каменева к уголовной ответственности, и сообщением 16 января 1935 г. об их причастности к убийству Кирова. Вот в этот момент родился «сталинизм», понимаемый как «решительный отказ от ориентации на мировую революцию, провозглашение приоритетной защиты национальных интересов СССР и требования закрепить все это в конституции страны. Словом — ничем не прикрытый этатизм»3. И здесь Ю.Н. Жуков не может без конституции. Конституция для Сталина, это, конечно, как устав для солдата...

1 Капченко Н.И. Указ. соч. С. 514.

2 Прудникова Е.А. Указ. соч. С. 469.

3 Жуков Ю. Указ. соч. С. 113-114.


Но если серьезно, то определенное изменение курса Сталина в декабре 1934 г. действительно произошло. Насколько оно было серьезным, принципиальным и долгосрочным? Родился ли в это время «сталинизм этатизм»?

Упоминание «раскрутки» дела Зиновьева и Каменева ближе к делу. Хотя очевидно, что Сталин определил направление следствия в первые дни после убийства Кирова. Просто до января 1935 г. важно было не спугнуть «подозреваемых».

Важные политические решения Сталин принял в первые дни после убийства Кирова. Они касались двух тем — обвинения недобитых групп левой оппозиции в организации убийства Кирова (выше мы говорили о смысле этой операции) и переориентации линии Коминтерна (о чем мы подробнее поговорим ниже).

В остальном трактовка «сталинизма» Ю.Н. Жуковым — хороший пример правосталинистского, державного мифа. Утверждается, что до 1935 года в СССР не было политики этатизма (то есть укрепления государства?!). А вот после 1935 года по версии неоустряловцев, напротив, Сталин стал заботиться исключительно о национальных интересах СССР, отказавшись от экспансии вдали от своих границ. А что тогда Советский Союз делал в Испании? Какая геополитика занесла его так далеко от «хартланда»? Я уж не говорю о глобальной политике Сталина после Второй мировой войны, которая привела к созданию «социалистического лагеря» от Индокитая до Германии. Изменились формы международного коммунистического движения и внешней политики СССР, но Советский Союз и после 1935 г. оставался мотором мировых перемен, носителем глобального проекта, альтернативного капитализму и национальной замкнутости.

На примере взглядов сталинистов-державников хорошо видно, как устроен миф. Из реальности вырывается какой-то элемент, соответствующий идеологической тенденции, например: Сталин заботился о национальных интересах СССР. А еще: в декабре 1934 г. произошло изменение стратегии Коминтерна. Но при этом игнорируется хорошо известный факт — в 1935 г. Коминтерн вернулся к политике, которую он уже про водил в Венгрии в 1919 г., в Германии в 1923 г. и в Китае в 1924—1927 гг., в том числе тогда, когда Коминтерном руководил Зиновьев.

Мифотворцы возводят в абсолют нужные им факты, игнорируют все остальные стороны политики руководящей группы ВКП(б). И получается картина, которая «замазывает» не отдельные штрихи, а целые блоки исторической реальности. Коммунисты укрепляли государственность (то есть проводили политику этатизма) со времен Гражданской войны. Не случайно основателем советского государства считается Ленин. Уже в 1923 г. коммунистическое руководство осознало, что «мировая революция» пока не удалась, что следует проводить свою политику в мире более гибко.

Черты сталинской идеологии, которые неоустряловцы возводят в степень принципиальных изменений, присутствовали в речах «вождя» и до 1935 г. — и ссылки на конституционные права, и уверения, что СССР не вмешивается в дела других стран, и, конечно, неустанная защита интересов и границ СССР. В качестве примера приведем фрагмент выступления Сталина на XVI съезде ВКП(б) в 1930 г.: «Им, оказывается, не нравится советский строй. Но нам также не нравится капиталистический строй. Не нравится, что десятки миллионов безработных вынуждены у них голодать и нищенствовать, тогда как маленькая кучка капиталистов владеет миллиардными богатствами. Но раз мы уже согласились не вмешиваться во внутренние дела других стран, не ясно ли, что не стоит обращаться к этому вопросу? Коллективизация, борьба с кулачеством, борьба с вредителями, антирелигиозная пропаганда и т.п. представляют неотъемлемое право рабочих и крестьян СССР, закрепленное нашей конституцией. Конституцию СССР мы должны и будем выполнять со всей последовательностью...


Наша политика есть политика мира и усиления торговых связей со всеми странами... Ее же результатом является присоединение СССР к пакту Келлога... Наконец, результатом этой политики является тот факт, что нам удалось отстоять мир, не дав врагам во влечь себя в конфликты... Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому»1.

Вот вам сталинский патриотизм и «этатизм» до 1934 г. Все эти положения остались в силе и после 1934 г. Сталинизм родился не в 1934 г., а в 1929 г., и зрелые формы приобрел после Большого террора.

В 1934—1936 гг. происходил не «отказ от идеи мировой революции» и т.п., а поворот во внешней поли тике СССР и культуре к большему прагматизму. То есть речь идет не о смене идеологии, стратегического вектора, а о темпе и методах продвижения к прежней цели. О повороте к политике «коллективной безопасности» и «Народного фронта», о признании, что в истории дореволюционной России были не только отрицательные, но и положительные стороны.

1 Стопин И. Политический отчет Центрального комитета XVI съезду ВКП(б). 27 июня - 2 июля 1930 г. М., 1934. С. 55-58.


Свое отношение к проблеме мировой революции Сталин прояснил в 1938 г., выдвинув концепцию «полной» и «окончательной» победы социализма. В СССР достигнута «полная победа социализма», созданы соответствующие внутренние отношения. Но пока существует капиталистическое окружение, победу нельзя считать окончательной. Для окончательной победы необходима «поддержка нашей революции со стороны рабочих всех стран мира, а тем более победа этих рабочих хотя бы в нескольких странах»1. Таким образом, Сталин в этом вопросе остался практически на прежней ленинской позиции, «победы социализма сначала в нескольких странах», убрав упоминание лишь «наиболее развитых». Но задачи нужно решать постепенно — сначала победить в нескольких странах при поддержке рабочих всего мира. Такую стратегию трудно назвать отказом от идеи «мировой революции». Сталин продолжает глобальную борьбу с Западом, апеллируя к классовой, а не какой-то «геополитической солидарности» с СССР.

* * *

Продолжая борьбу за превращение правящей эли ты СССР в монолит, Сталин одновременно вел внешнеполитическое маневрирование, которое должно было укрепить позиции Советского Союза в Европе.

И до, и после 1935 г. СССР противостоял Западу, но играл на противоречиях капиталистических стран. С 1933 г., после прихода к власти Гитлера, Сталину и бывшей Антанте нужны были противовесы этой новой реальности. Отсюда — начавшееся между ними сближение, получившее название «политика коллективной безопасности».

Никакой «этатизм» здесь ни при чем. Это было продолжение прежней большевистской внешней политики в новых условиях. Но «коллективная безопасность» вошла в противоречие с курсом Коминтерна, который с 1927 г. проводился Сталиным, и он после некоторых колебаний вернулся к политике середины 20-х гг.

Логика «коллективной безопасности» требовала сближения с Францией. Но в начале 30-х гг. коммунисты выступали как непримиримая оппозиция буржуазному режиму, что плохо вязалось с новой политикой международных союзов СССР. К тому же Сталину требовалось усилить позиции коммунистов как рычага воздействия на западных партнеров. А для этого коммунисты должны были поступиться своей бескомпромиссностью и пойти на сближение с другими левыми партиями.

1 Правда. 14 февраля 1938 г.


Казалось бы, следовало приказать французским коммунистам пойти на сближение с социал-демократами, создать сильный левый блок и провести к власти свое правительство. Именно такое поведение считают вполне естественным «шестидесятники» и упрекают Сталина в том, что он не приказал коммунистам вступить в союз с социал-демократами в Германии, что облегчило победу Гитлера. Правда, при этом не учитывается, что социал-демократы и сами не жажда ли союза с коммунистами.

По мнению неоустряловцев, Сталина удерживали от сближения с Западом левые экстремисты в партии, для которых союз с «Антантой» был неприемлем. В действительности Сталин и сам имел основания опасаться сближения с социал-демократами. Оно было связано со значительными политическими издержками.

Старая бескомпромиссная линия позволяла коммунистам быть самыми решительными критиками капитализма, но положение их в политической жизни стран Европы оставалось маргинальным. В левоцентристской коалиции («Народном фронте») коммунисты стали бы более влиятельной партией. Но коммунисты могли войти в коалицию только в качестве младших партнеров социал-демократов, подчиняясь решениям «оппортунистов». Если коммунисты пойдут на идеологическое сближение с социал-демократами, есть риск, что они превратятся в глазах масс лишь в левое крыло социалистического движения. Если заметная разница между социалистами и коммунистами исчезнет, если возникнет подозрение, что и коммунисты признают «буржуазные» режимы, то они лишатся поддержки наиболее радикальных масс. Опыт Сталина, особенно провал союза с Гоминданом в Китае, показывал, что политика союзов — дело рискованное1. От сюда — неприятие этой политики Сталиным в конце 20-х — начале 30-х гг. Даже в середине 1934 г. в диалоге с Димитровым Сталин (а не «левые экстремисты») возражал против сближения с социал-демократами2.

Чтобы пойти на политический риск, связанный с новой политикой союзов, нужно быть уверенным, что взамен появится ощутимый выигрыш, превосходящий потери. Такую уверенность стали внушать успехи поли тики «Народного фронта» во Франции осенью 1934 г. Но до декабря 1934 г. она оставалась локальным экспериментом.

Никакой «переход к этатизму» и «отказ от мировой революции» тут был ни при чем. В споре левых и правых членов руководства Коминтерна решался прагматический вопрос: каким образом усилить влияние коммунистического движения и СССР в мире и на нести поражение фашизму.

Анализ архивов Коминтерна показывает, что окончательное решение вопроса о переходе к более «правой» политике Коминтерна Сталин принял в первых числах декабря 1934 г., то есть в связи с убийством Кирова3.

1 Подробнее см.: Шубин A.B. Вожди и заговорщики. С. 133—138.

2 Коминтерн против фашизма. М, 1999. С. 326—328.

3 Подробнее см.: Шубин A.B. Мир на краю бездны. С. 208—209.


Решение о корректировке внешней политики позволяло Сталину не только усилить сопротивление фашистской угрозе и усилить позиции коммунистов во Франции и Испании (что как раз соответствовало также задачам коммунистической экспансии), но и решительно отмежеваться от внешнеполитических идей левой оппозиции, на физическое уничтожение которой Сталин решился в связи с убийством Кирова. Отсюда — хронологическое совпадение начала «антитеррористического» расследования против левых, одобрения эксперимента с «Народным фронтом» во Франции и начала подготовки новой конституции, со ответствующей вкусам западных партнеров Сталина. Желая произвести положительное впечатление на новых партнеров — французскую и британскую элиты, социал-демократов и испанских республиканцев, Сталин с легкостью поменял конституционный муляж, приняв Конституцию 1936 г. и даже проведя «свободные выборы» 1937 г., ничего не изменившие в системе власти. Сближение с Западом и политика «Народного фронта» имели значение и для ситуации в Европе и, возможно, для настроений большевиков, привыкших враждебно относиться к «Антанте». Л. Наумов считает, что «курс на «чистку» находился в противоречии с «политикой умиротворения» (1934—1935), которую проводило Политбюро под руководством Сталина до этого»1. Вообще-то «умиротворением» называется политика Великобритании и Франции в отношении нацизма, а СССР в указанный период проводил политику «коллективной безопасности». И вот она-то не противоречила репрессиям против левых коммунистов, у которых вызывала недовольство. Впрочем, уже в 1938 г. Большой террор развеял любые иллюзии по части демократического курса Сталина, а сам он разочаровался в своем «эпохальном» внешнеполитическом повороте.

* * *

В одних условиях Сталин считал более целесообразной политикой конфронтацию с «буржуазными» институтами стран Запада, в других, как во время «Народного фронта», — использование их. Но не это определяло направление его политики. Первичной была ситуация внутри СССР. Когда наращивание репрессий в СССР поставило под угрозу «Народный фронт», это не остановило Сталина.

1 Наумов Л. Указ. соч. С. 5.


Инициаторы Народного фронта еще пытались спасти положение, понимая, сколь сокрушительными будут последствия террора для их дела: «Московский процесс для меня — терзание, — писал Р. Роллан о су де над своим другом Бухариным и другими большевиками, — ...резонанс этого события во всем мире, особенно во Франции и Америке, будет катастрофическим». Он предлагал «друзьям СССР» направить Сталину закрытое письмо, в котором попытаться заставить его задуматься, «какие плачевные последствия для Народного фронта, для сотрудничества коммунистической и социалистической партий, для совместной защиты Испании будет иметь решение, приговаривающее осужденных к смертной казни»1. Современные исследователи констатируют, что «варварство репрессий заставило отшатнуться либералов и социалистов»2, и это несомненно в отношении лидеров социалистического интернационала. О. Бауэр сокрушался: «Обвинения на московских процессах подорвали доверие к Советской России»3. Блюма и Гильфердинга московские судебные процессы повергли в шок4.

Сталин не уступил, уничтожение «крыльев» партии было важнее для него, чем политика Народного фронта. Фасад рухнул, стало ясно, что конституция в СССР — только пустая скорлупа.

К этому времени Сталин убедился, что Франция — ненадежный союзник, а в 1939 г. Сталин и вовсе отказался от «Народного фронта, и от «коллективной безопасности», и это не изменило характер режима, не сделало Сталина большим или меньшим этатистом. Ибо весь период своего пребывания у власти он был и этатистом, и коммунистом, но никогда не был ни демократом, ни апологетом Российской империи.

1 Инострананя литература. 1988. № 4. С. 166.

2 Макдермотт К., Агню Д. Коминтерн. История международного коммунизма от Ленина до Сталина. М., 2000. С. 160.

3 Коминтерн против фашизма. М., 1999. С. 39.

4 Справедливости ради отметим, что часть друзей СССР поддержала террор, а правительство Народного фронта в Испании даже включилось в гонения на «троцкистов». Союзники СССР питались надеждой, что Сталин будет защищать Европу от фашизма.


Нет никаких документов, которые свидетельствуют об отказе Сталина от цели победы коммунизма в мировом масштабе. Просто он и до, и после 1934 года отождествлял успехи коммунистического движения и успехи СССР. Поэтому бессмысленны попытки опре делить, до каких пор Сталин был коммунистом, а когда стал патриотом.

Сталин, конечно, всегда был государственником (этатистом). Он способствовал укреплению государства. Но не Российской империи, а нового, «советского» государства. Сталин разъяснил, что считал нужным унаследовать у старой России, а от чего отказаться. Коммунистам досталась в наследство «громадная страна, крестьянская по своему составу, с некоторыми очагами промышленности, точками, где мерцают, теплятся зачатки культуры, а по преимуществу средневековье... Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захваты вали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело — сколотили огромное государство — до Камчатки. Мы получили в наследство это государство»1. В этой речи Сталин даже не по стеснялся употребить белогвардейское выражение «единое неделимое государство».

СССР — это не только территория, но и новый социальный строй. Сталин считал нужным сохранить первое и гордился, что коммунисты сумели существенно изменить второе. Советская эпоха — это этап в истории страны. Российская империя — другой этап, который закончился в 1917 г. Не меньше, но и не больше.

1 Невежин В.А. Указ. соч. С. 77, 148.


Сталин с начала XX века и до самой смерти был коммунистом и потому — патриотом СССР. Его маневрирование между более умеренной и более наступательной внешней политикой было подчинено цели создания монолитной мировой коммунистической системы с единым центром. И центр этот был в Кремле, а ядром системы был СССР.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ИСТОРИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Трудно упрекнуть Сталина в том, что он боролся за самосохранение. Сталин имел основания опасаться заговора и верил, что выполняет свой долг, продолжая дело Маркса и Ленина. Он делал это в условиях, когда осуществление коммунистического проекта противоречило явно выраженным интересам многомиллионных социальных слоев, а не только давно разгромлен ной буржуазии. Сталин оказался идеальным орудием индустриальной централизации, которую вслед за своими учителями считал социализмом. И такой «социализм» он почти построил, насколько это было во обще возможно. Личная ответственность Сталина заключается в том, что он был готов положить на алтарь идеи всех, кто не был согласен с его пониманием будущего. В азарте борьбы он не согласился вовремя от ступить, когда стало ясно, что цель не может быть достигнута иначе, как ценой сотен тысяч жизней.

И дело было уже не в коммунизме. Сталин вел себя как капиталистический менеджер, равнодушный к судьбам людей, если ставки в осуществлении его бизнес-проекта высоки.

Масштаб преступлений таких людей, как Сталин, Гитлер и Трумэн1, отличается, скажем, от Ивана Грозного, Торквемады и Марии Кровавой не особенной жестокостью, а возможностями аппарата уничтожения, находящегося в их руках. Индустриальное общество превосходит традиционное по своей мощи. В том числе в мощи уничтожения природы и людей. Это требует особенной ответственности. У Сталина ее не было, и поэтому он вошел в историю как один из величайших тиранов.

Свою борьбу с противостоящими центру меньшинствами Сталин оправдывал интересами большинства, всего общества. Но общество состоит из меньшинств, из отдельных социальных слоев и групп. «Общество», «общественные интересы» оказываются псевдонимом интересов узкой правящей группы, центра. Подавляя меньшинства ради интересов большинства, центр подавляет как раз большинство общества ради своего права управлять людьми как автоматами, манипулируя сознанием и уничтожая несогласных. Это стремление к управлению людьми как вещами, к превращению общества в послушную машину, эта готовность уничтожить людей, стоящих на пути монолитной властной воли, составляют смысл сталинизма. Но они родились не со Сталиным и не умерли с ним. Они прикрывались разными масками: «народ», «вера», «империя», «держава», «нация», «коммунизм», «миро вое сообщество». Будут и новые маски, и новые жертвы.

1 В эту тройку американский президент попадает как рекордсмен по скорости массового уничтожения людей, преимущественно мирных, — 240 тысяч за два дня во время атомных бомбардировок.

<<< НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

НАВЕРХ

Все права на информацию защищены  © "Одесский Политикум"